Как рождаются анекдоты?
Юрий Владимирович Никулин лег на операцию в 33 больницу. Операция прошла хорошо. Хирург Владимир Куперман остался доволен. Никулина из операционной привезли в палату. Только он отошел от наркоза, как дверь палаты приоткрылась и просунулась голова очаровательной медсестры.
— Ой, Юрий Владимирович! Вы уже здесь. Так жалко, что не в реанимации. Мы ведь там работаем.
* * *
В одной семье слишком загостил один человек. Надоел он всем. Муж с женой обсуждают, как бы дать ему понять, что пора и честь знать.
— А знаешь что — давай мы с тобой за завтраком заспорим, нужно ли нашего Петьку наказывать. Ты говори, что нужно наказывать, а я буду говорить, что не надо. Спросим его, как он считает. Если он возьмет твою сторону, то я обижусь, если мою — ты обидишься.
Завтрак.
— Николай Николаевич, — обращается жена к гостю, — вот мы с мужем чуть не поругались. Я говорю, что нашего сына Петьку нельзя наказывать, а он утверждает, что надо. А вы как считаете?
Гость подумал-подумал и сказал:
— Знаете, я дал себе слово, те полгода, что я решил ещё пожить у вас, ни в какие ваши отношения не вмешиваться.
* * *
Общеизвестно, что великие деятели российской сцены, «отцы-основатели» МХАТа Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко поссорились еще до революции и не общались до конца дней своих.
МХАТ практически представлял собой два театра: контора Станиславского — контора Немировича, секретарь одного — секретарь другого, артисты того — артисты этого… Сложно было работать в таких условиях, но работали.
Многие устали от этой ситуации. И как-то исподволь родилась у нескольких артистов идея — помирить этих двух самобытных и несколько странных в своем неприятии друг друга людей.
Образовалась инициативная группа. Договорились, что примирение должно состояться после спектакля «Царь Федор Иоаннович». Именно этот спектакль они ставили вместе, именно этим спектаклем открылся МХАТ. С трудом, но уговорили согласиться на эту акцию К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко. Сценарий разработали такой — заканчивается спектакль, и на сцене выстраивается вся труппа. Под торжественную музыку и аплодисменты справа из-за кулис должен был выйти Станиславский, слева Немирович. Сойдясь в центре, они должны были пожать друг другу руки и объявить вечный мир и дружбу. Корифеи сценарий приняли: им самим давно надоела дурацкая ситуация.
В назначенный день все пошло как по маслу: труппа выстроилась, грянула музыка, режиссеры двинулись с разных сторон сцены навстречу друг другу… Но Станиславский был громадина, почти вдвое выше Немировича, и своими длинными ногами успел прошагать к середине сцены чуть раньше. Немирович, увидев это, заторопился, зацепился ножками за ковер и грохнулся прямо к ногам соратника. Станиславский, оторопело поглядев на лежащего у его ног Немировича, развел руками и пробасил: «Ну-у… Зачем же уж так-то?.» С тех пор они никогда больше не разговаривали.
…Звоня Великому вождю, вежливый Константин Сергеевич Станиславский всякий раз оговаривал: «Товарищ Сталин! Извините, Бога ради, никак не могу запомнить Вашего имени-отчества…»
* * *
Раневская всю жизнь прожила одиноко: ни семьи, ни детей. Ее спросили однажды, а была ли она вообще в кого-нибудь влюблена.
— А как же, — начала рассказ Фаина Георгиевна, — вот было мне девятнадцать лет, поступила я в провинциальную труппу — сразу же и влюбилась. В первого героя-любовника. Такой красавец был! А я-то, правду сказать, страшна была как смертный грех… Но очень любила: ходила вокруг, глаза на него таращила, он, конечно, ноль внимания… Но однажды подходит и говорит шикарным своим баритоном: «Деточка, вы ведь возле театра комнату снимаете? Так ждите сегодня вечером: буду к вам в семь часов».
Я побежала к антрепренеру, денег в счет жалования взяла, вина накупила, еды всякой, оделась, накрасилась — сижу и жду. В семь нет, в восемь нет, в десятом часу приходит… Пьяный и с бабой! «Деточка, — говорит, — погуляйте где-нибудь пару часиков, дорогая моя!..»
С тех пор не то что влюбиться — смотреть на них не могу: гады и мерзавцы!
Кто-то из актеров звонит Раневской, справляясь о здоровье.
— Дорогой мой, — жалуется она, — такой кошмар! Голова болит, зубы ни к черту, сердце жмет, кашляю ужасно, печень, ноги, желудок — все ноет! Суставы ломит, еле хожу… Слава Богу, что я не мужчина, а то была бы еще предстательная железа!
* * *
На вахтанговской сцене дают «Антония и Клеопатру». В роли Цезаря — Михаил Ульянов. События на сцене близятся к развязке: вот-вот Цезаря истыкают ножами… По закулисью из всех динамиков разносится бодрый голос помрежа: «Передайте Ульянову: как только умрет, пусть сразу же позвонит домой!»
* * *
Евгений Симонов, когда еще не был ни главным режиссером театра, ни народным артистом, ни профессором, работал молодым режиссером в Вахтанговском театре, который возглавлял его отец, Рубен Симонов.
Как-то он решил пробежать с этажа на этаж по задней театральной лестнице, которой обычно мало пользовались, выскочил на площадку и остолбенел. У лестничных перил один из видных деятелей театра и училища им.Щукина совершал любовный акт с молодой актрисой. Симонов ойкнул, резко дал задний ход и побежал к другой лестнице. А через десять минут наткнулся на пылкого любовника в фойе театра. Тот остановил его и сурово сказал: «Женя, я делаю Вам замечание! Вы почему не поздоровались с педагогом?!»
