Дожила до понедельника

Юмористический сериал

С подачи Эрнста меня пригласили в сериал — не буду называть. И с одной стороны, я не имела права отказаться, это его участие в моей судьбе, а с другой стороны…

— Это денежный подарок?

— За такие сериалы — ситкомы — актер получает очень большие деньги.

— И чем вам этот сериал не показался?

— Мне все время говорили, что это будет весело, легко, 150 серий, есть возможность выбирать роль, там три героини. Я прочитала три серии, думаю, ну, может, это вступительные, попросила еще. Но чем дальше, тем грустнее… Мне неловко было читать. В оригинальном варианте американские женщины собираются вместе, живут на вилле у одной из подруг, потому что им хочется в определенном возрасте оторваться. Они при деньгах. А у нас то же самое делается от нужды: сдали квартиры и уехали на дачу. Какие тут игры! Ничего смешного я не нашла. Это во-первых. Во-вторых, я стала объяснять, что не привыкла к такому темпу и методу работы, когда текст сцены могут дать утром, и мало того, что его надо знать, надо чувствовать себя абсолютно раскованной, чтобы фантазия работала, и юмор из тебя выплескивался. Серию снимают два дня, после блока съемок дают выходные. Я говорю: нет, я другое дерево, я так не умею. Ладно, я плохо буду работать, но вы поймите, что я нарушу творческий процесс, всем буду мешать, вы через две недели начнете рвать на себе волосы, что вы меня взяли. Я буду зажатая, старательная, а так нельзя, вы крота к себе берете. Я стану разрушать вашу работу. Но они продолжали настаивать. Наверное, от того, что Константин Эрнст выразил пожелание, чтобы я снималась. Это длилось месяц, если не больше. Я даже не заикалась, что мне не нравится материал, как это говорить людям, которые уже этим загорелись. Я говорила про то, что я не гожусь. Закончилось очень просто. Я пошла в церковь и всех, с кем я могу говорить, кто мне, как я верю, помогает, стоя на коленях, умоляла: ради Бога, сделайте что-нибудь, я не могу справиться с ситуацией и просто отказаться тоже не могу, тем более после «Формулы красоты» на Первом канале я не могу вот так разрывать отношения с Первым каналом. И вдруг после моего похода как-то все рассосалось, зазвали другую актрису, которая, бедная, тоже от них пряталась, но ее нашли. Сериал очень скоро закрыли.

— Вы смотрели?

— Раза полтора, но мне было больно и обидно за хороших актрис.

Сергей Арцыбашев

Во время проекта «Формула красоты» мне позвонил Виталий Яковлевич Вульф, с которым мы не виделись много-много лет, и сказал, что хочет сделать обо мне передачу «Мой серебряный шар». Я поблагодарила, но объяснила, что пока проект не закончен, я не могу общаться ни с кем, такое условие в контракте. Вдруг он так рассердился, так возмутился: у него авторская программа, он вообще мог ко мне не обращаться и сделать все без моего участия! Я его еле уговорила, что к Новому году буду свободна, и мы обязательно встретимся и попьем чайку.

Так все и произошло, я пришла к нему примерно в четыре часа, а когда мы пообщались и посмотрели на часы, было уже девять вечера. Но это был удивительный вечер, я его никогда не забуду. Сколько же этот человек знает! И не просто знает, а любит все, о чем говорит. То есть было так интересно, что мы могли бы просидеть еще много часов.

А потом он вдруг изобразил меня в сцене из «Двух товарищей». Я ему там понравилась. Было очень смешно, но ведь прошло столько лет!

Спустя несколько дней мы встретились на выставке художника и модельера Александра Васильева, посвященной немому кино, и Вульф взял меня за руку и держал рядом с собой. Но так как он был нарасхват у всех телеканалов, я сначала хотела вырваться, а потом поняла, какое это счастье, что он меня подхватил, потому что у любого портрета, у любой детали он рассказывал такие удивительные, судьбоносные истории. То есть к концу выставки можно было считать, что я прочитала огромную книгу о том периоде. Человек с уникальным даром любви, памяти и знаний. Я потом долго раскладывала по полочкам то, что услышала.

А когда я была у него дома, он на меня все поглядывал: «Вы так изменились, так замечательно выглядите». И вдруг у него пошла тема: «Какое вы имеете право закапывать себя в могилу, прятаться от людей, от зрителей! Вы должны быть на сцене! Это просто преступление! И вообще у меня есть пьеса…» Пошел в другую комнату и принес пьесу Олби. Объявил, что единственный для меня сейчас театр, в котором не уродуют классику, это театр Маяковского, и очень уважительно говорил о главном режиссере Арцыбашеве.

