Записки педагога

На выставках детского творчества иллюстрации к сказкам и персонажи-поделки из разных материалов занимают главное место. Взрослых понятность и аккуратность «поделок» умиляют. Меня приводят в отчаяние. Отчаяние — эмоциональная реакция. Мало ли что нравится или не нравится! В детстве, например, меня тошнило (в самом прямом смысле) при виде картины Айвазовского «Девятый вал». Репродукция «Девятого вала» висела над большим обеденным столом в комнате моей тетушки, и, когда меня приводили к ней обедать, она говорила: «Посадите девочку спиной к картине!» Из чего, разумеется, не следует, что картина плоха. Вероятно, вид мрачного, бушующего моря остро и неприятно волновал меня, что вызывало тошноту. Также, помню, устрашали и приводили в тревогу иллюстрации к «Мцыри», а Барса я по-настоящему боялась, наравне с Бабой Ягой.

Детские иллюстрации и поделки «на тему» вызывают во мне, взрослой, не только эмоциональный — продуманный протест.

Что происходит при поверхностном иллюстрировании? Подмена передачи восприятия сказки или рассказа перечнем предметов и персон. Слушая музыку, ребенок волнуется. Как правило, он идентифицирует себя с главным героем произведения, он вместе с ним преодолевает препятствия (преодоление препятствий — основной мотив сказок), вместе с ним находится на грани отчаяния (Баба Яга или Кощей Бессмертный грозят не только Аленушке с Иванушкой, но главным образом ребенку, слушаю-щему эту историю), вместе с героем ребенок переживает катарсис, очищение через страдание, и в результате торжествует победу. Слушая музыку, он испытывает ту же гамму чувств; никакие ручейки там не журчат и лес не шумит. Все это пошлые выдумки — олицетворять музыкальную плазму, магму с ручейками и ветерками.

Сказки развиваются по внутренним законам. Сюжет — ее основа. Развивается сюжет во времени и специфическом сказочном пространстве. Значит, чтобы иллюстрировать, надо последовательно изображать события. Этого ребенок не может. Для последовательного изложения необходим анализ происходящего, но как можно, волнуясь и переживая за жизнь мальчика с пальчика или боясь Джека Потрошителя Великанов, одновременно анализировать последовательность их поступков?

Способность детей вживаться, «выгрываться» в чужой текст и роль поистине феноменальна.

Дочь вернулась из кино в слезах.

— Тебе было страшно? — спросила  я.

— Нет, я не боялась, только мне все время чудилось, что это происходит со мной!

Какой бы ни была страшной сказка, у нее счастливый конец. И дети, «трепеща и содрогаясь» в «страшных местах», уверены в счастливом, справедливом завершении дела.

Слушая сказку, они заново переживают и переосмысливают сюжет собственной жизни. И потому их реакцией на волшебный, но всегда жестко структурированный текст может стать композиция, далекая от темы сказки, но адекватно отражающая поэтику волшебного пространства. Это найдет отражение как в цвете, так и в линии, пластике, архитектонике и композиционном решении.

Выбор средств для передачи сказочной атмосферы сугубо индивидуален. «Чистая» эмоция найдет выход в цвете, анализ — в графике, а потребность в осязаемости, конкретности форм — в пластике. Чаще всего дети комбинируют выразительные средства — эклектика (неранжированность) сказочного пространства предполагает самые невероятные сочетания художественных средств.

Поверхностное иллюстрирование и аккуратные поделки — ре-зультат омертвляющего педагогического влияния на душу ребенка.

— Так что же, если нельзя вмешиваться, то и научить ничему нельзя? По-вашему, пусть делают, что хотят! — возразят мне читатели.

А попробуйте-ка сделать то, что хотите, передайте то, что хотели передать! Чтобы делать, что хочешь, требуется высочайший уровень свободы. И мастерства, разумеется. Но мастерство приобретается с опытом, опыт же может быть не только полезным, но и исключительно вредным. Таков опыт нетворческого процесса.

