Первый класс
В школу меня записали в шесть лет. 2 сентября мне исполнилось семь, а в первый класс я пришла только 4 сентября. В белом фартуке, потому что черного не было. Мы летом ездили в Сочи, к маминой родне, и
А еще помню утренник в актовом зале. Сестра разучила со мной вальс цветов. Я должна была красиво кружиться и выделывать разные фигуры. Мне сшили пачку. А передо мной выступила девочка из богатой семьи, ее пачка оказалась намного красивее — золото с голубым. И меня застопорило, что та такая нарядная, а я в марлевой юбочке. И вместо движений, которым учила меня сестра, я всю музыку однообразно прокружилась с растопыренными руками, как дерево. Вернулась за кулисы — а Галка сидит на полу, плачет и причитает:
— За что?
Она в меня столько вложила, а я ее подвела. Вот и все воспоминания об этой школе, потому что ко второму классу мы переехали на Бутырский хутор, и я пошла в другую школу.
Смерть Сталина
Мы сидели в классе, и все девочки плакали (до четвертого класса у нас было раздельное обучение). И учительница плакала. А я не плакала. Я Сталину письмо написала. Написала, что у нас десять метров на пять человек, и мы даже уроки делаем по очереди. И, дедушка Сталин, помоги нам, чтобы у нас было место. А дедушка Сталин мне не ответил. Я не обиделась. Меня мама предупреждала, что у дедушки Сталина много забот, когда я спросила у нее, можно ли написать ему письмо. Но я все равно втайне от родителей это сделала. Спросила у соседки, какую марку прилепить. А отправила или нет, не помню. Когда Сталин умер, я толком не поняла, что это значит, но мне было его жалко, как всем. Просто я не плакала. И вдруг соседка по парте — она сидела с платочком у носа и громко всхлипывала, — толкнула меня:
— Ты чего не плачешь?
И я увидела, что глаза у нее совершенно сухие. Никаких слез. Она делала вид. Поэтому я осталась сидеть, как сидела, опустив голову, но платок не достала. Ко мне подошла учительница и очень грубо сказала, какая я плохая, что мне не жалко дедушку Сталина.
Я видела его на демонстрации 1 Мая. Это чудесное время, когда родители дарят красные туфельки с перепонкой и пуговичкой, в которых больно ходить, потому что новые, и папа подхватывает тебя на закорки. И я на Красной площади мало того, что с родителями, так еще можно болтать туфельками. Папа мне показывал и дедушку Калинину, и дедушку Сталина. Но я на них мельком смотрела, потому что все внимание — на новые туфельки. Это магнит попритягательнее. После демонстрации я хотела лечь спать, не снимая их, но мне сказали, что надо разуться. Тогда я ночью встала, надела туфельки и снова легла. Утром родители не ругали. Мой второй муж Боря Галкин спрашивал папу:
— Виктор Федорович, вы когда-нибудь ее пороли?
— Ну, замахивался, но как ее пороть, лежит шкелетина, одни глазюки.
Музыка
Соседская девочка заиграла на скрипке. Я пришла к маме и попросила, чтобы меня тоже отдали учиться. У меня все время был момент подражания. Старшая сестра ходила на гимнастику, и я тоже, она на фигурное катание — и я. В общем, и сестру и меня, и еще пол подъезда отдали учиться играть на пианино. К нам приходила учительница. Но вся моя любовь к музыке закончилась на гаммах и упражнениях. Я стала мечтать, чтобы или я заболела, или учительница. И из всех уроков до сих пор помню только начало «Элегии» Масне.
Спорт
Как и сестра, я сначала занималась спортивной гимнастикой. Очень любила кольца и брусья. И ненавидела перекладину. На брусьях и кольцах размах был: летишь, шлепаешься, но с размахом. А на перекладине чувствовалась
Потом вслед за сестрой пошла на фигурное катание — в Марьину Рощу, в детский парк Дзержинского района. И даже заработала второй разряд. Но я несуразная фигуристка. Один раз, делая вращение, упала и сильно ударилась. Наверное, появился страх — я не могла делать ласточку с наклоном и не могла выполнять заклон, это когда во вращении прогибаешься назад. Меня заносило. Но прыгала хорошо, на два разряда вперед. И судьи недоумевали: прыгает на будущий разряд, а крутится только прямо. Но после второго разряда мы опять переехали — уже в отдельную квартиру на Ленинском проспекте, в противоположный конец Москвы. И с фигурным катанием пришлось покончить — далеко ездить.
Пионерский лагерь
Каждое лето меня отправляли в пионерский лагерь. Всегда в один и тот же, в Тучково, от бывшего института нефти и газа. Только однажды я оказалась в другом лагере, очень большом, под Вереей. И каждый день писала маме: забери меня отсюда. Но чтобы мама не расстраивалась, я эти зареванные письма закапывала под камень. А потом уже ездила только в Тучково. И это счастье, потому что там в отличие от школы была свобода. Наш второй отряд верховодил. В первом отряде девочки вовсю влюблялись в вожатых, а мы следили за их свиданиями. У меня в лагере началась проблема с мальчиками: не приглашали на танцы. Поэтому я организовала команду из девочек. Нас было семеро, мы жили в двухэтажном домике на верхотуре. Помню, сначала среди нас оказалась милая, хорошая девочка, которую мы застукали ночью: она под одеялом ела воблу и печенье. А мы всем делились. Ну, мы попросили ее спуститься этажом ниже.