— Эту пьесу я отдал ему, и у него нет актрисы на одну из ролей, посмотрите…

Дал мне пьесу и стал звонить Арцыбашеву, рассказывать ему обо мне:

— Ты знаешь, кто у меня сейчас в гостях…

И в такой превосходной степени, что я ему напомнила:

— Виталий Яковлевич, я ведь здесь сижу.

— Ой-ей-ей, я уйду в другую комнату.

А потом вернулся и сказал:

— Арцыбашев пригласил вас на «Женитьбу», пойдете на спектакль, я в антракте забегу, познакомлю вас, а дальше уж вы сами.

Я пришла на «Женитьбу». Арцыбашев до этого ставил пьесу на Покровке, у себя в театре. И я ее там видела, потому что мы с Мишей Филипповым записывались вместе на радио, и он меня пригласил. Но я не люблю по приглашению приходить, потому что вдруг не понравится, а после спектакля, естественно, надо какие-то слова говорить. И я попала на спектакль другим путем, но мне понравилось.

В театре Маяковского получился другой спектакль, но кроме очень положительных эмоций, никаких иных у меня не было, поэтому я спокойно пошла знакомиться. Вульф в антракте представил нас друг другу и довольный ушел. А Арцыбашев попросил меня зайти после спектакля. Я зашла, поблагодарила, но его все время отрывали, и он попросил:

— Я не могу так разговаривать, вы могли бы придти ко мне днем, чтобы мы спокойно посидели?

И когда мы встретились, он сказал:

— Вам бы лучше начинать в театре не в той пьесе, которую актеры уже ждут и роли между собой распределяют, то есть не отбирая ни у кого ничего…

Я сразу согласилась, я это уже проходила, не хотелось бы сразу попадать в Отношения. А потом он добавил, что у Вульфа есть еще одна пьеса Олби, на двоих, и тут уж я никому дорожку не перебегу:

— Мы с вами тихонечко начнем репетировать, я тоже хочу играть.

То есть все случилось как в сказке. Я приходила днем, через вход в дирекцию, сразу шла в его кабинет, и мы читали, разбирали, он отвечал на мои вопросы, я выясняла его пожелания.

— Что за пьеса?

— Я не буду говорить, потому что она не поставлена. Я не знаю, имею ли я право.

Пьеса интересная, но трудная, потому что отношения людей очень закрученные и непонятные. Они долгие годы живут вместе и разговаривают уже на каком-то своем языке, буквально символами, то есть можно играть и про это и про то. Загадочная пьеса с огромными возможностями и вариантами.

Арцыбашев вел себя удивительно тактично, доброжелательно и насколько он мог быть открытым, настолько все было комфортно и приятно, но он другой человек. Хотя мы оба Девы… В общем, я поймала себя на том, что мне трудно иногда задавать ему глупые вопросы, что для меня очень важно в работе.

Потом начались ночные звонки, как в Малом театре, такие же искаженные голоса: ты Борису Галкину жизнь исковеркала, Сашу Соловьева в могилу свела, а теперь в театр захотела, ну приходи, мы тебе ноги переломаем, кислотой обольем и так далее. А я не могла выключить телефон из-за Варвары Григорьевны Царевой, она плохо себя чувствовала и я знала, если что-то случится, то она сможет позвонить только мне. Я стала задумываться, а надо ли мне опять в такую клоаку.

Арцыбашеву я не могла ничего сказать, какой-то стоп возникал. Я зажалась, постепенно это накапливалось, и наступил момент, когда я поняла: я хочу работать, я оживаю, но мне важно радоваться полнокровно. Я готова к работе, но не к игрищам.

Месяц я готовилась к разговору с Арцыбашевым. Потом поговорила неудачно, толком не смогла объяснить, он ничего не понял, только то, что я не могу продолжать. Он огорчился, обиделся, возмутился. И Вульф на меня рассердился. Сказал, что так некрасиво, вы должны это исправить. Спустя какое-то время я попросила Арцыбашева о встрече, и снова попыталась объяснить, что для меня наш спектакль возможен только в победном варианте, в рядовом он никому не нужен, это должно быть, как шампанское.

— Потому что это ваше возвращение на сцену?

— Потому что материал такой. У Олби свои тараканы, свои глубинные течения, а это надо было сделать так, чтобы зритель улыбался и узнавал себя. Но такой спектакль возможен только при наличии очень открытых, очень доверительных отношений между партнерами и совершенно без участия подводных течений. Чтобы он мог кричать на меня, чего я в принципе не терплю, но мог бы, чтобы я могла от огорчения заплакать, пожаловаться, посмеяться сама над собой. То есть идти в репетициях рука в руку. И еще я ему сказала, что проще было бы не держать меня в тайне, а повесить приказ, что я приглашена на договор на конкретную роль, а когда тайно — это всегда приобретает гипертрофированные формы?