Поняв возможности, желания каждого ребенка в отдельности, мы можем направить его на воплощение того, что он задумал. Тогда и требовательность к ребенку будет оправдана. Ты знаешь его замысел, и ты требуешь адекватности выражения замысленного, не позволяешь его душе лениться!

Почти в каждом ребенке есть зародыш конформиста: он легко и с радостью пойдет проторенным путем. Поставь его на накатанную лыжню — и ему больше никогда не захочется торить дорогу в заснеженном лесу.

Именно это мы и делаем в сегодняшней педагогике. Нам не нужны первопроходцы.

Н. П. Сакулина и Т. С. Комарова («Сенсорное воспитание в детском саду», издательство «Просвещение», 1981, тираж 200000) знают, как нужно и должно рисовать эпизод из сказки «Три медведя». Учитесь, воспитатели детских садов! Пересказываю близко к тексту.

Программное содержание. Используя полученные умения (разрядка и комментарии мои. — Е. М.), полно и красочно изображать эпизод сказки «Девочка убегает от медведей, а они ее догоняют», развивать творческое воображение, фантазию; осуществлять правильное построение рисунка. Попробуйте, читатель, осуществите «правильное построение рисунка»! Этим искусством овладевают студенты художественных вузов не один се-местр. Но детки обязаны осуществлять правильное построение рисунка, соразмерять фигуры между собой (это как? По детской логике, величина персонажа определяется его значимостью, но здесь детсадовцам предлагается иной метод), а кроме того, изображать персонажей сказки в движении: девочка бежит, Мишутка ее догоняет; медведи (меж тем) удивляются, возмущаются тем, что девочка пришла к ним в дом. (Интересно, пробовали ли сами авторы пособия изобразить удивление и возмущение медведей?! Ничего, справься, раз велят!)

Ответственной работе предшествует долгая, осмысленная подготовка. На занятиях по родному языку «прорабатывается» вся сказка «Три медведя», разумеется, только для того, чтобы было ясно, откуда эпизод. «Во время игр рассматриваются мишки, разные по величине». Затем для закрепления образа предлагается «лепка медведя из пластилина, глины в различном положени и».

Как можно, рассматривая игрушечных мишек, разных по величине, затем вылепить медведей в различных положениях?! Добро бы рассматривание мишек в различных положениях в зоопарке производилось, но кукольные мишки статичны, человекоподобны, только морда у них медвежья, и вот изволь — вылепи в движении, как того требуют авторы пособия.

Читая данный текст, усомнишься: а знают ли авторы детей, видели ли они их вживе или, перед тем как сесть за книгу, они разглядывали игрушечных детей, кукол то бишь?!

Далее, для рисунка эпизода потребуется «наблюдение на прогулке бегущей девочки», при этом важно отметить «особенности положения тела при беге». Чтобы мы поняли, о каких особенностях идет речь, авторы предлагают перечень: «туловище наклоняется вперед, ноги сгибаются в коленях, широко расставлены, руками девочка делает попеременные взмахи».

Лист бумаги непременно должен быть размером 40Х 20 см, невзирая на то, что среди детей могут оказаться и миниатюристы, и монументалисты, и те, кому еще предстоит определить свой «формат».

Освоение «бумажного» пространства — сугубо индивидуальный процесс. Один ребенок прекрасно справляется с размером в тетрадный лист, и он же, если ему предложить больший формат, расположит рисунок в углу, значит, ему не по силам обжить огромное белое поле; другой, с монументальными замашками, компонует крупно, дай ему стену — за урок уработает; размер значим, редкие дети могут сразу сообразовать величину изображения с форматом листа.

Наконец, авторы дают детям акварельные краски, бумагу, кисточки, тряпочки, баночки, но… черед следующему экзамену: вернуться памятью к эпизоду, «где рассказывается, как девочка убегает от медведей, продумать композицию рисунка, а именно: в какую сторону бегут медведи, девочка».

