- Продолжаем публиковать "Последнюю книгу" Симона Львовича Соловейчика. Ее можно приобрести. Для этого нужно обратиться в редакцию газеты "Первое сентября".
Сегодня даем очередную главку. Она чуть больше предыдущих. Читать нужно медленно, спокойно. Не читать, вчитываться... И тогда... Тогда, возможно, Вы многое поймете в этой жизни. - В.Ш.
Говорят: нельзя зачеркивать прошлое. Зачеркивать ничего нельзя, жизнь не рукопись, и прошлую жизнь зачеркнуть невозможно. Но можно ведь хоть что-нибудь понять.
В дешевых, самых популярных песенках иногда затрагиваются самые сложные, самые общие философские вопросы. Например: "Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю?"
В самом деле, виноват ли человек в своей греховной любви, в своей неприязни и даже в ненависти, виноват ли он в своих чувствах?
Еще сложнее: отвечает ли человек за то, что происходит в его стране?
И шире: в какой степени отвечает человек за все, что он сделал?
Когда в 56-м году стало всем известно про ужасы 37-го и других годов, дети спрашивали старших: "Почему же вы все молчали? Почему безропотно подчинялись?" Потом дети выросли, и теперь уже при их жизни творилось невесть что - но и дети, за исключением горстки правозащитников, тоже молчали.
Я не был диссидентом. Я по любому счету был соучастником происходившего. Виноват ли я? "Виновата ли я?"
Споры по этому поводу не утихают. Одни говорят: все виноваты. Другие: если все, то, значит, никто. Одни говорят: мы все должны покаяться. Другие: мне каяться не в чем.
Многим людям в Европе приходится оправдываться и доказывать, что они не были связаны с нацистами. Спорят о знаменитом философе Хайдеггере - какое-то время он поддерживал Гитлера, считая, как он объяснял, что если не фашисты придут к власти в Германии, то коммунисты: не коричневые - красные. Он выбрал коричневых; теперь одни обвиняют его за это, другие оправдывают, ибо в глазах того, что называют мировой общественностью, разницы между двумя видами тоталитарной власти нет. Коммунисты всегда боролись с фашистами, фашисты - с коммунистами, а к концу века краски на политической палитре мира смешались, и появился новый термин, которого не могло быть, например, в начале тридцатых годов: красно-коричневые.
Но уравнивание фашизма и коммунизма все-таки не совсем верно. В практике каждая из этих властей хуже другой, они словно соревновались в бесчеловечности. Тут предел варварства, а в пределах сравнения бессмысленны. Для достижения недостижимых целей в обоих случаях требовалась война и уничтожение многих миллионов людей. Фашисты вели войну с чужими народами и расами, коммунисты - со своим народом; пытаться выяснить, что моральнее, - глупо. Василий Гроссман, кажется, первым провел параллель между нацизмом и коммунизмом и показал, что убивать людей для торжества национальной идеи или убивать для торжества идеи социальной - одно и то же. Два слова были поставлены рядом: национальный и социальный, и все стало понятным. И национальные цели, и социальные цели сами по себе могут быть благородными; но если для их достижения прибегают хотя бы к одному убийству, или к гонениям на невиновных людей, или если цели выражены в такой форме, что для их достижения убийства и гонения необходимы, - цели эти становятся отвратительными. Я не сразу понял, а многие и сейчас не понимают сути всей этой проблемы и потому повторяют, что цель не оправдывает средства и что все дело в том, чтобы добиваться благородной цели благородными же средствами. Давайте, мол, снова строить социализм, но другими средствами, хорошими. То есть считается, что цель-то социализма и коммунизма хороша, а плохи лишь средства.
На самом деле, понял я, порок именно в цели, в ее принципиальной неосуществимости.
Вечная проблема. Цель и средства... А чего я хочу добиться в этой жизни? А какую цель я ставлю перед собой? Просто прожить радостно? Добиться признания у людей, приобрести известность, стать богатым? А какое дело может стать делом нашей жизни? Если будет определена цель, то найдутся и средства для ее осуществления. Разве не так? Но нужно захотеть. Нужно понять себя. Нужно уметь пользоваться возможностями, которые предоставляет тебе жизнь. И жить хорошо бы интересно. Но это реально только при одном условии: что ты найдешь людей, способных помочь тебе, если ты найдешь людей, которым поможешь ты. Но, повторяю, тут Симон Львович абсолютно прав - нужна реальная цель. Не просто мечтания. Об этом думаешь, читая "Последнюю книгу". - В.Ш.
