Журналист – по определению охотник. Искать и находить новости, сенсации, новых героев и новых идей преображения жизни – разве это не охота? А если так, то какой охотник без своих историй?
Это именно истории в кратких записях, не больше.
КТО ВЫ, ЛЕВИЦКАЯ?
1989-й год. Центральная пресса при участии читателей раскрывает всевозможные тайны советского времени. В редакцию молодежного журнала «Смена» приходит письмо от 78-летней Зинаиды Левицкой из Ейска. Старушка никого не разоблачает, но хочет рассказать об удивительном эпизоде своей жизни. Уверяет, что в течение двух лет, пока работала заведующей канцелярией Иркутского областного суда, освобождала заключенных. После разоблачения была осуждена, отбыла срок...
Случай беспримерный и невероятный. Как-то не слишком типично для нас индивидуальное гражданское мужество. Встречаюсь с Левицкой в Ейске. Бойкая бабулька до сих пор работает, прибирает туалет в парке. Рассказ свой ничем подтвердить не может. Вот только некоторые сохранившиеся записи в обшей тетради. Хочешь – верь, не хочешь – не верь.
«А документы ваши можно посмотреть?» Левицкая достает из серванта сверток. Диплом об окончании Ейского педучилища. Диплом об окончании двухгодичной школы ЦК комсомола в Одессе. Свидетельство о прохождении курсов парашютистов. Свидетельство о браке с офицером Левицким Василием Фаустовичем. Записи в трудовой книжке: штаб 20-й горнострелковой дивизии, Ленинаканский горком партии, военная прокуратура Прикарпатского военного округа, особый отдел СМЕРШ 4-го Украинского фронта. Все места работы – места службы мужа, погибшего в конце войны.
В Иркутск Левицкая приехала с сыном за длинным рублем. Причина для того времени самая обычная. В Сибири вместе с надбавками зарплата получалась минимум в два раза больше, чем в европейской части СССР.
Председателю областного суда Степану Ивановичу Баеву приезжая понравилась послужным списком и привычкой к военному порядку. В огромном архиве суда, где хранилось 900 тысяч уголовных дел, царил хаос. Это было чревато самыми непредсказуемыми последствиями.
«Как же вам пришло в голову освобождать людей? С чего это началось?»
Левицкая открывает тетрадку. Читаю ее старые записи. «Чабан, украл овцу, получил 10 лет, семеро детей». «Инвалид, работал на элеваторе, унес в карманах килограмм муки, получил 10 лет». «Инженер-строитель, якобы специально допустил перекос фундамента, 10 лет, двое детей». «Учетчица на шахте, не донесла о вредительстве: бригада проходчиков недовыполнила план, 10 лет, двое детей». «Закройщица, осуждена за присвоение 3 метров сэкономленного ситца, 10 лет».
«Особенно запомнилось дело колхозницы Агриппины, - говорит Левицкая. - Девка была, видать, озорная. Выкинула какой-то фортель, а ей бабы говорят: «Ой, Гапка, Сталина на тебя нет!» «Пошел этот усатый на...» — сказала Гапка. Так в деле и было: три точки... Не дала я Гапке «червонец» досидеть!»
По словам Левицкой, ее возмущало не то даже, что эти люди получили драконовские сроки, а то, что их не выпускали на свободу после того, как они отбыли свои срока. В годы войны пришло указание «воздержаться от освобождения в связи с военными действиями». А потом, когда война закончилась, о людях этих просто забыли. И, наверное, они так и продолжали бы сидеть, если бы не Левицкая.
Сначала она сделала несколько выписок и показала Баеву. Тот согласился, что это, конечно, жестоко, но развел руками: от него тут ничего не зависит. Пусть Москва решает.
Писать в Москву Левицкая побоялась. Могли ведь подумать, а чего это вдруг какая-то завканцелярией за кого-то хлопочет? Тогда-то и пришла ей в голову безумная мысль, основанная на повседневном наблюдении за председателем суда: обычно Баев подписывал бумаги, не глядя.
Левицкая стала изучать, как пишутся постановления об освобождении, штудировала статьи процессуального кодекса. Ладно, Баев подмахнет, но вдруг какая-нибудь дотошная сотрудница спецчасти в колонии заметит ошибку? Цену промаха Левицкая сознавала – сын ее останется сиротой.
Я стесняюсь прямо спросить, было ли у нее что-то с Баевым. Интересуюсь только, как он выглядел. Судя по ответу Левицкой, нравился ей, а она (судя по ее фотографии тех лет) не могла не нравиться мужчинам.