— А вы встречали в театре кого-то из коллег?

— Нет. Мы с ним репетировали в нерабочее время. Но в театре не может быть тайн. Там кто-то с кем-то дружит, кто-то против кого-то дружит.

Второй разговор с Арцыбашевым случился уже тогда, когда я поняла, что НЕ БУДУ, освободилась. Раз не готова, значит и браться нечего. Конечно, я его подвела, виновата, но в сентябре, когда у него был юбилей, к которому мы хотели сделать наш спектакль, он мне позвонил и пригласил на «Надежды маленькой оркестрик». Я, к сожалению, была в деревне. Но позже вернулась в Москву, позвонила ему, спросила, остается ли в силе предложение, и пришла на спектакль. Спектакль очень актерский, очень добрый Так что мы расстались по-хорошему. Сейчас я понимаю, что по отношению к нему я была не права, но по отношению к делу и к себе честна.

— Почему?

— Я бы его подвела тогда, когда было бы уже поздно подводить. Перед выпуском. Я б все равно сломалась.

— Помните, когда в Малом театре вы написали заявление об уходе и оставили его дома, у вас получился великолепный спектакль? Может, и здесь надо было так же поступить? Сказали бы ему: больше не могу. Освободились от зажима. А он бы настоял на своем, и получился бы хороший спектакль.

— Когда я написала заявление, я была моложе, сильнее и здоровее. А сейчас я только только начала высовываться из затворничества. У меня было четкое нежелание терять все, что я приобрела за последний год, даже ради прекрасной роли, ради перспективы в театре.

— А сейчас на сцену хотите?

— Нет. У меня уже не тот возраст, чтобы просто мечтать о сцене. Я в свободном плавании. Я ОЧЕНЬ хотела вернуться на сцену, тосковала. Потом НЕ хотела. А сейчас я спокойна. Если будет что-то интересное, я взвешу себя, свои силы, и если все совпадет, с удовольствием начну работать. Никакой тоски по сцене и долгов, как мне говорил Виталий Яковлевич, нет. Я прекрасно понимаю: есть актеры на все времена, а мне кажется, что я оказалась не на все времена. Вот в том времени, в котором я не работаю, потребности во мне нет. Сейчас я чувствую, что зрители уже устали от развлекаловки и хотят чего-то для души. Пока публика не желает ничего глубокого из-за такой страшной жизни, до тех пор театры будут заполнены странными спектаклями.

— Судя по репертуару наших театров жизнь у нас все еще страшная?

— Конечно, страшная. Она страшна отношением к так называемому народу со стороны тех, кто сверху. У меня ощущение, что во власть рвутся не для того, чтобы помочь России, в основной массе. Есть личности, у которых болит сердце. А в основном это нормальные карьеристы. Кому-то нужно воровать, кто-то ищет защиты, неприкосновенности, их же много, этих слуг народа. И у каждого свои пожелания. Я не люблю такие темы и не люблю слуг народа. Мне неинтересно про них, потому что я им не верю. Пока не пройдет это смутное время, ничего не изменится. Будут прибавлять по 100 рублей пенсии и об этом очень много говорить.

Поездка в Минск

В марте 2006 года мне позвонили от Николая Бурляева. В 60-е — начале 70-х мы дружили, вместе работали в Ленкоме, потом долго не виделись. У него сейчас такое детище — «Золотой Витязь», кинофестиваль с православным знаменем. И на одном из фестивалей он познакомился со священником из Минска, отцом Федором.

Это отдельный рассказ. Отца Федора отправили с миссией в Германию, он там несколько лет служил, а человек очень светлый, образованный, энергичный. И он стал приглашать в Германию чернобыльских детей на лечение. Когда заканчивался срок его службы там, он решил организовать что-то подобное прямо в Белоруссии. И сейчас в Минске, в трех остановках метро от центра города находится Дом милосердия — если сверху смотреть, то это постройки в виде креста. Во главе — храм. А крылья от храма — палаты. Оздоровительный центр для чернобыльцев, ветеранов и богатых людей, на деньги которых можно помогать нуждающимся.

Мне позвонили от Николая и сказали, что есть возможность поехать почти на месяц в Дом милосердия, там очень хорошие врачи, процедуры, диагностика, диеты. Я, естественно, сказала нет, потому что с какой стати поеду я, если есть люди, которым это жизненно необходимо. Но потом мне позвонил сам Коля и объяснил:

— Ира, это акция, чтобы обратили внимание на то, что в России никому нет дела до наших бывших, любимых кумиров, а в Белоруссии им нашлось место.

