Любовь и шахматы. Элегия Михаила Таля

В конце июня 1992 года приехал из Израиля Гера. Я очень хотела, чтобы он отдохнул, и повезла его на взморье, в курортное место под названием Кноки, где на сезон сняла квартиру. Мы не стали разбирать вещи и сразу пошли на пляж. Провалялись часа два, пообедали в маленьком прибрежном ресторанчике, пришли в дом. Гера лег на диван и, как мне показалось, задремал. Я тоже прилегла в соседней комнате.

Вдруг у меня началось сильное сердцебиение - возникло чувство тревоги. Похоже, природа наградила меня даром необъяснимого предчувствия. Кстати, Миша неоднократно это отмечал... Я поднялась, заходила по комнате из угла в угол... Взяла сигарету, закурила. И тут я совершенно безотчетно вхожу к Гере и говорю: "Поехали в Антверпен! Мы не можем дольше здесь оставаться!" "В чем дело, мама?" -спрашивает он. Я отвечаю: "Что-то случилось... Не знаю, что, но что-то случилось..." Мое состояние сильно напугало сына: не говоря больше ни слова, он схватил так и не разобранные вещи, мы сели в машину и помчались в Антверпен... По дороге в Кноки Гера рассказал мне увиденный им накануне жуткий сон - он всплыл в памяти, после чего у меня уже не было сомнений: ЧТО-ТО случилось!

Дальнейшее - как в бреду...

Едва мы переступили порог антверпенской квартиры, бросилась к автоответчику - из Германии звонила встревоженная, переволновавшаяся Геля: "Мише очень плохо. Мы с Жанночкой вылетаем в Москву".

Я рухнула в кресло как подкошенная.

Сердце выскакивает из груди, в голове одна мысль: "На этот раз добром не кончится". Гера мечется по квартире - совершенно растерянный. Пытается утешить меня: у папы это не в первый раз, и теперь все обойдется... Но я вижу, что сам он еле держится... Гера говорит: надо ехать в Москву, настаивает, чтобы я осталась дома - он боится за меня.

Легко сказать "надо ехать в Москву". Каким образом? Гера - гражданин Израиля. У него нет визы. "Еду в посольство, - заключает он, - там разберемся". Позднее я узнала, с каким трудом ему выдали визу...

В конце концов Гера вылетел в Москву, я осталась одна. Стала звонить в Москву по всеу телефонам, чтобы узнать номер больницы... И когда наконец дозвонилась, услышала два безжалостных, леденящих слова. Как приговор: СОСТОЯНИЕ БЕЗНАДЕЖНОЕ. Мне стало невыносимо страшно одной в квартире, переночевала у приятельницы...

Я пыталась на чем-то сосредоточиться, но не могла. Мысли, вернее, обрывки мыслей неожиданно возникали и исчезали бесследно. Не покидал меня, все время возвращаясь, только один назойливый вопрос: "Чем я провинилась перед Богом, что Он за короткое время отнял у меня одного за другим самых близких мне людей?"

Сначала Джо, потом - папа, и вот теперь следом за ними уходит Миша... Словно связанные одной веревкой альпинисты...

Но Миша не умрет... Уж сколько раз вытаскивали его из безнадежных состояний... Вытащат и теперь... И тут же интуиция подсказывала мне: не вытащат...

Или, может быть, все-таки обойдется? Как-то мы все привыкли к тому, что Миша болел в течение всей жизни, и он приучил нас к своему состоянию. Он нас к нему адаптировал: мы считали его "вечным" и не могли представить себе, что эта "вечность" когда-нибудь кончится... То есть кончится, конечно... Но после нас.

Во всяком случае я знала, Миша жив - значит, есть духовная опора, некая лесенка, по которой всегда можно спуститься в томительно-нежное далекое прошлое или постоять на ней в настоящем, испытывая покой и уверенность от сознания того, что есть ОН, великий Таль, и этот великий Таль тебя продолжает помнить... А можно было попытаться сделать по той лесенке и несколько шагов в будущее, не сомневаясь, что ОН ждет тебя и в будущем, что поддержит тебя и не даст упасть...

... В тревожном неведении еле дождалась утра, сказала своей приятельнице: "Не могу здесь находиться... Я должна вернуться домой".

Дома меня ждал факс: "Мамуля! Папа УМЕР. Приезжай".

Подошла к аптечному шкафчику, проглотила дозу транквилизаторов. Потом села в кресло. Несколько часов просидела, словно мумия. Привел меня в чувство телефонный звонок:

"Я прошу тебя, ты должна, ты обязана приехать... Похороны в Риге", - доходит до меня наконец смысл последних слов Радко Кнежевича.