Прежде чем подсунуть начальнику первое липовое постановление, Левицкая должна была сделать выбор, кто ей дороже: несправедливо осужденные, которых она в глаза не видела, или сын и Баев.
Передо мной тоже стоял выбор: продолжать разговор с Левицкой или распрощаться? Писать материал или не писать? Писать – значит основываться только на ее воспоминаниях и ни на чем больше. Проводить расследование, искать свидетелей, посылать запрос в Иркутский облсуд было бессмысленно. Столько лет прошло. Вот если бы взглянуть на копию приговора, если сохранилась…
«Сохранилась», - неожиданно отвечает Левицкая. Достает из старого шкафа желтые листочки. Читаю. О том, что давала председателю областного суда на подпись подложные постановления, и заключенные действительно освобождались – в приговоре ни слова. От начала до конца речь идет только о присвоении заведующей канцелярией Иркутского областного суда Левицкой полутора тысяч рублей.
Вот это поворот! Первая мысль: зачем показала копию приговора? Это ведь все равно, что выступить свидетелем против себя. Левицкая спокойно объясняет в деталях, как погорела. Освобожденная закройщица явилась в районный суд, потребовала вернуть ей конфискованную ткань. Ну и пошло-поехало.
Разоблачение неминуемо. Что делать? Только бежать. Левицкая снимает со счета облсуда полторы тысячи рублей и вместе с сыном уезжает из Иркутска. За что и получает впоследствии срок: двадцать лет лишения свободы, пять лет высылки, три года поражения в правах!
Если не благородная спасительница, а заурядная мошенница, то наверняка сняла бы со счета гораздо больше денег, а Левицкая взяла столько, сколько требовалось на дорогу и для того, чтобы продержаться без работы какое-то время. И приговор невероятно суров для статьи о мошенничестве.
И зачем мошеннице показывать такой приговор?
«Меня не могли осудить за то, что я кого-то освобождала, - объясняет Левицкая. – Я писала только постановления, все остальное делали другие: Баев ставил подпись, секретная часть – гербовую печать, конверты доставляла в колонии фельдсвязь. Следствие пыталось приписать нам сговор и целую антисоветскую организацию, но не получилось. Доказать, что именно я печатала на машинке постановления тоже не удалось. А потом, когда я все-таки призналась, никак не могли найти подходящую статью в уголовном кодексе».
Возражаю: «Ну, уж с этим проблем не было. Был бы человек, а статья найдется». – «Правильно, - соглашается Левицкая. – Но они не хотели делать из меня героиню. Проще было превратить в мошенницу».
Что ж, в этом объяснении был свой резон.
В редакции «Смены» решали на планерке: публиковать – не публиковать? Обсуждение свелось к простому вопросу: могло это быть в принципе или нет? Способен наш человек на это, или нет?
Сошлись все-таки на том, что может. Способен. И очерк был опубликован.
Совсем недавно история эта была предложена в кино. Продюсер обратился за финансовой поддержкой к боссу телеканала, известного крутизной своих фильмов. Босс глянул по диагонали синопсис и отодвинул: «Быть такого не могло. И зритель не поверит».
Спустя время другой телевизионный босс прочел и сказал: «Давайте снимать».
СТРАДАЛКИ
1992-й год. Колония особого режима в Березниках, с внутренними локальными зонами, похожими на вольеры, смахивала на зоопарк. Здесь содержались самые выдающиеся рецидивистки СССР, или «страдалки», как они себя называли.
Среди них, отбывших не один десяток лет, беззубых и татуированных, вдруг встретились молодые, еще не потерявшие себя, пытавшиеся сохранить и здоровье, и красоту, и достоинство, и веру в справедливость, карманница Фая и наркоманка Люда.
32-летняя Фая обратилась ко мне за защитой. Ее обхаживал опер, склонял к сотрудничеству. Взамен сулил досрочное освобождение. Но Фая уже освобождалась и пыталась «зацепиться за волю». Не получилось. На свободе ее склоняли к сотрудничеству менты, ловившие карманников. Точнее, требовали продолжения сотрудничества, потому как она уже была стукачкой.
