В те годы наш дом, видимо, был открытым. Бабушек навещали прежние знакомые, в основном, одинокие старухи, опирающиеся на палку. Как теперь говорят, «из бывших». Пили чай с сухарями — вот и все угощенье.
А к маме ходили недавние одноклассники. Мама училась в трех школах.
В доме сохранился аттестат, свидетельствующий, как она училась. Впрочем, тогда это называлось Удостоверение.
Оказывается, с 1929 года по 1931 мама занималась еще «на спецкурсах иностранных языков при 25 школе БОНО и закончила их в 1931 году». Кроме общеобразовательных предметов «Мушкина Нина проработала и приобрела знания и навыки в объеме курса, установленного программами МОНО для спецкурсов иностранных языков по следующим специальным предметам: по немецкому языку, по английскому языку».
А вот общественная работа, в которой мама «участвовала в школе и вне школы: редколлегия школьной стенгазеты; редколлегия бюллетеня Осоавиахима и Безбожника; редколлегия классного бюллетеня; легкая кавалерия — член штаба и ответственный за бюллетень; учетчик соцсоревнования; редактор журнала «Чернильный колхоз».
...Он лежит передо мной, этот журнал, N 1, орган литературного кружка
И еще лежат передо мной пять альбомов с фотографиями маминых одноклассников. Снимки аккуратно подписаны: первый ряд, второй, третий...
На одной фотографии, рядышком, удивительная троица: Зина Баталова, Лёля Алексеева, Кити Шевелева.
То, что Зина из знаменитой семьи Баталовых, я знала. Это целый актерский клан; подробно о нем рассказывает Алексей Баталов в книге «Судьба и ремесло». Но кто же все-таки она, Зина? Мама говорила, что в их компанию входила и Муся Баталова; они вместе справляли день рождения.
Разобралась. Их было четверо детей. Два брата, Николай и Владимир. Первый женился на Ольге Андровской («тетя Леля», как называет ее Алексей Баталов), второй — на актрисе театра Советской армии Нине Ольшевской. Это родители Алексея. Видимо, чтобы не путали с братом, Владимир взял себе псевдоним Аталов.
И две сестры — Мария, в замужестве Щербинина, и Зинаида.
Мария пришла в театр сразу, а Зина о сцене, вроде бы, и не помышляла. Училась в геолого-разведочном институте, работала лаборанткой на кафедре физики МГУ. И все же, в 1935 году тоже оказалась во МХАТе. Играла Татьяну Хрущ в спектакле «Любовь Яровая», Тильтиль, а потом Митиль в «Синей птице», модистку в «Школе злословия», беспризорницу в «Кремлевских курантах». Кстати, обе эти роли — модистку и беспризорницу, играла и Мария Баталова. Сестры как бы сменяли друг друга! А когда-то Митиль играла Алиса Коонен!
Насчет дня рождения все правильно: не ошиблась мама! Зина родилась 15 октября 1912 года, мама — 17 октября 1913 года, Муся — 24 октября 1914 года. Вот и устраивали совместное торжество.
Леля Алексеева — родственница Константина Сергеевича Станиславского; его настоящая фамилия — Алексеев. И опять же — кто она? Леля... Это может быть Ольга, Елена... Оказалось, Елизавета. Елизавета Алексеевна, внучка Владимира, старшего брата Константина Сергеевича. Значит, его внучатая племянница.
Владимир Сергеевич играл где-то в оркестре. После революции помогал знаменитому брату в оперной студии Большого театра, потом — режиссер спектаклей оперного театра имени К.С. Станиславского. Там же работала и их сестра, Зинаида Сергеевна.
Конечно, Леля Алексеева тоже водила нас с мамой в театр. Но сама играла мало. Ее поле деятельности — эстрада и кино. Рано умерла.
Кити Шевелева, Екатерина Васильевна, стала известной поэтессой. Мама, работая в редакции, часто с ней виделась.
Здесь же, на фотографии, — Марьянна Лентулова, дочь того художника, который получил охранную грамоту на квартиру. Мама ходила на его выставки. Во время беременности услышала, что будущий ребенок уже все понимает. И, желая приобщить меня к миру прекрасного, отправилась на персональную выставку Лентулова, на Кузнецком мосту, где был «Всекохудожник».
И ещё Таня Шпет, Татьяна Густавовна, дочь известного философа, расстрелянного в 1937 году, друга и учителя Бориса Пастернака. Ее дочь — великая балерина Екатерина Максимова. Тогда, видимо, они с мамой общались тесно. Жила она в Брюсовском переулке, работала в «Московских новостях». После рождения дочери, в конце 1939 года, перешла на работу поближе к дому, в «Советский музыкант» — многотиражку Московской консерватории. Мама работала в этой же многотиражке с
Трудно представить себе такой цветник в одном классе! Такой круг общения — с ними, с их родителями! А кроме того — академики, доктора наук, которые вышли из этого класса. Две самые близкие мамины подруги, Дора Нусбаум и Лена Белостоцкая, обе специалисты по детской гигиене. В день, когда Лена защищала докторскую диссертацию, мама послала ей телеграмму:
Ты делу школьной гигиены
Служила честно, неизменно,
И из ее стерильных рук
(В виду имею гигиену)
Ты степень доктора наук
Сегодня принимаешь, Лена.
