Дожила до понедельника

Ирина Печерникова

Мысли о театре в 96—98-м годах

— Если бы вы сейчас возвращались в театр…

— Не в театр. Я хочу на сцену, играть. В театральный коллектив?.. Был момент, думала, что хочу. Нет. Я просто соскучилась по сцене. В театр есть возможность вернуться, я продолжаю общаться с друзьями, коллегами, смотрю спектакли, захожу за кулисы, слушаю, чем они живут… Нет.

— А чем они живут?

— Кто открыто печалится — ностальгия по чему-то, не хватает чего-то. Дело не в том, что было раньше, а что сейчас. Мне кажется, есть режиссеры, которые прекрасно делают коммерческие спектакли, фильмы. У них дар делать шоу. А есть Бергман, Товстоногов, Эфрос… Им это не дано, им этого не надо. А сейчас, к сожалению, чтобы выжить, нужно обязательно сделать много этого, первого, и после — немножко для души. Наверное, это мучает многих моих друзей.

— Были ли у вас потрясения от каких-то спектаклей в последнее время?

— Я бы не сказала, что потрясения. У меня были радостные какие-то… ну, как свежего воздуха наглоталась и увидела, что вокруг жизнь и хочется тоже жить. Вот «Возможная встреча» во МХАТе, спектакль о Генделе и Бахе — Смоктуновский и Ефремов. От студенческого спектакля «Волки и овцы» у Петра Фоменко. Вдруг что-то тебя наполняет, кровь начинает течь быстрее, сбрасываются годы, проблемы, страхи. Меня это волнует. Я не люблю, сейчас особенно, заумных мудрствований, чернухи, дешевки. Но это мои проблемы. Не люблю — и не хожу. Хотя я недаром взяла в деревню детективы — приезжают друзья и говорят: дай что-нибудь, чтоб не думать. Значит, это тоже нужно. Нужны коммерческие, веселые, красивые, зрелищные…

Мысли о профессии 1996 года:

У меня нет другой профессии. Я сейчас у Успенского прочитала — для меня ужасный удар был, там ученики задают вопрос: что особо мешает нашей свободе? И он говорит: иллюзии. Я даже книжку захлопнула: боже мой, я всю жизнь прожила в этих иллюзиях! С одной стороны, это страшно, потому что, когда реальная жизнь открывается, можно не выдержать этого. А с другой стороны, если бы я не жила в мире иллюзий, вряд ли бы я, имея в виду мою актерскую судьбу, смогла бы погрузиться в свои роли. Но когда впрямую говорят, что это нежелание быть свободным, это трусость, боязнь — очень горько становится. Вроде бы я занимаюсь самообманом. Да ничем я не занимаюсь, просто какие-то вещи не хочу принимать и не буду.

Мысли о театре 1998 года:

— Что вы ищете в книгах, которые запойно читаете?

— Подтверждения, наверное. Судя по тому, ЧТО я стала читать. Когда идет детективный период, это значит, идет такой… убег, не убег, прятки. От жизни, от себя: не думать, не думать. А когда потребность в хороших книгах — это подтверждение. Я поняла свой протест. За что я продолжаю, пускай неучастием, но бороться. Театр все равно, при любых вариантах, когда он зрелищный, развлекательный, интригующий, авангардный, любой театр, — в конечном результате, если он бездуховный, то это понять очень трудно. Театр — он же, как литература, вечный. И мое отношение к театру вот такое. Пускай я даже не участвовала в этом вечном театре, но мне казалось, что это так, я свою жизнь решила посвятить этому. И, наверное, тот перерыв, который у меня сейчас был — неучастие ни в чем — это не от безделья и не от беспомощности. Это состояние растерянности, с одной стороны, от большого количества новой информации, новых движущих сил, а с другой стороны, это нежелание соучастия в том, что чуждо моему театру. Вот сейчас, кстати, все три книги (трехтомник Михаила Чехова), все они об одном. Все равно театр — это то место, где должна происходить подпитка души. Это понятие духовное. То, что сейчас происходит, наверное, нужное время для истории, для того же театра, правда, пол моей жизни сюда попало, ничего, у некоторых людей и жизни, и несколько поколений уходили… Я ищу подтверждения тому, что я правильно думаю. Я думала, что лучше не буду участвовать, а сейчас, наверное, ничегонеделание уже не будет протестом, это уже такие кустики.