Фишка в том, что мать ее, ни разу не судимая женщина, была раньше агентом милиции. Ее подсаживали в камеры к убийцам, и она либо склоняла их к чистосердечному признанию, либо вызывала на откровенность и давала следователям зацепки, позволявшие разоблачать преступниц. Работа эта неплохо оплачивалась, что имело для женщины решающее значение, потому как у нее было аж пятеро детей! Но дети слишком часто оставались без материнского присмотра. В результате Фая связалась с карманниками, попалась с поличным, и (вот ведь бывает такое!) сама мать подсказала дочери способ избежать срока – пойти по ее стопам, стать осведомительницей.
Но спустя лет десять двойная жизнь смертельно надоела Фае. Отчасти это объяснялось тем, что сообщники и сообщницы вычислили ее. И тогда она послала подальше всех: и своих и чужих. Решила завязать. Но свои поняли и отстали, а чужие, в погонах, не могли поверить. Вот это нежелание верить в то, что человек стал противен себе, что он устал, стремление держать человека в плену и возмутило меня больше всего. И я решил помочь Фае. Точнее, попробовать помочь.
Теперь - наркоманка Люда, 26 лет. Самая молодая особо опасная рецидивистка Советского Союза, уроженка Ташкента. Ее посадил на иглу местный «авторитет», от которого она хотела уйти. Но она все равно решила бросить его, и тогда он лишил ее материальной поддержки. Кража с целью раздобыть деньги на наркотики, срок. Потом еще срок – за участие в лагерном бунте. Потом бесконечные карцеры за нарушение режима. А если без этой идиотской формулировки, за всякую ерунду. За пользование косметикой, за ношение укороченной юбки, за «неношение» белой косынки. Постоянные подозрения в употреблении наркотиков. И то же, что и у Фаи, клеймо – неисправимая, конченная тварь.
Сегодня часто обсуждается, чем была пресса в СССР. Одна из властей или одно название? Ну, понятно, самостоятельности не было никакой. Значит, придаток власти. Но вот ведь какая штука, от этой подчиненности газета или журнал не утрачивали своего влияния. Авторитет издания зависел от самих журналистов, от редактора и лучших перьев. Формально пресса была, безусловно, орудием партии. А неформально, своим высоким профессионализмом, она и партийных чинуш ставила на место.
Называя прессу своим орудием, партия попадала в зависимость от своей же казуистики. Ведь не могла же она, всемогущая, иметь в лице прессы тупое орудие. Нет, орудие должно было быть острым. Должно было наносить, по метафоре Ленина, излечивающие раны.
Короче. Посидев с личными делами этих женщин пару дней, я понял, что нужно не просто написать о них, требуя справедливости. Нужно попробовать добиться их освобождения. Сделать это акцией журнала. Это был тот случай, когда как раз можно было понять, власть мы или не власть.
Чтобы не дать Фае рассказать о всех ментовских художествах, ее посадили в изолятор. Она потребовала встречи со мной – ей отказали. И тогда она избрала обычную для зэчек форму протеста – перерезала вены. Ее еле спасли.
И Люду тюремщики пытались раскрутить на новый срок, но на помощь девушке пришла отрядница, воспитательница в звании майора. А это был уже бунт в своих рядах.
Если журналист решает кому-то помочь или кого-то разоблачить, чистоту его помысла обязательно будет проверять либо комиссия, либо специально назначенный чиновник. А вдруг тут таится корысть? А вдруг корреспонденту лапшу на уши навешали? Этих «вдруг» может быть много. И тут надо вести себя правильно.
Тюремщики мне сказали: «У Фаи, как у всех карманниц, так называемая «карманная тяга». Это болезнь. Она не сможет ее преодолеть». А про Люду: «Вы знаете, что однажды наркоман – всегда наркоман»?»
«Ладно, допустим, так, ответил я. - Но объясните мне, почему нельзя двум запутавшимся женщинам дать шанс?»
Я тогда не знал, что у начальника оперчасти были свои виды на Фаю, а у начальника колонии на красотку Люду.
Два очерка, один о карманнице Фае, другой - о наркоманке Люде были опубликованы и сопровождены ходатайством редакции перед Верховным Судом СССР. Но мало ли чего не бывает в такой судебной махине, поэтому редактор позвонил председателю Суда В.М.Лебедеву и попросил его взять эти дела под контроль. Что Вячеслав Михайлович и сделал с присущей ему юридической щепетильностью.
Через два месяца Люда была на свободе. А Фае не повезло… Не повезло и отряднице. Пришлось ей уволиться.
Но оставалось пари. Пари с начальником колонии. «Она вернется», - сказал он о наркоманке Люде. Каждый год я звонил и справлялся. Звонил лет десять. Потом позвонил еще через 5 лет. Семья, ребенок… Все нормально.