А я боялась ехать. Я боялась увидеть Мишу мертвым. Я не хотела видеть его мертвым. Не имел он права быть мертвым. И никто не должен видеть его мертвым. Не позволит он видеть себя мертвым... Это удел кого угодно, но только - не его...

Потом позвонил Гера и сказал, что очень боится за меня, что могу не перенести Мишины похороны...

Видимо, я была совсем не адекватна, потому что сказала сама себе: "Что за чудовищная мистификация! Какие похороны!? Они просто все сошли с ума! Я должна поехать и убедить их в том, что все это - очередная Мишина проделка..."

... В гробу лежал не Миша. Лежал чужой человек, плохо загримированный под Мишу. А все прощались с ним, как с Мишей. Это было очень страшно. Воспаленный мозг ждет, что вот сейчас откуда-то появится Миша и скажет: "Ребята, что это с вами? Не я же лежу в гробу! Перестаньте плакать! Мне завтра партию играть!" Но Миша не появлялся, и кто-то, напоминавший Мишу, продолжал лежать в гробу, и все прощались с ним, как с Мишей...

А дальше - калейдоскоп каких-то реальных и в то же время нереальных видений... Я часто вижу во сне Мишины похороны и, когда просыпаюсь, не могу понять: эти сны - воспоминания о реальных событиях или те события были сном?..

... Мы сидим в еврейской общине, крепко держась за руки, словно вцепившись: Геля, Жанночка, Гера и я...

Нашего Миши больше нет...

... Алик Бах рыдает: "Саллинька, неужели он умер..."

... Женя Бебчук изо всех сил пытается не плакать и шепотом дает кому-то какие-то распоряжения...

... На мне темные очки. Они закрывают распухшие от слез глаза, которые и без них все равно ничего не видят, кроме Миши... Нет, не Миши...

... Высокий плотный человек: "Салли, я Вас не узнал..." Это Володя Багиров.

... СашаЗамчук, который познакомил нас с Мишей. "Вот видишь..." - растерянно и словно извиняясь за что-то, говорит он.

... Яшина женщина... Теперь Яшина вдова...

... Гипслис... Радко Кнежевич, который время от времени повторяет: "Вот и нет Мишки..."

... Кобленц, совершенно убитый, произносит что-то на полуеврейском, полурусском языке...

... Много и совсем незнакомых людей, и знакомых, полузабытых, которые приходят, словно призраки прошлого... Много людей, но мне кажется, что мало... И опять я думаю, что хоронят не Мишу, потому что на Мишины похороны должен прийти весь мир...

Гроб опускают в землю...

... Рахманинов, Рахманинов, Рахманинов. ЕГО любимый Рахманинов, который с того дня вызывает сразу только одну ассоциацию - Мишины похороны...

... Потом квартира на улице Горького. Словно ничего и не изменилось... То же столпотворение людей. По-моему, даже кто-то "блицует", "обзванивая" друг друга и вспоминая, как это делал Миша... Курят... Словно ничего и не изменилось... Только не пожалуется на дым Ида и не смахнет пыль с портрета доктора Нехемии Таля... Не проскочит в свою комнату с очередной "жертвой" Яша... Не уронит пепел на доску Миша и не крикнет Роберту: "Джек! Принеси нам пепельницу!" Потому что нет больше в этой квартире Иды, нет Яши, нет Роберта... И нет Миши... Никогда им уж больше не быть в этой квартире...

... И опять мы рядом. Словно четверо сирот - Геля, Жан-ночка, Гера и я... А у Жанночки вчера был день рожденья...

... Гера очень тепло говорит о Карпове, который всех на ноги поднял, чтобы организовать транспортировку гроба из Москвы в Ригу...

ОТРЫВОК ИЗ ИНТЕРВЬЮ,
ДАННОГО АНАТОЛИЕМ КАРПОВЫМ
Б. ДОЛМАТОВСКОМУ ДЛЯ "ШАХМАТНОГО ВЕСТНИКА"
(1993 г.)

Б.Д.: Анатолий Евгеньевич, какое место в Вашей жизни занимает Таль?

А. Карпов: С Михаилом Нехемьевичем нас связывало многое. Он был моим тренером на матче с Корчным в Багио. Потом, правда, он болел за Каспарова и даже помогал ему. И если бы он был другой человек, то это бы как-то запомнилось. Но Таль был Талем. Очень жаль, что его нет с нами. Это был фантастический человек, и до конца жизни, даже будучи совершенно больным, он играл блестяще. Ему можно завидовать белой завистью.

