Дожила до понедельника

Ирина Печерникова

Студенческие поездки

После второго и третьего курсов мы были в поселке Мирный, под Астраханью в степях, в воинских частях, исколесили все Карпаты. Иногда ездили даже с консерваторцами. То есть певческие номера, отрывки из спектаклей, а танцы все на мне. И мы с Виталиком Безруковым танцевали сначала молдавский танец, потом чардаш, потом я придумала кубинский. А так как нас вызывали на бис, то получалось, что каждый концерт вместо трех танцев мы исполняли десять. Там же солдаты в основном были из Средней Азии — наши отрывки их не очень интересовали, зато песни и танцы нравились. И мы три раза выступали с молдавским, три раза с чардашом, и четыре — с кубинским. По три концерта в день! Я не ожидала такого успеха и не ожидала, что можно так уставать от концертной поездки. Но это было здорово.

Поль

У нас был скучный преподаватель зарубежной литературы. А все вокруг восторженно рассказывали о лекциях Поля. И как-то я проходила мимо аудитории, в дверях которой гроздьями висели студенты. Мне стало любопытно, что же там происходит. Потому что к нам, например, однажды приходил Солженицын с рассказами — маленькими, но действительно очень сильными. Но мне сказали: лекция Поля, зарубежная литература.

— А почему же так много людей?

— Да потому, ползи!

И я проползла под ногами. И сидя на полу, потому что больше негде было, прослушала лекцию. Потом через меня все перешагивали, а я так и сидела, не понимая, отчего же у нас зарубежная литература такая другая. Потом ко мне подошел лектор. Большой, круглый. Посмотрел сверху вниз:

— А что вы тут сидите?

— Извините, я с другого курса, я слушала.

— Сначала? — уточнил он вкрадчиво.

— Нет, уже когда нельзя было зайти.

— Поэтому вы на полу? А вам удобно?

Он подал руку, я поднялась, и он сказал:

— Это не вам лично, но я всегда начинаю лекцию так: Александр Сергеевич, но не Пушкин, Поль, но не Робсон.

И мне удалось еще несколько раз послушать. После его лекций первый порыв — в книжный магазин за тем произведением, о котором он рассказывал. Даже если раньше я читала эти книги, хотелось перечитать их по-новому.

Вокал

Вокал преподавала та самая аккомпаниатор Елизавета, принимавшая у меня вступительный экзамен по пению. Голос у меня не сильный, но слух хороший. Для выпускного экзамена педагог дала мне «Аве Марию» и романс «Утро туманное». Во время исполнения этого романса, руководитель нашего курса Карев вдруг что-то крикнул. Громко, по-мхатовски. Первый и последний раз за весь экзамен. Слов я не помню, что-то вроде: «Зачем вы ей дали это?» Помню звук. С тех пор я не пою. Только насвистываю. Даже когда потом это требовалось от меня по роли, я категорически отказывалась. Комплекс остался на всю жизнь.

Правда, в кино я все-таки спела. В моем первом фильме «Каменный гость». Арию донны Анны Даргомыжского. Владимир Атлантов в роли Дон Гуана пел под свою фонограмму, а я под фонограмму Тамары Милашкиной, у которой глубокий сильный голос. И при великом оперном артисте я дико стеснялась, поэтому только открывала рот. Потом мне показали отснятый материал. С экрана льется роскошный голос, а я нелепо двигаю губами, как героиня мультика. После этого я не помню как, но запела. Потому что понимала, что иначе выйдет еще хуже.

Речь

У педагога по речи было ко мне одно замечание — вместо буквы «с» у меня вылетал свист. И я боролась с этим. Училась читать вслух стихи и прозу. Нашей Анне Николаевне Петровой помогал в работе с нами Дмитрий Николаевич Журавлев, великий чтец. Если бы он читал телефонный справочник, то все отвлеклись бы от своих мыслей и внимательно его слушали. Потому что у него была красивая грамотная речь, очень точная по смыслу. И талант. Он репетировал со мной отрывок из «Первого учителя» Айтматова.

Сейчас я очень часто слышу, как человек хочет сообщить что-то важное, но уже через минуту от него устаешь, потому что он в словах кувыркается, путается.