А Фая, которой не дали шанс, погибла. В чем есть и моя вина. Надо было через год-другой снова попытаться спасти ее. Но почему-то даже в голову не пришло. Своя жизнь закрутила, и уже не было тревоги и боли за человека, который в тебя поверил. Непрофессионально.
САЛФЕТКА
Почему только врачи дают клятву «не навреди»? Начинающим журналистам тоже не мешало бы присягать на верность основному закону своей профессии – не совершать позорных дел, кто бы об этом ни просил, и кто бы ни требовал…
Дело было в 92-м году. Жить на одну зарплату и гонорары становилось всё трудней. Настал мой черед выполнить не совсем обычное задание редакции. Редактор был краток. В таком-то городе глава администрации П. хочет остаться в своем кресле. «Надо помочь ему выиграть выборы. И себе поможем. Сам понимаешь, какое сейчас положение. Напишешь, дашь прочесть - тут же и заплатят», - шеф назвал сумму. Получалось не хило, каждому сотруднику редакции - вторая зарплата.
Брезгливо отказаться было невозможно. Еженедельник давно уже публиковал заказуху. Собратья по перу сказали бы: мы мараемся ради общего выживания, а ты хочешь остаться чистеньким?
…П. назначил встречу на поздний вечер. На журнальном столике – тарелка с бутербродами. Сам сварил кофе. Изображал раскованность, а с лица не сходил напряг. Все попытки сфотографировать П. в расслабленной позе оказались напрасны. Я терялся в догадках.
Вообще, было непонятно, зачем он решил пропиариться. Недавний секретарь обкома, он мог бы смело двигать хоть в губернаторы. А потом, авось, и в президенты. Все было при нем. Стать - ни лысины, ни живота. Речь – будто боженька в ухо диктовал.
«Может, не стоит прогибаться под изменчивый мир?» - спросил я его перед тем, как включить диктофон. «Ну, как же не стоит? – ответил он с мрачноватым смешком. – А мода? Как можно идти против моды?»
Он имел в виду политическую моду. То, чего раньше было никак нельзя, теперь было тем, без чего было никак нельзя. Мода была в том, что штаб кандидата теперь скупал тысячи экземпляров с публикацией и раздавал электорату, показывая тем самым, что избранцу есть что сказать и о нем есть что сказать, что за ним Москва, а значит, деньги, без которых проблемы, как известно, не решаются.
Написался материал легко и быстро, что отчасти объяснялось, вероятно, тем, что автору причиталось 10 процентов от оплаты. Оставалось только отчитаться перед заказчиком и получить гонорар.
Явка состоялась на каком-то мероприятии в Колонном зале Дома Союзов. П. пробежал материал по диагонали и растворился в толпе. А его пресс-секретарша, воровато оглядевшись, сунула автору объемистый конверт.
Конверт, что называется, жег руки. Просто страшно было почему-то, и всё тут. Что-то подсказывало, что это поворот к тому, чего мы постоянно будем стыдиться, но от чего никогда уже не откажемся. Зато бухгалтерия редакции приняла конверт, как выдающийся трофей.
Но это не конец истории. Спустя лет этак 10 мы снова встретились. Я работал уже в другом журнале, а П. был уже губернатором. И материал был не платный, потому как журнал издавало Парламентское собрание. Каждый из нас, корреспондентов, был уже нанят и служил власти за зарплату.
На этот раз П. назначил беседу почему-то на обеденное время. Но секретарша не пускала в кабинет, сказав, что губернатор занят. Пришлось ждать около часа.
Официантка с пустыми тарелками развеяла все сомнения насчет того, чем занималось его превосходительство. Утирая губы салфеткой, П. то ли сделал вид, что не узнал корреспондента, то ли еще не вышел из транса трапезы.
П. стал вдвое толще, глаза запали в раздувшиеся щеки, губы лоснились, к тому же он с трудом подавлял отрыжку. Эта отрыжка мешала сосредоточиться нам обоим. Беседа не клеилась. «Ну, вы понимаете, что я хочу сказать? – икая, спросил губернатор. И добавил совсем по-барски. – Домыслите на досуге, я вам доверяю».
Незадолго по этого разговора П. издал книжку, в которой нудно объяснял, почему он никогда не выдвинет свою кандидатуру в президенты, хотя мог бы… И вот я, наблюдая его, пытался понять, зачем он это сделал? Снова пошел на поводу у моды? Кто только при позднем Ельцине не метил в президенты… Или это такая форма угодливости?