Я чувствовала себя серым кардиналом в лагере. Придумывала всевозможные вылазки, игрища, вплоть до того, что мы штаны физрука поднимали вместо флага. Он утром просыпался, а там развеваются его тренировочные брюки. Даже театр организовала и поставила «Снежную королеву». Роль королевы я взяла себе, потому что ее там меньше всего — я сидела на троне и мало что говорила, а в основном работала с актерами. Играли мы прямо в лесу, разбойники падали на зрителей с настоящих деревьев. Костюмы сшили из марли. А для королевы и костюм не требовался — корона на голове да ледяное лицо.
Руфина Нифонтова
На Ленинском проспекте, через дом от нашего, жила моя любимая актриса Руфина Нифонтова. Тогда вышел фильм Рошаля «Сестры» по «Хождению по мукам». И вдруг она живьем в магазине. Я не сразу поняла, что она, подумала: надо же, как женщина похожа. А потом увидела глаза. У нее глаза необыкновенные, прозрачные, как будто там гиперболоид инженера Гарина — лучи
А один раз — мне было лет 13 — 14, я как обычно подкладывала цветы, и вдруг Нифонтова вышла из лифта. Она воскликнула:
— Ах, это ты! Ну и что ты хочешь?
А у меня паралич. Ничего не могу сказать. Она открыла дверь квартиры и пригласила:
— Проходи.
Я вошла. Она опять спрашивает:
— Ну и что?
И одну фразу я из себя выдавила:
— Что нужно уметь, чтобы стать актрисой?
Она посмотрела на меня и
— Все.
Я пролепетала:
— Спасибо.
И стала спускаться по лестнице. Она выглянула из квартиры и крикнула:
— Ты в драмкружок ходишь?
А я уже
— Нет.
— А зря.
И я пошла уметь все: лошади, автомобиль, мотоцикл… И в драмкружок.
В
И в дом приходит Утренняя фея, такая странная женщина, смерть, и она не может понять: по звездам она должна придти сюда, но за кем? Аделла не ее, никто из живущих в доме не ее, но она знает, что должна быть здесь. И уже в конце спектакля, когда ясно, что это пара влюбленных, что дом стал счастливым, туда опять заглянуло солнышко, появляется тоже в рубище та, которая якобы утонула. На самом деле она убежала с любовником и прошла все круги ада и уже вся другая, падшая, на коленях приползла домой. Играть должны разные актрисы, но Борис Александрович Львов-Анохин решил, что будет одна — героини не встречаются.
И тут Утренняя фея понимает, зачем она здесь, и говорит этой второй, вернувшейся:
— Не разрушай, ты однажды уже предала этот дом, почти убила всех, не разрушай второй раз, пойдем со мной, не бойся.
Но та не хочет:
— Нет, я столько испытала, это мой дом…
А фея уговаривает:
— Пойдем, наутро тебя найдут, и ты будешь красивая, прежняя, ты останешься, как святая.
И протягивает Анжелике венок. Та отталкивает его, но потом все-таки надевает и уходит за Утренней феей. Наутро все говорят: нашли Анжелику! Мать счастлива, что можно хоть похоронить. Вот такая потрясающая притча. Автор Алехандро Кассоне, который написал «Деревья умирают стоя».
И второй спектакль, где я работала с Руфиной Дмитриевной, — это «Федра» Рассина. Она играла Федру, а я — ее соперницу, плененную царевну Арикию. Партнерствовалось с ней замечательно. Но мне так странно было видеть ее вне сцены. В фильме «Сестры» она выглядела настолько женственной,
Я видела ее с дочкой. В театре был домашний банкет по поводу премьеры «Утренней феи», и пришла Олечка. У Нифонтовой опять глаза стали прозрачные и с голубыми брызгами, как в «Сестрах». Она все время смотрела на свою дочку, а дочка смотрела на нее.
Она, конечно, не помнила нашу первую встречу — на лестничной площадке. Однажды на гастролях я пересказала ей тот случай. Руфина Дмитриевна только посмотрела на меня удивленно — без слов.
Но я чувствовала, что она хорошо ко мне относится. То есть я чуяла, какая она настоящая. Когда у меня случилась беда — умерла мама, она подошла и предложила помощь.
Я не хожу на похороны, а к ней пришла. Гроб стоял в фойе театра. И я даже пристроилась в очередь, чтобы подойти к гробу, но не смогла. Я знала, что лицо ее прикрыто, потому что она страшно погибла: наклонилась над ванной с горячей водой, потеряла сознание и упала в кипяток. Но даже не в том дело, что страшно, просто стоит мне закрыть глаза, и я вижу ее в роли Кати в «Сестрах». Я и в других ролях ее любила, но это первое детское потрясение. А потом узнала, что ее любил снимать оператор Косматов. И первый мой фильм — «Каменный гость» — снимал Косматов. Уже седой. Он в основном сидел при камере и руководил. Я была удивлена, когда увидела материал. Там такие крупные планы, что аж дыхание останавливается: неужели это я? Мне потом
— А вам кто-нибудь цветы под дверь клал, как вы Нифонтовой?
— Нет, мне в руки давали. Около театра, после спектакля.
— У вас были поклонники?
— Наверное. Я всегда немножко пережидала после спектакля.
—
— Не могу объяснить. Вот идет спектакль на гастролях, удачный спектакль, принимают потрясающе, выходишь на поклоны, зажигается свет в зале, видишь глаза, руки с цветами, слышишь аплодисменты. Из зала идет удивительная волна, я всех так люблю, так благодарна. И потом у служебного входа обязательно толпятся:
— Как бы вы ответили на вопрос: что должна уметь актриса?
— У моего любимого Грина я