Тебя, подруга дорогая,
С событьем этим поздравляя,
Целую. Хоть и знаю лично,
Что это негигиенично.
Среди маминых одноклассников была Нина Дыховичная, Нинка-Дыха, как ее называли, чтобы не путать двух Нин. Она кончила архитектурный институт, а ее брат Владимир стал известным писателем-сатириком. Сначала он образовал литературный дуэт с Морисом Слободским, потом дуэт превратился в трио: к Слободскому и Дыховичному присоединился Александр Раскин, поэт, автор многих эпиграмм. Четвертым в этом, уже квартете, стал Всеволод Иорданский. Тоже мамин одноклассник.
Какое-то время Слободской и Иорданский работали в «Комсомольской правде». А первые шаги в журналистике они делали в «Сталиногорской правде» (тогда она называлась «Подмосковный гигант»), в Бобриках.
Бобрики... Кого ни спрошу, все пожимают плечами: «Нет, не знаем, не слышали». Кто-то даже предположил, что это место, где шили бобриковые пальто, модные в
А я слышала это слово с раннего детства. У каждого поколения, как известно, своя путеводная звезда, свой Днепрогэс. Так вот, Днепрогэс маминого поколения — Бобрики, ударная стройка первой пятилетки. Крупнейший химический комбинат.
В давние времена земли в верховьях Дона принадлежали графам Бобринским, род которых вел свою линию от внебрачного сына Екатерины II и графа Орлова. В 1722 году тут, на территории Рязанской губернии, были найдены месторождения каменного угля. В середине XIX века в имении Бобринских в Богородицком уезде заложили первую каменноугольную шахту. Через десять лет здесь началась промышленная добыча угля.
На месте села Бобрики и возник Новомосковск, второй по величине город Тульской области. Сюда, на торфоразработки, посылали по комсомольским путевкам молодежь.
В 1931 году, едва окончив школу, в Бобрики помчался
Этой книжечки-брошюрки я не нашла ни в Российской государственной библиотеке, ни в Исторической... Значит, у нас дома — экземпляр уникальный.
Новомосковский химический комбинат моложе меня на 10 дней. 23 декабря 1933 года этот гигант — первая очередь Бобриковского строительства — начал давать продукцию. На открытии выступили Г. Орджеоникидзе и Л. Каганович.
Всеволод Иорданский в 1934 году ушел в армию, служил на Дальнем Востоке. С 1938 года — военный корреспондент, потом член редколлегии «Комсомольской правды». В последние годы — в журнале «Новое время».
Я видела его только на школьных фотографиях, аккуратно наклеенных мамой в альбомы. Странно: под каждым — фамилия, имя. А тут — Севка. Коротко и ясно.
И вот — умер Севка!
Телефон у нас не умолкал:
— Слышали: умер Севка!
Он умер в 47 лет, за рабочим столом, не дожив несколько месяцев до
Юбилей в «Сталиногорской правде» отмечали широко, выпустили специальный номер. А через несколько дней в нам пришел Шура Раскин. И принес маме этот номер. В подвале, на развороте, большая статья Раскина о своем друге — «Газете моих друзей». Фотография и подпись: «Сотрудник газеты „Подмосковный гигант“ (1931-34гг) Всеволод Иорданский».
— Ниночка, я там и о тебе немножко написал.
Вот отрывок из этой статьи:
Тридцать лет назад моим школьным товарищем был Сева Иорданский — веселый голубоглазый юноша. В свои 16 лет он уже был членом каких-то литературных объединений, ездил от какой-то газеты на торфоразработки и мог прочесть на память чуть ли не все стихи Владимира Луговского, которому он остался верен всю жизнь.
Красивый, порывистый, вечно куда-то спешащий, замечательно остроумный, Сева был нашим любимцем. Он выпускал стенные газеты, школьный журнал, вел школьные вечера. Его любили ребята, все девушки были в него влюблены.
В школе, где мы учились, в 8 классе, образовательный уклон заменили чертежно-конструкторским. Вместе с Севой мы бежали из огня да в полымя — в школу с педагогическим уклоном, где было тринадцать (!) специальных предметов, в том числе пение, ритмика, пластика, лепка из глины и отдельно лепка из папье-маше... Наконец, нам это надоело, и мы пошли искать третью школу. С нами отправилась тихая девочка Нина Мушкина (выделенно мной — Е.М.), которая всюду следовала за Севой...