Расстались мы странно. Черт меня дернул... Короче, протянул губернатору салфетку, чтобы вытер губы. Ну, неловко было за него. В приемной полно посетителей. Сейчас начнут заходить и посмеиваться.
П. утерся, но при этом как-то криво, недобро глянул.
Текст интервью П. подписал, хотя его собственных слов там было, прямо скажем, маловато, но, как покажут дальнейшие события, про салфетку не забыл.
Спустя полгода я должен был вести в редакции «круглый стол» с участием П. Но П., ставший к тому времени членом Совета Федерации, сообщил, что приехать не сможет, и прислал письменный текст. П. предлагал натуральный подлог, совсем не стесняясь, как будет выглядеть в глазах других участников «круглого стола». Он был уверен, что его ходульные высказывания можно будет вставить в импровизацию «круглого стола», а был он сам или не был, это несущественно. Но получилось с точностью до наоборот. Текст П. никак не вплетался в ткань живой коллективной дискуссии. Что оставалось? Пришлось написать за него и вписать органично в контекст.
Когда-то возникали споры, насколько допустимо журналисту приписывать собственные мысли своему персонажу. Помнится, только один корифей по фамилии Стреляный честно признался, что использует этот прием без малейших угрызений совести. Другие стеснялись. Что ж, тех, кто это скрывает, можно понять. Конечно, это смахивает на подлог, на сочинительство, которому в журналистике не место. Для этого есть беллетристика. Но бывают ситуации, когда такой подлог срабатывает, как ложь во спасение.
Утром, на планерке, «круглый стол» был отмечен. А в конце дня редактор вызвал меня и нервно сообщил, что П. рвет и мечет, требует моего увольнения. «Я понимаю, вы хотели, как лучше для журнала. Но у П. свои стереотипы, еще из того времени».
Больше всего меня поразило, что требование П. казалось редактору правомерным. Он не видел в заранее написанном тексте П. ничего странного, а вот текст, написанный мной за П., казался ему непростительным.
Редактор даже не попытался убедить сенатора отказаться от своего ультиматума. Лучшим выходом из положения, как он считал, было бы мое заявление по собственному желанию.
Что ж, я тут же накатал заяву. Я просто не смог бы работать с этим редактором дальше. Но и не осуждал его. Нельзя требовать от человека того, на что он не способен.
А П. вскоре исчез, по слухам, лечился за границей. У редактора появилась возможность пожалеть о своей слабости. А вскоре и ему предложили ту же альтернативу, что и он - мне. И ему пришлось уйти ни за что ни про что. Ну, как тут не подумать, что это не случайность?
ТАНЦЫ КОБР
1994-й год. Страна по вечерам прилипает к телеэкранам. Идет знаменитый «Спрут» с отчаянным комиссаром Каттани. Ищу такого героя. Мне подсказывают: следователь симферопольской прокуратуры Юрий Мешков, ведя частное расследование, нашел и без оружия скрутил двух убийц. И не в Крыму, а в среднеазиатской пустыне, куда они сбежали.
После публикации очерка в «Неделе» Мешков, используя нечаянную популярность, выдвигается в президенты Крыма. Выступает за проведение референдума о возвращении полуострова в Россию, и становится для Киева врагом №1. Газеты и эфиры сообщают о покушении на него. За два дня до выборов звонит: «Ты не мог бы приехать?»
Прилетаю вечером, а на другое утро – второй тур выборов. По всем прогнозам Мешков должен победить. Но расслабляться рано. Сотрудник Беспеки (так называется украинская служба безопасности) сообщает ему тихонько, что отдан приказ о его ликвидации.
В Симферополе оставаться нельзя. Мчимся в нескольких машинах по ялтинскому серпантину, охрана озирается и клацает затворами. Влетаем в какой-то санаторий. Семья Мешкова устраивается в одной из комнат. Ужинаем при выключенном свете. Хочу выйти во двор - меня останавливает охрана. Не верю глазам: на пальцах телохранителей татуированные перстни!
Первая мысль – это подосланные Беспекой уголовники. Но мне почему-то дают вернуться в санаторий. Мешков смеется: «Ты не то подумал. Спи спокойно. Все под контролем».
После этой ночи постоянно вижу ребят с татуировками в ближайшем окружении Мешкова. А после инаугурации он окружает себя еще и отставниками, бывшими офицерами разведки Черноморского флота. Их так много, что местные журналисты объявляют: к власти пришла хунта!