Согласовали направление, вперед! Нет. Стоп. Положили кисточки на место. Еще следует решить нравственную проблему: «как отнеслись медведи к тому, что к ним в дом пришла девочка, все у них потрогала, сломала стульчик, поела Мишуткину похлебку и легла спать в его кроватку».

Решили? Теперь можно рисовать? Да, но только не отклоняясь от научно обоснованной методики.

«Когда дети начнут рисовать, следить за посадкой». Посадкой чего? Овощей? Самолета на взлетной полосе? Представляю, как наскучила детям история про трех медведей и с какой бы радостью они теперь не рисовали, а следили бы за посадкой самолета в аэропорту. Если бы таковой был перед окнами детского сада.

В случае затруднений воспитателю предлагается «напоминать отдельным детям, каким должно быть положение кисти. Следить, чтобы дети не увлекались вы рисованием персонажей сказки, а работали над темой в целом».

Как можно передать тему в целом, если предлагается эпизод «Девочка убегает от медведей, а они ее догоняют»?

Может быть, авторы шутят?!

Какие же рисунки считаются хорошими? Те, «где широко раскрыта тема, где хорошо видно, что девочка бежит, а Мишутка ее догоняет». Нужно также «отметить, какие положения придали дети взрослым медведям».

Переведем дух и пожалеем тех детей, которым предстоит крестный путь обучения рисованию по методу Сакулиной и Комаровой. Проникнемся сочувствием и к воспитателям детских садов: как им поднять такую работу, когда в группе по двадцать детей, а воспитатели не кончали Академию художеств?

Авторы умеют и лепить. Знают, как должен выглядеть «процесс лепки цыпленка, птички с птенчиком». Лепке тоже предшествует колоссальная ознакомительная работа. Для образца берется «цыпленок-игрушка», тщательно обсказываются его «тельце, клювик, хвостик…». Ознакомившись с устройством игрушки, можно браться за дело: «делить глину на две неравные части, скреплять две части, чтобы получился один предмет (цыпленок), оттягивать пальцами детали: клюв и хвост, закрепить прием раскатывания глины между ладонями круговыми движениями».

После страницы подобных указаний почему-то предлагается спеть песню «Вышла курочка гулять». Видимо, увлекшись описанием трудоемкого процесса, авторы забыли, что дело шло о цыпленке. Впрочем, не будь курицы, не было бы и цыпленка!

Поскольку авторы используют метод от простого к сложному, то лепка «Птички с птенчиком» должна была охарактеризована усложнением процесса. Так оно и есть: теперь мы имеем дело с предметами разной величины — птенчик меньше птички. Главное же — «продолжать учить соединять части путем прижимания!»

Ясно, что не дети должны сочувственно прижиматься к измученному воспитателю, а голова птички к ее туловищу. Но почему требуется так терзать птичку с птенчиком вкупе с детьми? Птичка глиняная, пусть ее, но дети-то живые! Для чего разнимать предмет на части, если его можно с успехом «извлечь» из целого куска глины?

Авторам не откажешь в последовательности. Если считать детей творчески несостоятельными личностями, напрочь лишенными фантазии и воображения, то как иначе научить их рисовать эпизод из сказки «Три медведя», лепить цыпленка и птичку с птенчиком?

Сколько написано таких книг! При их чтении (каюсь, изучила десяток подобных пособий) создается впечатление, что большинство ученых авторов игнорируют живую, творческую природу ребенка. С какой целью они это делают? Какую педагогическую, воспитательную задачу ставят перед собой авторы, а заодно и издательства, выпускающие огромными тиражами подобные уставы?

Позволю себе привести несколько замечательных высказываний первого в мире организатора школ взаимного обучения (мониториальных школ) для маленьких детей — Самуила Уильдерспина (1792—1866).