Был солдатом, связистом, разведчиком
Жил всегда на переднем краю.
Ты родился и умер газетчиком,
До последней минуты в строю.Без тебя заверстаются полосы.
Ты их сдал, а прочесть не успел.
И грустит над тобою вполголоса
Молодой и бессмертный Шопен...Севка, Севка, душа своевольная,
Хорошо мы дружили с тобой.
Дружба светлая, первая, школьная.
Вспоминают ее, как любовь.Как любовь... И глаза затуманятся...
Мы любили своих дорогих.
Мы любили, но наши избранницы
Выходили, вздохнув, за других.
За других, за спокойных и добреньких.
А газетчика жребий жесток —
Ты в тридцатом отправился в Бобрики.
В тридцать пятом — на Дальний Восток.Поредели волнистые волосы.
За верстой убегала верста.
И верстал ты газетные полосы,
Только счастье свое не сверстал.
Чем-то симпатичен мне этот человек, которого я никогда не видела. Наверное, потому, что на подписях в маминых альбомах просто одно слово — Севка...
Александр Борисович Раскин оставил нам ту газету, с автографом:
Нине Мушкиной на добрую память о школьных друзьях.
19 ноября 1960 года.
***
Главной вещью в нашем доме была пишущая машинка «Смис-Премьер», с большой кареткой. Покупали ее в Камергерском переулке. В Москве была еще одна крупная фирма, на Мясницкой, где продавали машинки «Ундервуд» и «Мерцедес». Бабушки долго не могли решить, какая лучше. Все-таки пошли в Камергерский, в фирму «Отто Поднек». Мистика: в 60-70-ые годы моим коллегой по редакции был Артур Оттович Поднек!
Сохранилась не только машинка, но и чек. Вернее, счет N 6027: «Выдан 17 июля 1924 года Раисе Ивановне Розенблат. Продана и отпущена Вам согласно словесного заказа, 1 пишущая машина системы „Смис-Премьер, 18“, за N 60594, со всеми приложениями. Итого 300 руб. Тридцать червонцев получил сполна. Машина продана с гарантией на два года, за исключением случаев поломок, происшедших от явно небрежного обращения с ней».
Небрежное обращение с машинкой — как можно! Кормилица и поилица! Впоследствии профессия машинистки стала как бы семейной. Лиза окончила курсы, Катя легко переключилась с фортепиано на машинные клавиши — работала на радио машинисткой. А мама...
Когда я родилась, мама училась в институте. Я нашла в доме справку: «4 сентября 1932 года принята в число студентов Московского института новых языков (МИНЯ). Студентка переводческого факультета, немецкое отделение». И еще одна запись-справка, от 8 сентября 1934 года: «Книги возвращены». Значит, начала учебный год и на третьем курсе. Училась блестяще. Почему бросила? Неужели пять бабушек, живущие здесь же, в одной квартире, не помогли бы вырастить-воспитать единственную внучку, горячо любимую?!
Кажется, начинаю понимать: жили бабушки в такой нищете, что мама не хотела сидеть на их шее. В какой-то момент, видимо, показалось, что машинка — это выход, способ заработать деньги.
Трудовых книжек тогда не было, они появились только в 1938 году. Но, сопоставив сохранившиеся справки-бумажки, я увидела: мама пыталась подрабатывать еще будучи студенткой. Например, с 1 августа по 5 сентября 1933 года — машинистка в Книжной Палате: лето, кто-то ушел в отпуск. Кстати, я родилась через три месяца.
С 1935 года мама стала работать в «Жургазе», в редакции «За рубежом». Но «Жургаз» закрыли. В 1939 году — в журнале «Литкритик», на временной работе, с 15 февраля по 30 марта. В 1940 году — в многотиражке Консерватории.
Как-то мама призналась: не было бы в доме этого «Смис-Премьера», этого соблазна, возможно, продолжала бы учиться. Потому и меня к машинке долго не подпускала. Боялась: научусь печатать — брошу Университет.
В общем, найти работу оказалось не так-то просто. Печатать дома? Но, во-первых, меня жалела: ребенок засыпал под машинную канонаду. Во-вторых, боялась фининспектора. Этакий Бармалей, которым пугают маленьких детей.
В те годы встреча с фининспектором, действительно, не сулила ничего хорошего. Держать машинку в доме было опасно. Печатать на ней — опасно вдвойне. А тут — коммунальная квартира, непростые отношения с соседями...
Мама принимала все меры предосторожности. Печатала под звуки радио; стараясь заглушить удар, ставила машинку на мягкую подушку; выбирала время, когда злых соседей не было дома...
И конечно, конспирация: авторы-писатели «передавались» по знакомству. Все были предупреждены: в коридоре рот не раскрывать. Мало ли, зашел человек в гости...