Очень серьезно занимались с нами голосом, дыханием. Анна Николаевна приносила все, что только появлялось, например, дыхательную гимнастику Стрельниковой. Обычно когда вдыхаешь — грудная клетка расширяется, выдыхаешь — сужается. А там иначе: вдыхаешь — грудная клетка сжимается, выдыхаешь — расширяется.

Можно было учиться у Стариков. Вприглядку. В «Горячем сердце» Грибов и Яншин шептались. А мы сидели наверху и все слышали. И на этом примере понимали, что когда нас учат выговаривать согласные, то это не просто для того, чтобы сдать зачет, а что это пригодится нам в работе. Потому что сейчас, когда я не слышу актера, сидя в первом или десятом ряду партера, то это не я глухая, а у него каша во рту, он разговаривает суетливо, взахлеб, якобы весь в эмоциях, но уже через несколько минут я не понимаю, о чем эти эмоции, и перестаю вникать в происходящее.

— Вам приходилось сильно напрягать голос на сцене, чтобы вас услышали? Ведь в жизни вы тихо говорите.

— Конечно, иногда надо добавлять, если зал — тысячи человек. А в принципе самое важное — это внутренний посыл, который вкладывается в слова. И четкость произношения. Есть еще маленькие секреты: нельзя говорить спиной к зрительному залу, нельзя говорить в себя, тогда как бы громко человек ни говорил, его не услышат.

— Вы стихи со сцены не читаете во время встреч со зрителями?

— Стараюсь не читать. Только когда просят.

— Почему стараетесь не читать?

— Это не кокетство, это моя позиция. Я считаю, что читать стихи и играть на сцене — две разные профессии, тем более у меня был пример — Дмитрий Николаевич Журавлев.

— А если просят, то что читаете?

— Любимое. Ахматову, Цветаеву, Превера, я люблю французскую поэзию. Однажды Киплинга читала. Какое настроение, какой зал.

— Вы эти стихи учили для себя или на всякий случай для выступлений?

— Для себя. Чтобы не таскать с собой бумажки, чтобы вовремя вспомнить и пересмотреть что-нибудь в данный момент в жизни.

Иностранные языки

В школе с языком получилось обидно. Я попала в класс, где учили немецкий. А во всех военных фильмах, которые тогда были, немецкий — это зло. И я учила язык, который ненавидела. И на экзамене сдав его на пять, я закрыла дверь и выкинула из головы все знания. А зря, потому что, когда я потом жила за границей, он мог пригодиться.

В школе-студии начала изучать французский. Причем, перед первым курсом меня отправили в Арзамас, к папиной сестре. Ее сын был женат на докторе, которую обожал весь город. И я в том числе. Я попросила ее:

— Найдите мне, пожалуйста, кого-нибудь, кто позанимался бы со мной французским, потому что в студии кто-то из студентов будет уже знать, а я даже звуки выговаривать не умею.

И она нашла. Две недели я училась выговаривать звуки. А еще так получилось, что подругу я себе выбрала сразу. Нина Попова мне очень понравилась еще на экзамене — высокая, красивая, как полагается. Я за нее болела и почему-то знала, что мы обязательно подружимся. Так вот эта подруга в школе учила французский. И когда мы сидели с зеркалом и выговаривали: и, о, у , а, — Нина сидела в небрежной позе и легко, непринужденно проговаривала: и, о, у, а. И я думала: как хорошо, что я хоть чуть-чуть в Арзамасе научилась. Но за первый курс выучила весь учебник французского. Я его даже сейчас помню — в бордово-красной обложке. А остальные три курса уже занималась усовершенствованием языка. И кстати, Карев Александр Михайлович, руководитель нашего курса, который меня как женщину не воспринимал, только после экзамена по французскому в конце третьего курса, когда я сыграла Сюзанну в «Женитьбе Фигаро», поцеловал меня и сказал:

— Вот!

Там он наконец увидел во мне женщину. Может, из-за этого я получила две главные роли в двух дипломных спектакля: «Таланты и поклонники» и «Мой бедный Марат».

По окончании студии я по-французски разговаривала спокойно и искала любую возможность пообщаться. Однажды даже получила комплимент, что у меня парижское произношение. А потом польский язык перебил французский, затем возник английский… В итоге я осталась с русским.