Всеобщее благоденствие возможно лишь при экономическом неравенстве людей - позже я постараюсь объяснить это подробнее. Есть такой класс целей - благородных, но неосуществимых и следовательно - следовательно! - ведущих к гибели. Если неосуществимую в принципе цель ставит перед собой человек, он погибает, как погиб дьяк, вздумавший летать с помощью крыльев и для того бросившийся на крыльях с колокольни в Александровской слободе. Если неосуществимую в принципе цель ставит перед собой народ или его правители, то гибнет народ - разве только правители погибнут прежде, чем доведут народ до полного распада.
Весь этот век спорили, возможно ли построение социализма в отдельно взятой стране или невозможно, надо ли было уничтожать миллионы для построения социализма, или можно было как-то обойтись по-другому, нужна ли всевластная партия для построения социализма или не нужна, должно ли строить социализм бесчеловечными методами или с человеческим лицом, спорят, наконец, какое общество лучше или хуже - капиталистическое или социалистическое, и чем именно одно хуже или лучше другого, и нет ли у каждого из них своих недостатков и достоинств, и нельзя ли достоинства одной системы соединить с достоинствами другой, чтобы пойти по новому, третьему пути.
Спорят о чем угодно, иной раз не без лукавства, но не обсуждается во всех подробностях и с разбором всех доказательств главный экономический, политический и нравственный вопрос XX века: а может ли вообще существовать социализм, социалистическое общество, если понимать слово "социализм" строго - не просто как стремление к некоторому сглаживанию социальных напряжений (так понимают слово "социализм" западные социалистические партии), а как обобществление народного хозяйства?
Забываем мы, что жизнь изначально несправедлива. Всегда кому-то будет хорошо, а кому-то плохо, и требовать, чтобы жизнь была справедлива, нельзя. - В.Ш. Я хотел бы, чтобы этот абзац Вы прочли два раза. Социализм, коммунизм... Все люди могут быть счастливы. Нужно только построить социализм... А социализм - это переход к коммунизму. А коммунизм - это всеобщее счастье, равенство, братство, а самое главное, справедливость...
Спор должен идти не о качествах и не о путях достижения, но о существовании - может существовать социализм или не может?
Не важно когда, не важно где, а в принципе - может или не может он быть?
Если может - социалистический выбор благороден, чист и честен. Тогда все беды нашей страны следует отнести на счет ошибок, недостатков, неопытности и характера отдельных правителей в духе доклада Н.С.Хрущева на XX съезде КПСС;
тогда, учтя весь этот горький опыт, можно приступать к строительству социализма No 2, тогда не делать социалистический выбор - безнравственно.
Если не может - социалистический выбор, с какими бы приправами он ни подавался, - это выбор или обманутых, или обманувшихся, или обманщиков.
Скажу о себе: я ни-че-го не мог понять в происходящем, пока не сформулировал для себя с предельной четкостью этот, казалось бы, неинтересный, к ведению одних лишь экономистов и политиков относящийся вопрос, и не понял, что это не вопрос веры или убеждения, потому что он не относится к области духа; это вопрос чисто материальный, экономический и политический. Социализм не бог, в него нельзя верить или не верить (а нас убеждали именно верить, в этом и был обман), возможность существования или несуществования социализма решается сугубо рационально.
Насилие! Методично, чуть ли не с ясельного возраста, внушали всем и вся - нужно верить, только социализм... Чтобы было в будущем хорошо, нужно терпеть многие неудобства сегодня. Социализм есть, он перейдет в коммунизм. Мы поколение, которое строит новую, прекрасную, удивительную жизнь. Мы первые. Мы должны этим гордиться. Мы должны это понимать. Мы должны жертвовать собой. Впрямую об этом не говорилось, но фильмы, книги, спектакли, радио и телепередачи открытым текстом и подтекстом проводили эту мысль - жертвуйте, страдайте, живите для других, забудьте о себе, только в этом счастье человека. Так-то! - В.Ш.