Впереди - приватизация санаториев Южного берега. Вот и начали внедряться во власть авантюристы всех мастей. В особенности зарится на баснословный пирог братва Севастополя, взросшая на продаже списанных судов Черноморского флота, уже готовая убрать Мешкова и поставить вместо него своего человека.
Ситуация головоломная. Президент Кравчук требует от МВД Крыма всячески мешать Мешкову, а сам точит ножи. Депутаты крымского парламента от блока «Россия» почти поголовно перекуплены Киевом и настроены против Мешкова. Ельцин, чтобы не ссориться с Кравчуком, делает вид, что умывает руки, а сам в тайне надеется, что Крым каким-то сказочным образом вернется в Россию.
От помощника по безопасности поступает сигнал – уголовные «авторитеты» заказали президента. Потом выяснится, что это разводка. Но Мешков проводит оперативное совещание. Помощник подсказывает выход из положения – перестрелять «авторитетов». «Авторитеты» тут же узнают об этом решении от того же помощника. Крым на краю войны Мешкова с криминальными «авторитетами».
Помощник по безопасности встречается с «авторитетами» и докладывает Мешкову, что договорился о ненападении. На самом деле он – внедренный сотрудник Беспеки. Зачем криминалу голова Мешкова, если компромат на него растет, как на дрожжах? Вот и план вполне возможного президентского террора уже зафиксирован прослушкой. А распечатки разглагольствований Мешкова на оперативных совещаниях - каждый день кладутся на стол Кравчуку.
Материал для импичмента собран. Кравчук может действовать. Но для того, чтобы совершить переворот, нужно выманить Мешкова из Крыма. Все тот же помощник уговаривает его слетать на Кипр. Тамошний бизнес, якобы, готов вложить в полуостров инвестиции. Причем не одному слетать, а с женой и детьми и за счет принимающей стороны, то есть на халяву.
Даже ребенку ясно, что это замануха. Но Мешков почему-то заглатывает наживку и все же летит на Кипр. А на другой день перестает выходить на связь с Симферополем. С этого времени я постоянно в кабинете руководителя администрации Гришанкова. Туда стекается вся информация от своих людей из Киева. Там Гришанков держит связь с командующим Черноморским флотом адмиралом Балтиным и Москвой.
Поздно ночью приходит факс с указом Кравчука о назначении наместника в Крыму. Чуть позже – сообщение, что наместнику готовится силовая поддержка. Министр обороны Украины и группа работников Генштаба и военной разведки вылетают на трех бортах. В полную боевую готовность приведен расквартированный в Симферополе полк национальной гвардии, сформированный из западенцев, выходцев из Западной Украины. Становится известно и кодовое название операции по смещению Мешкова - «Вулкан».
Готовится штурм резиденции президента шестого этажа крымского Белого дома. На защиту являются три казачьих атамана. Клянутся, что за ними пятьсот казаков, а вооружены только нагайками. Куда больше надежды на крымчан, готовых окружить живым кольцом Белый дом. Глава администрации Гришанков отправляет самолет с верными людьми на Кипр – вытаскивать Мешкова. Но самолет возвращается – Турция закрывает воздушный коридор. А следом панический сигнал из Севастополя: адмирал Балтин доставлен в госпиталь с более чем странным огнестрельным ранением.
Дальше – больше. Приходит сообщение из Киева: вооруженные силы Украины приведены в повышенную боеготовность. Еще через несколько минут - информация из Москвы: Россия приняла те же меры. «Кажется, доигрались», – говорит Гришанков, добавив ядреного мата.
Буча вскоре уляжется: Ельцин и Кравчук договорятся. Мешкову дадут возможность вернуться в Крым. Выступая по телевидению, он будет выглядеть побитым. С этого момента «русская идея» в Крыму будет существовать только, как товар в политических спекуляциях. Как красивое слово, ласкающее патриотический слух крымчан.
Вместо Гришанкова, заподозренного в двурушнической работе на Киев, в окружении президента появляется некий Бортников, бывший полковник ФСК. И с ним около 90 странных типов, занявших целый этаж Белого дома.
Ельцинская власть дает отмашку - раскупить самые злачные курортные места. Бортников и его команда готовят санатории к распродаже, но этой затее мешает Киев… Двурушники с обеих сторон играли в свои игры целых 20 лет…
Солнечный полуостров вернуло в Россию новое поколение крымских политиков. Но те, кто помнит события 20-летней давности, с удивлением увидели среди победителей и двух «профессиональных русских». Так прозвали в Крыму политических двурушников. Постаревшие, они тоже ликовали перед телекамерами: «Наша взяла!»