... И опять - Рахманинов, Рахманинов, Рахманинов...

... Я вернулась в Антверпен, где и живу по сей день. Со смертью Миши у меня начался новый, другой период моей жизни... Миша когда-то безуспешно пытался обучить меня шахматной игре. Я оказалась бездарной ученицей, но запомнила, как ходят фигуры, запомнила кое-какую терминологию. Так вот, со смертью Миши миттельшпиль как-то сразу перешел в эндшпиль. Иногда этот эндшпиль я считаю безнадежным...

Умом я понимаю, что Миши НЕТ, но все время такое, о котором я уже говорила, неотступное ощущение, что он где-то играет в каком-то очередном турнире, но почему-то не звонит больше. Часто ловлю себя на том, что жду его звонка... И иногда звонок раздается, я хватаю трубку и слышу: "Рыжик?" Поразительно похожи голосовые интонации Миши и нашего сына. Даже не по себе становится... А вот привычное "Сась-ка!" - я больше не слышу. Даже Геля, которая при жизни Миши тоже называла меня Саськой, теперь говорит мне только "Саллинька"... "Почему не Саська? Почему ты называешь меня Саллинькой?" "Саллинька, - говорит Геля, - Саськой ты была для Миши и, пока он был жив, для меня - тоже... А теперь ты - Саллинька..."

Я часто вижу сны, сны-воспоминания. Тематика ностальгическая. Эти сны мне не досаждают. Наоборот, иногда я ложусь спать и "заказываю" себе сны: вот бы увидеть...

...Мы гуляем по Риге втроем - Миша, Булочка в коляске и я... Коляска югославская. Миша привез, когда Гера родился... Я - как Снегурочка: белые сапожки и белая шубка... Миша привез... Мы гуляем, а люди оборачиваются - слышу: "Таль! Таль!" А Миша говорит им: "Это - моя Саська и наш Гусеныш, наша Булочка!"...

... Упаковываю чемодан для Мишиной поездки и кладу туда записку: "Привезти для МИШИ туфли такого-то размера и костюм такого-то размера. Мишенька! У тебя один-единственный костюм!" И подчеркиваю... Миша берет чемодан и напевает: "Я сказал тебе не все слова..."

... Рядом Ида. Она лежит на больничной койке под портретом Нехемии Таля. Ида шепчет мне: "Доченька, умоляю тебя - не забывай Мишеньку..."

... На другой койке Джо. Он пришел в сознание: "Сал-линька! Радость-то какая! Миша занял в блице первое место!"

... Почему-то рядом Василий Васильевич Смыслов: "Вот Вы бросили его, и он начал пить".

... И Гера. На руках у него маленькая Мишель (Миська!). Гера говорит: "Мамуля! Какая ты счастливая! Какие прекрасные люди тебя окружали..."

Такие или похожие полусны-полувоспоминания посещают меня в разных сочетаниях. Просыпаюсь, долго вхожу в действительность... И думаю: "Кто же это запрограммировал в мою жизнь Мишу? Кто вонзил в нас две стрелы, связанные у оперений невидимой нитью? И нельзя вытащить эти стрелы... А если и можно, то только вместе с душой... И нет ли закономерности в том, что Миша сказал мне не "все слова". Ведь и я тоже так и не сказала ему "все слова"... Да и все любящие люди не успевают при жизни сказать друг другу "все слова"... А досказать, наверное, можно только ТАМ. Там, где сейчас Миша...

"... Загадка феномена Михаила Таля не разрешена и не может быть разрешена однозначно, подобно тайнам Микеланджело, Паганини и Калиостро. Пока существует шахматный мир, на его небосклоне всегда будет сверкать ярчайшая, загадочная и притягательная звезда по имени Таль".

("Балтийские шахматы", 1992г.)

И еще я вспоминаю иногда один старый знаменитый американский фильм, который смотрела в юности. У нас он назывался "Судьба солдата в Америке", а в американском варианте - "Эти огненные двадцатые...". В конце фильма героя убивают и он скатывается по длинной лестнице к ногам женщины, которая прошла через всю его жизнь. Подоспевший полицейский спрашивает у той женщины: "Вы знали этого человека?" "Да", - отвечает она. "Кем он вам приходился?" И женщина, как бы вспоминая прожитое, отвечает: "Этого я до сих пор не могу понять..."

Если мне зададут такой вопрос, почти так же отвечу: "Этого я до сих пор не могу понять... Просто это был МОЙ ТАЛЬ..."

Продолжение следует...