Никакого нравственного социализма (если, повторю, понимать это слово строго) нет, нравственно или безнравственно лишь отношение к идее социализма.
Лишь тогда, когда ответишь себе на этот вопрос века и даже веков (может или не может существовать социализм), удастся с какой-то степенью достоверности ответить и на чисто нравственный вопрос: виноват ли я, виноват ли каждый из нас в том, что мы так или иначе поддерживали тот строй, который был?
Вдову писателя Александра Грина лишили пенсии и чуть было не погубили лишь за то, что она при немцах работала в газете корректором - то есть сотрудничала с оккупантами. Но мы все жили, все работали на бывшую власть, все сотрудничали, таким образом, с нею. Что с нами делать? Что нам с собой делать?
Ставить себе это сотрудничество в вину? В заслугу? Простить? Забыть?
Говорят: нельзя зачеркивать прошлое.
Зачеркивать ничего нельзя, жизнь не рукопись, и прошлую жизнь зачеркнуть невозможно.
Но можно ведь хоть что-нибудь понять.
И опять невероятно прав Симон Львович Соловейчик. Прав!!! Но можно и по-другому - постараться плохое не вспоминать. Постараться лучшим вытеснить то плохое, что было в твоей жизни. Помнить об этом, но стараться не вспоминать. Обиды, неудачи, горести, сложности... Если все время вспоминать плохое, ничего хорошего не сделаешь в этой жизни. Было и было... Всякое было... Что же теперь ничего не делать, горевать и горевать?.. Нет. Отбросить, забыть, отключиться, переключиться и жить настоящим. Прошлые переживания могут довести до стресса. Они парализует иного человека. Об этом я подумал, читая Симона Львовича Соловейчика. - В.Ш.
Сейчас некоторые видные люди говорят, что они вступили в партию, потому что иначе нельзя было работать в их профессии, что они и вступая все понимали, но вынуждены были притворяться "как все". Так бывало. Человеку предлагают завидную должность, но, говорят, она только для членов партии, беспартийному это место не дадут. "Хорошо, - говорит человек, - я вступлю в партию в две недели". Это трудно, но некоторым удавалось.
Один телеведущий на вопрос, почему он вступил в партию, ответил запальчиво: "Потому что я подонок". И не смутился при этом.
Нет, лучше бы сейчас так не говорили...
Мне в моих делах и связях с коммунистами оправдаться невозможно, у меня нет никакого алиби, я был членом коммунистической партии и не вышел из нее даже в последние ее дни. Выходить стоило, пока она была еще в силе, пока для выхода нужна была хоть малая толика храбрости, а так - что ж?
Я верил в эту коммунистическую идею и служил ей как мог. Тот вопрос, о котором я говорил выше, передо мной не вставал, я его не понимал и ни от кого о нем не слышал. Возможность социализма для меня была несомненной. Этим - вернусь к началу - социализм и отличался от фашизма, даже если системы в нечеловеческих своих деяниях и совпадали (о чем я не подозревал): все-таки фашизм обещал благоденствие одному народу за счет других, а социализм обещал бесклассовое общество, благоденствие для всех без исключения. Потенциальная обманная сила у социализма неизмеримо выше, потому-то за фашистами во всем мире идут лишь небольшие группы людей, а в социализм так или иначе верят (или прежде верили) миллионы и миллионы. И не такие люди, как я, верили в него - список выдающихся адептов социализма приводят постоянно.
К тому времени, когда я вступал в партию, у нее уже не оставалось открытых врагов, и за тридцать пять лет, что я был в партии, мне ни единого раза не приходилось самому участвовать в каких-нибудь притеснениях, разгромах, жутких собраниях, на которых надо было бы голосовать за что-нибудь дурное.
Я вступил в партию по-хорошему - то есть по-плохому для себя, с огромной невыгодой для карьеры.
Отличная фраза. Парадокс. Почти сто процентов людей вступали в Коммунистическую партию Советского Союза с выгодой для себя. По необходимости, по неизбежности. Стояли годами в очереди, чтобы вступить, ибо только член партии мог стать руководителем - заведующий отделом, главным редактором. Очереди не было только для рабочего класса. - В.Ш.