— У Саши с кино не выходит или он и не пытается?

— Есть замечательный сценарий. Но ему нужен толчок, чтобы добывать деньги. Энергетический всплеск. А когда ты зависишь от материальных дел, то здесь нет такого: я все могу! Он действительно все может, вот в чем дело. Какое-нибудь маленькое чудо произошло бы извне, чтобы у него все вдруг сдвинулось. Сдвинется — он и деньги найдет, и все сможет. А сейчас у нас длинное испытание, я так думаю. Но, во всяком случае, я к какому-то расплывчатому результату пришла: я знаю, что я БУДУ делать, что я ХОЧУ делать и знаю зачем. Просто в развлекательном театре может существовать отсутствие духовности, потому что он узкоколеечный, непроблемный. А в театре, о котором мы говорим, есть все: и развлекательность, и интрига, и отдых, и взлет мечтаний… Душа должна радоваться, а не мускулы уставать на лице. Чем больше я в этом всем варюсь, тем больше убеждаюсь, что мне есть что сказать.

Мысли о профессии 1998 года:

— Вы в детском саду мальчика за палец укусили, когда он с вами дурно поступил. А, став взрослой, вы как отвечали на обиды?

— К сожалению, я не отвечала как в детстве. И еще не знала, что нужно всех прощать, поэтому обиды во мне копились, копились. Из-за этого разрушались отношения. Как-то не получалось у меня ответить так: укусить за палец и чтоб все прошло. Я уже стала якобы воспитанной. То ли оттого, что меня уже знали. Любой мой шаг, поступок сразу превращается в снежный ком. Может, это останавливало. Иногда так хотелось врезать, но… завтра пронесется слух, что я кого-то до смерти избила. На данном этапе я перебираю в памяти лица, — по-моему, я всех простила.

— А как в последние годы проявляется авантюрная сторона вашей натуры, как вы буйствуете? Или подавляете?

— А что значит подавлять? Это значит, никуда не девается? Копится? Если много накопится, то это или болезнь будет, или все взорвется.

— Так у вас это как происходит?

— В последнее время много болезней было. Я думаю, что это как раз из-за того, что копится и не выплескивается. Больше нет желания копить. И болеть. Я как из театра ушла все время чувствую себя перед всеми виноватой, все время в каком-то оправдательном состоянии. Оправдаюсь, а потом иду и думаю: почему? Какая-то инерция вины, которой в общем-то и нет. У меня своя жизнь, у других — своя. Это, наверное, оттого, что я не в театре. Нет основы и поэтому… все ко мне имеют отношение, я ко всем имею отношение. И все принимает гипертрофированные размеры в отношениях. Какой-то бред, тихий такой, но бред. Неправильно это все. Как искривление позвоночника — ненужное, надо подправить. Я думаю, что когда я начну играть, все встанет на свои места.

— Чем манит сцена?

— Сейчас или вообще?

— Сейчас.

— Сейчас… Она не манит. Это просто выход из странной ситуации, в которой я несколько лет существую. У меня совершенно обессмыслилось мое пребывание на планете. Если бы я не объединилась с Сашей, то может быть, меня уже и на свете не было. Я знала, что главное сцена, а остальное приложится. Я поняла, что это не совсем так. А так как мы оба актеры, и оба сейчас не у дела, то в нашем узоре, очень красивом, очень полном, есть одна незаконченность, которая, как заноза, — невостребованность, даже любовь от этого не защищает. И поэтому я хочу на сцену.

— А чем вообще манит сцена?