ТРАВЛЯ
Как же славно ребята травили губернатора! И каким был яд, который с их перьев капал! А какие были заказчики! А что на кону стояло! Давно, правда, это было. Но вспомнить есть резон: а вдруг что-то из того времени вернётся?
Смутный, а точнее, мутный 1995-й год. На Кавказе отламывается Ичкерия, на Дальнем Востоке, если верить некоторым СМИ, готов отвалиться Приморский край. Не проходит дня без апокалипсических репортажей о губернаторе Наздратенко. Мафиозник, сепаратист, дьявол во плоти.
У расследователя две цели. Первая: найти правду, а не оправдания. И вторая: либо подтвердить, либо опровергнуть.
Из аэропорта Владивостока - сразу в загородный санаторий для пенсионеров. Работать придется почти нелегально. Издание, в котором еще недавно работал, ликвидировано приватизаторами. Я на вольных хлебах, без прикрытия. Зато могу копать, не посматривая на часы и календарь.
Первая встреча с Наздратенко в больничной палате кардиологии и его первые слова: «Меня просто обязаны ненавидеть и травить».
У меня пока только один вопрос: «С чего все началось?» - «Наверное, с тарифов, - отвечает Наздратенко. - Черт меня дернул сказать однажды, что Россия переламывается по Уральскому хребту. Но я имел в виду только непомерную дороговизну тарифов. Цари не брали ни копейки за товар, провозимый дальше 700 верст от Москвы. Ну и, конечно, сопротивлялся, как мог, приватизации. 15 пионерских лагерей превратились в склады. Огромный судоремонтный завод, где каждый кран стоит 700 миллионов рублей, ушел за 300 миллионов. Как можно было это терпеть?»
«Оранжевыми революциями» тогда даже не пахло. Но в данном случае применялась очень похожая технология смены власти. Что для этого требовалось? Прежде всего, найти подходящую замену неугодному политику. (В данном случае заменой был некто Черепков, уникальный субъект). Объявить правление политика мафиозным, а того, кто шел ему на замену (Черепкова) - жертвой режима. Но факт, что режим в самом деле мафиозный, надо еще как-то доказать. Для этого группой местных «экспертов-борцов с режимом» стряпается документ. Затем принимаются за дело наёмные перья (телекамеры). Они фальсифицируют «доказательства», подтверждающие выводы экспертов. Эти «доказательства» затем подхватывают наемные (или просто падкие на дешевую сенсацию) перья (камеры) из центральных и зарубежных изданий. Всё! Механизм травли запущен. Для того, чтобы не дать кому-то опровергнуть их ложь, наемные перья (камеры) солгут еще сто раз, превращая свою ложь в клубок, размотать который невероятно трудно.
Пришлось писать довольно большой текст, изданный книжкой и опубликованный разными изданиями отдельными главами. Только после этого вакханалия вокруг Наздратенко пошла на убыль.
А теперь – о технологии. Как делается информационная ложь.
Сообщение о выносе Черепкова (нечаянно получилось - вперед ногами) из мэрии сопровождалось кадрами с изображением людских колонн, больничных коридоров, хлопочущих врачей. На эти картинки накладывался текст с сообщением, что во Владивостоке военный переворот, по приказу Наздратенко в город входят войска, а больницы готовятся к приему раненых.
А на самом деле был почти цирк. Прознав, что чиновники готовят его отстранение от должности, Черепков по старой доброй традиции начал симулировать хвори, причем, прямо на рабочем месте. Там ему установили капельницу. Там стала жить его жена. На веревочке сушились носки…
Черепкова вынесли для того, чтобы перевезти в клинику под наблюдение врачей, снимая эту действо камерой. Владивосток рыдал от смеха. Тем удивительней им было видеть репортаж о перевороте. Но остальная-то Россия не видела!
В данном случае фабрикаторы-корреспонденты ВГТРК облажались без шансов отмыться. Во Владивосток только что приехали проверяющие телекомпании. Увидев-выслушав сообщение местных коллег, они бросились к окнам, потом на улицы: где войска, где бои? где раненые? где переворот? Ти-ши-на.
Все кадры фабрикаторы взяли из архива. Сняты они были по разным поводам. И вот теперь пригодились. Небольшой монтаж, берущий за живое текст, и пипл принимает фальшивку за чистую монету.