Это инициатива отца Федора, который увидел телевизионный фильм о Тане Самойловой, Вале Малявиной и Семене Фараде. Он позвонил Бурляеву:

— Я тебя умоляю, собирай группу, я хочу, чтобы они приехали, и мы чем могли помогли, и чтобы пресса была, телевидение, встреча с Президентом, может быть, в России кто-то на это отреагирует. Это ж какой стыд. Их не так много осталось.

И Коля собрал. А мне сказал откровенно:

— Во-первых, ты сейчас на слуху, я тебя бесконечно вижу в телевизоре, тебя вспомнили. Во-вторых, раз ты говоришь, что хорошо себя чувствуешь, так и хорошо — мероприятий предстоит много, может получиться так, что ты одна вынуждена будешь куда-то ездить. Считай, что выполняешь задание. Заодно побудешь в чудесном месте с интересными людьми.

— Какое впечатление произвел на вас отец Федор?

— Ну, я же всегда влюбляюсь. А в него нельзя не влюбиться. У него глаза голубые, от него свет идет, прямо лучи в тебя проникают. Да одной встречи с ним достаточно, чтобы какие-то мои жизненные позиции пересмотреть.

В Минске с каждым из нас было интервью, каждую встречу снимали на телевидении. А Россия отреагировала странно. Я помню две реакции. Дескать, это никакая не акция, а предвыборные дела Президента Белоруссии. И еще претензии, почему такого-то и такого-то не взяли, каким образом выбирали участников? Ни одной статьи не было о том, почему бы и на родине не задуматься о судьбе людей, которых еще немножко и не станет. Гильдия бьется, но что она может? СТД — бедная организация. Это на государственном уровне надо решать. Ветеранов уже можно по пальцам пересчитать.

— Расскажите, как вас Филарет благословил.

Нас пригласили в минскую резиденцию Филарета. Сначала он вынес ларец и показал нам частичку мощей Николая Чудотворца. Они долго добивались, чтобы хотя бы фрагмент хранился в их епархии. Сами мощи находятся в Италии, в городке Бари. Но так как они источают мирру, их содержат в вакуумном сосуде в специальном помещении. А длань Николая Чудотворца — в Швейцарии. И шли долгие переговоры, пока не договорились перенести частичку в Минск. И мы смогли приложиться к мощам. Потом сидели в трапезной, задавали отцу Филарету вопросы, а потом состоялась пресс-конференция. И Николай Пастухов рассказал, что, оказывается, встречался с отцом Филаретом в Сергиевской лавре, но он тогда был молодым актером, у него ничего не получалось, он даже думал уходить из профессии. И он подошел к отцу Филарету со своей бедой, а тот его благословил. И в этот раз Пастухов подошел и сказал: «Я понимаю, мне немножко осталось, но так не хочется уходить, благословите меня еще раз, уже на старости лет». Это было очень трогательно.

Я сидела и думала: как у него просто, раз, и получил благословение, а я так не могу. И когда нас скучковали вокруг Филарета для телесъемки, как будто мы разговариваем, одна журналистка потянулась ко мне с микрофоном: «А вот Ирина Викторовна все время где-то прячется, расскажите, пожалуйста, о своих впечатлениях». Я успела сказать слова благодарности, а дальше встретилась с отцом Филаретом взглядом и выключилась, что потом происходило, не помню, очнулась, когда он благословлял меня на продолжение творческой деятельности. И никто не мог мне рассказать, что же там произошло, какими словами я его на это сподвигла.

— Ваша акция дала результат?

— Добились, чтобы один-два человека имели возможность каждый месяц туда ездить. Но это с белорусской стороны, не с русской.

А еще там есть пошивочная мастерская, где послушницы шьют безумной красоты одеяния для священников. И отец Федор попросил их сделать льняные рубашки с вышивкой в подарок всем артистам. Но так как я такие рубашки не ношу, не та у меня комплекция, я сказала:

— Я небольшого роста, на меня материала немного пойдет, сшейте мне, пожалуйста, длинную рубашку с прямыми рукавами, я сама куплю тесьму, можно же ею украсить, чтобы не вышивать. Зато я знаю, что буду это носить.

В результате я получила такой красоты платье, что, когда должна была идти на передачу к Андрею Малахову, где была тяжелая тема, и я не знала, что сказать, я сразу вспомнила про него. И пока сидела в студии, я то позу поменяю, чтобы подол рассмотрели, то руку по-другому поверну, чтобы рукав показать, в общем, изо всех сил обыгрывала платье.