Расскажу об этом подробнее.
Перед окончанием университета заседала специально созданная комиссия по распределению выпускников на работу. Все волновались, было много драм и неожиданностей. Кто-то клялся, что поедет по распределению в любую школу страны, но вдруг странным образом остался на факультете; кто-то молниеносно женился, чтобы остаться в Москве. На меня была заявка из московской школы (я ничего не знаю о том, как она появилась), но я хотел быть журналистом, я об этом давно мечтал, у меня отец был журналист, я и родился во дворе редакции газеты "Красный Крым", в Симферополе, потом отец перевелся в Москву, в газету "ЗКП" - "За коммунистическое просвещение", так одно время называлась нынешняя "Учительская", не многие об этом помнят. Однажды отец шел по редакционному коридору и обогнал человека, который позвал его на работу в Москву. Тот тихо проговорил в спину: "Сегодня же увольняйся и ни о чем не спрашивай". Отец пошел и уволился.
Как бы это понятней сказать? Когда попадал в редакцию, то казалось, время застыло. Тридцатые годы. Слабое освещение. Старые, из тех же годов, столы, стулья, телефоны... Серое здание, серые стены, серые хмурые люди вокруг... Рядом с редакцией, на других этажах конторы - "Буруголь" (что-то в этом роде), "Снабсбыт"...
И потом в эту же редакцию приходит работать Симон Львович Соловейчик. Приходит, когда редактором стал Владимир Матвеев... И уходит из нее, когда редактором там становится Геннадий Селезнев. И создает через некоторое время новую газету "Первое сентября". Все в этой жизни переплетается. Банальная фраза. Но ведь это так. - В.Ш."Учительская газета". Прочел и отложил книгу. И сразу вспомнил "Учительскую газету", где я работал в 1964 году. Ходил по коридорам, по которым, возможно, ходил отец Симона Львовича. Кабинеты, коридоры этой редакции, запах редакции, стиль её...
Святой этот человек - имени его я не знаю - был вскоре арестован, и многие сотрудники редакции тоже, а отца не тронули, он как-то затерялся в расстрельной страшной суматохе тех лет; позже он работал в редакции "Красной звезды" и там встретил войну. На фронте он не был, потому что сильно хромал с детства.
Спаситель моего отца просидел восемнадцать лет; когда он вернулся, отец ездил благодарить его.
Я тоже хотел быть журналистом и подавал заявление на отделение журналистики (тогда факультета еще не было), но меня не приняли, там был строгий отбор, отделение считалось элитарным, однако зачислили автоматически на отделение русского языка и литературы. После второго курса я снова подавал на журналистику, меня снова не приняли. Но распределяли всех вместе, филологов и журналистов, и я третий раз попросился в газету. И вдруг все получилось очень хорошо, меня распределили в областную газету в Кургане. Я был счастлив.
Но не долго. Счастье мое оказалось фантастически коротким.
А хорошо, что не поступил на отделение журналистики Симон Львович. Очень хорошо. - В.Ш. Факультет журналистики. Симон Львович выступал перед моими студентами раз пятнадцать. Перед участниками семинара. Новый набор семинара - выступает Симон Львович. Говорит по три-четыре часа. Слушают внимательно. Пишу в настоящем времени. А полагалось бы в прошедшем. После одного из его выступлений на него и на меня в партком поступил донос. Соловейчик на семинарах Шахиджаняна неправильно ориентирует студентов. Донос написал юноша в очках с милейшей улыбкой. Такой милый-милый студент. Мягкий, добрый вроде бы, отлично учился, мило улыбался, всегда спокойно говорил, лишь изредка кривился в усмешке... И тогда его лицо приобретало гнусное выражение. Сейчас этот бывший студент вещает с телеэкрана. Потолстел, погрузнел... Но все так же улыбается. Иногда нападает на гостя, провоцирует его и мило-мило улыбается, но порой скривит в усмешке губы - и лицо его приобретает брезгливое выражение... Но это не он брезглив к другим, а к нему относишься с брезгливостью...