После 48-й комиссии Чубайса приморцы узнают, что против отдельных чиновников краевой администрации наконец-то возбуждены уголовные дела. Позже выясняется, что телевизионщики наложили свой текст на интервью прокурора, которое он давал несколько месяцев назад.
48 комиссий, присланных вице-премьером Чубайсом, обошлись государству в 50 миллиардов рублей, не установив злоупотреблений ни на один рубль.
Энергия преследования была просто бешеной. Фальшивки мастерились круглосуточно. При этом мастера подделок не боялись никаких судебных исков. Как так? А очень просто. Любимый их тост был такой: «Да здравствует краевая администрация – источник наших гонораров!» Что им были иски? Тьфу!
А началась травля Наздратенко после того, как «доклад экспертов» был опубликован в дальневосточной газете «Арсеньевские вести» – издании партии «Демократический выбор России», а затем зачитан в Москве на собрании членов партии. И прочел его там… кто бы, вы думали? Сам председатель партии Егор Гайдар!
Трое депутатов Госдумы требуют назвать фамилии экспертов, иначе доклад выглядит анонимкой. Их можно понять. Никто не сигнализировал в Москву о злоупотреблениях Наздратенко. Ни представитель Президента, ни краевое управление ФСБ, ни местные депутаты Госдумы, ни член Совета Федерации от Приморского края. А пинкертоны «Демроссии» нарыли целый короб компромата. Правда, все обвинения голословны – ни одного доказательства.
Гайдар отказывается и советует «направить усилия не на столь скрупулезное выяснение статуса и состава нашей экспертной группы, а на анализ содержания представленного доклада».
Депутаты Госдумы все же требуют предъявить хоть какие-то доказательства. Но «Демроссия» в ответ поет все ту же песню – необходимо расследование
В конце концов, авторы доклада были установлены довольно просто. Путем внимательного изучения лексики Черепкова. Весь текст 34-страничного доклада был пересыпан его неподражаемыми речевыми оборотами. «Раньше или позже», «в одной из узких аудиторий», «возмущенные рассказы в уединенном месте». Безусловно, к тексту приложила руку и редактор «Арсеньевских вестей». Что-то в него внесла, что-то поправила. Но стиль Черепкова остался.
Он был большой оригинал. Любил танцевать ламбаду в женском купальнике. Держал в кабинете продукты (гуманитарная помощь), отвешивал их бедствующим собственноручно. Был экстрасенсом-гипнотизёром, целителем какого-то разряда. Он и свой электорат, похоже, загипнотизировал.
Все время выдвигал какие-то сумасбродные проекты. Например, организовать работу мэрии таким образом, чтобы каждой проблемой занимался отдельный отдел. Чего только не напридумывал. Отдел стоянок и гаражей. Отдел проблем слепых. Отдел глухонемых.
Своими реорганизациями развалил коммуналку. Во дворах лежали сотни тонн мусора и пищевых отходов. По городу забегали крысы. Пытался ликвидировать районные администрации, чтобы командовать городом напрямую из мэрии.
Короче, ставка «Демроссии» на Черепкова была битой. Экстрасенс не годился в региональные лидеры. Но у него был талант изображать из себя жертву. Он инсценировал покушения на свою личность, свое похищение, всякие подставы, которые якобы ему устраивают люди Наздратенко. (Пришлось разбираться с каждым таким эпизодом). И чем больше выглядел страдальцем, тем одиознее казался губернатор.
В этом расследовании важно было найти связь между событиями местного значения и той же «Демроссией», как заказчицей травли. Контрольно-ревизионное управление Минфина вскрыло злоупотребления главы свободной экономической зоны «Находка» Устинова, исчисляемые в триллионах рублей. Привлечь этого проходимца к уголовной ответственности помешала его депутатская неприкосновенность. Но как-то странно держалось в тени его членство во фракции «Демроссии». Оказалось, не фигляром Черепковым, а серьезным махинатором Устиновым демороссы планировали заменить Наздратенко.
Однако, что было главной целью операции по смене власти в Приморье? Ну, понятно, приватизировать за бесценок, а затем перепрофилировать массу оборонных заводов. Ну, понятно, наложить лапу на несметные биоресурсы прилегающей акватории Тихого океана. Но деньги-то для чего требовались? Была только одна версия, которая и подтвердилась. Приморье интересовало демороссов постольку, поскольку они получили бы там (через своего губернатора) средства, достаточные для того, чтобы прийти к власти в России.