— Мы уже говорили на эту тему. Я раньше называла это — неинтересно. Неинтересно жить. Мне на сцене очень часто было интереснее, чем в жизни. Мне нравятся иллюзии. Это те же мечты, надежды на чудо, на непредсказуемое завтра. В жизни часто расшибаешь башку о свои иллюзии, а на сцене каждый вечер есть возможность отрыва. Наверное, некоторым людям он не нужен. Для них мечта — это то, что расхолаживает, рассредоточивает. А у некоторых отними идеал — и гибель. Поэтому для кого-то сцена нужна как власть над зрителями в зале, у кого-то своей личной жизни не случается, а там я царю в любви, каких-то приключениях, своеобразная подмена. А у меня, я думаю, ощущение… Мне нужно кому-то отдавать. От этого невостребованность болезненна. Хотя я знаю, что есть зрители, которым меня не хватает, кто-то хотел бы придти на мой спектакль. Но в театр сейчас куда? Конкретно в атмосферу? Есть невостребованность в плане вот этой атмосферы… ШОУ-бизнеса, который сейчас. Вот там я не нужна. С той рулеткой, что сейчас крутится, я не монтируюсь.

Мысли о деньгах в 1998 году:

— Вы говорили, что мужчины, бывшие на разных этапах вашими спутниками жизни, перестав ими быть, вдруг начинали материально процветать, тогда как в совместной жизни с вами такого не случалось. И вы пришли к выводу, что ваш собственный страх перед деньгами, особенно большими деньгами, отпугивал финансовое благополучие от вашего дома. А может быть, ваши спутники сами боялись уронить себя в ваших глазах заботой о деньгах, потому что вы и деньги в их представлении были несовместимы: рядом с ТАКОЙ женщиной нельзя быть приземленным материалистом!

— Просто я вывела закономерность по той теории, которую вычитала, что у меня не страх даже, а какое-то затаенное нежелание иметь много денег. Но главное, что сейчас, куда бы ни списывать мое отношение к материальным ценностям, к плюсам или к минусам, я все равно поставлена в такие условия, что если не приму деньги как необходимость, то так и буду сидеть дома. Разве что появится рыцарь на белом коне, который бросит к моим ногам театр, пьесу, деньги: только играй! Просто раньше получаешь зарплату, и знаешь, что есть столько денег и в зависимости от этого живешь. Если я снималась, значит, денег было больше, и народу вокруг больше. Я вспоминала иногда, что мне не в чем ходить. Но получала деньги — и покупала какую-то обувь или еще что-то. А сейчас другая зависимость. Я не мерзну, не голодаю, есть где жить, но, к сожалению, я не могу сыграть то, что хочу, пока нет денег. Новый закон вступил в силу, и я должна его принять. По бедности сейчас делать спектакль не годится. Если делать, то достойный. Без денег это не получится. Значит, я должна перестроиться, принять деньги в свою жизнь. Раз их нет, значит, протест во мне еще существует. У меня идет практическая работа над собой.

Слух о кончине в 1998 году:

— Как возник слух о вашей кончине?

— Это мы с Сашей потеряли связь с людьми. Когда закончили наши блуждания-переезды и осели на Сивцевом Вражке, наш телефон знали несколько самых близких людей. А так как мы долго приходили в себя после разных стрессов и событий, то сами не очень-то и звонили кому-то. И нас физически потеряли. Поэтому… У меня шок был. Саша позвонил нашему любимому другу и артисту Володе Ильину поздравить его с пятидесятилетием, начал говорить: «Мы с Ирой…» И вдруг в ответ вскрик: «А где она? Она к телефону может подойти?» Саша продолжает: «Да, мы тебе желаем…» А Вовка: «Ну, дай мне ее!» Я взяла трубку и услышала душераздирающее: «Ты моя хорошая!» Похоронили.

— О вас и прежде много всяких слухов ходило.

— Но тогда я еще хоть где-то была.

— Так и закономернее: раз вас нигде нет, все что угодно в голову придет.

— Наверное. Ну, ничего, говорят, долго жить буду.