Кабинет Ставской. Входит Леднев.
ЛЕДНЕВ. Тамара Борисовна, можно задать вам неудобный вопрос?
СТАВСКАЯ. Я и так знаю, что вас интересует. Не завела ли я шуры-муры с Катковой? Я вам, пожалуй, так отвечу, Михаил. Все мы здесь, сотрудники, друг за другом присматриваем. А за нами и друг за другом присматривают осужденные, которые кому-то стучат. Так что тут ни один секрет долго не держится. Ни один! И для тайной любви тут никаких условий.
ЛЕДНЕВ. Зачем тогда закрываетесь с Катковой?
СТАВСКАЯ. Сидим, чай пьем. Угощаю ее чем-нибудь вкусненьким. Если дверь не закрывать, вся зона будет знать. Ну и мне просто интересно с ней беседовать. За последние два года она очень изменилась. Стала мягче, перестала нарушать режим… Могу даже сказать, я с ней часто советуюсь, как поступить с той или иной осужденной. И не было случая, чтобы ее совет не пригодился. Она умеет думать за меня, как тюремщицу, и за любую зэчку, простите мне это грубое, но более точное слово, чем слово «осужденная».
ЛЕДНЕВ. Мне нужно очень внимательно прочесть ее дело, сделать выписки.
СТАВСКАЯ. Я постараюсь договориться со спецчастью.
ЛЕДНЕВ. Разве это сложно?
СТАВСКАЯ. В отношении к Катковой – да.
ЛЕДНЕВ. Поделитесь. Я никому не скажу.
СТАВСКАЯ. Это подозрение мне самой кажется бредовым. Но как-то многовато разных наблюдений…
ЛЕДНЕВ. Что-то связанное с ее красотой?
СТАВСКАЯ. Не зря Корешков и Гаманец нервничают, что вынуждены были впустить вас.
ЛЕДНЕВ. О, бог мой! Неужели?
СТАВСКАЯ. Я ж говорю, мне самой противны мои подозрения. Если вы захотите помочь Катковой, постарайтесь сделать так, чтобы об этом никто не знал.
Стук в дверь. Входит Мэри. Ставская смотрит на американку осуждающе: ворвалась, помешала разговору. Но Мэри этого словно не замечает.
МЭРИ. Родилась девочка у нашей Чижовой. Рост полтора фута, вес восемь фунтов. Во мне было столько же.
ЛЕДНЕВ. Наверное, это будут самые впечатляющие фотографии…
МЭРИ. Пока не знаю. Все, что я вижу здесь – для меня, как сон. А сама себе я кажусь себе кошкой, которая гоняется за своим хвостом. Не знаю, чем это кончится. То ли я вырву себе хвост, то ли досмотрю этот сон до конца… и уеду с чувством, что сама тут сидела.
СТАВСКАЯ. Я здесь почти десять лет. И теперь все чаще думаю: ну вот, и отмотала свой червонец, пора на свободу. Но вы сегодня какая-то особенно странная, Мэри. Из вас буквально на глазах улетучивается американское. С чего бы это?
МЭРИ. Если я скажу, если об этом станет известно, меня тут же перестанут пускать сюда, и я не закончу работу. Я уже боюсь. Я снимаю по старинке на обычные пленки, а еще - для страховки – цифровыми аппаратами. И каждый день во время досмотра на вахте умираю от страха. Вдруг мне засветят, вдруг испортят. (непосредственно Ледневу) Но сегодня, ты прав, я сделала самые удивительные кадры. Немолодая женщина, погрязшая в порочной жизни, не видевшая свободы больше десяти лет, вдруг беременеет. От кого? Кому она могла приглянуться, татуированная с шеи до ног? А главное, зачем это понадобилось ей? И еще главнее: что ждет ее ребенка? Да, это еще главнее, еще главнее…
Последние слова Мэри произносит так, словно это как-то касается непосредственно нее…
Дверь распахивается без стука. Входит Гаманец.
ГАМАНЕЦ. Принимай, Тамара Борисовна, пополнение.
В кабинет входит КОНСУЭЛА. По первому взгляду – властная, жестокая женщина.
СТАВСКАЯ. Да что ж это такое! Не даешь мне спокойно последние дни доработать.
ГАМАНЕЦ. Покой нам только снится, Томочка.
СТАВСКАЯ (Консуэле). Кто такая? Представьтесь по форме.
КОНСУЭЛА. Кирдяшкина Консуэла Тимофеевна. Статья 158, часть 2, карманная кража, срок пять лет… Статья 105, часть вторая пункт А, срок пятнадцать лет.
СТАВСКАЯ. Выйди. (повысив голос) Выйди, сказала!