В чем состоит польза школ для маленьких детей? «…Она за-ключается в том, что они (школы. — Е. М.) значительно раньше развивают духовные силы детей, чем это до сих пор считалось возможным, и тем самым ускоряют их нравственное развитие».

Именно такую цель должны ставить перед собой студии эсте-тического воспитания. Умножать духовные силы детей, ускорять нравственное развитие, а не прививать абстрактные навыки по разным дисциплинам. Духовная сила детей укрепляется в творчестве, а не посредством дрессировки.

«…Прежде чем обучать искусству чтения, письма и счета, в детях должны быть развиты основные способности наблюдения, мышления и речи… До сих пор (и по сей день! — хочется воскликнуть вслед за автором) очень много обращали внимания на формальные проявления наших сил и очень мало — на их естественное развитие…»

«До сих пор (и по сей день! Ну почему мы такие косные существа?) люди принимали знаки за вещи, проявления — за причины и заимствованные знаки — за опыт; довольствовались поверхностью, не проникая в существо вещей».

Современно звучат эти слова. Детям в первую очередь нужен личный, собственный опыт миротворчества, а вовсе не заимствованные знания. Глядя на игрушечного мишку, они не смогут изобразить «медведя в движении». Мы толкаем их на путь лжи. Настоящий медведь, увиденный в зоопарке, тоже не может быть «наглядным пособием» по рисованию. Впечатление — единственный импульс, который побуждает к творчеству, а вовсе не «осмотр объекта».

Но вот что еще было сказано более ста лет назад Уильдерспином.

«Основное положение школ для маленьких детей — любовь». Только дети, воспитанные, взращенные в любви, могут быть свободными творцами. Тогда их творчество созидательно и направлено на духовное совершенствование. Почему эту банальную истину до сих пор не дано понять нам, людям конца двадцатого века, имеющим страшный опыт войн и геноцида?!

«…Преподавание, которое лишь по видимости представляется не-серьезным, должно помочь детям овладеть навыками внимания и размышления, из которых проистекают благодетельные следствия. Начальные же школы, наоборот, ослабляют душевные силы, заставляя детей наполнять свою память чужими суждениями, часто непонятными для бедных крошек. Ничто не побуждает их к самостоятельному мышлению, и это-то и есть настоящее зло, порождающее самые грустные последствия».

Зачем же мы творим это зло?! Зачем наполняем детские головы чужими суждениями, когда их собственные неисчерпаемы по глубине и осмысленности?

***

— Чик-чирик! — Сказала мама.
— Чик-чирик! -Сказал отец.
Но сыночек был упрямым:
— Чики-рик! — Сказал птенец.
— Чики-рик! — Сказала мама
— Чики-рик! -Сказал отец.
Но сыночек был упрямым:
— Чик-чирик! — Сказал малец.

К счастью, многих детей так же трудно переупрямить, как птенца из стихотворения семилетней Люси.

— Специально водила своего в зоопарк. Уж стояли у этого слона вонючего битый час. Вернулись, говорю: «Видел слона? Теперь слепи». Ни за что!

— А с моей ходили на «Золушку», так она вместо Золушки вылепила какую-то коляску из скорлупки.

— Может, это была карета, в которой Золушка ехала на бал?

— Да какая карета из скорлупы!

— А мы ходили в музыкальный музей, все инструменты пере-смотрели, вернулись — так мой нарисовал веник. Спрашиваю, где ты там веник-то видел? В туалете, отвечает. Так веник у нас и дома есть, стоило в такую даль за веником тащиться? А у нас не такой, говорит, у нас как зубная щетка, а там, как помело Бабы Яги. Еще и Бабу Ягу пририсовал, прямо как назло.

— А моя в детском саду никак не хочет рисовать. Дома от рисования не оттащишь, все какие-то фантики рисует, а что надо, что велят — ни в какую. Задубенит — и всё.

— Я уж его и в ботанический сад, и в дендрарий, куда только не водила, а он — ракеты да пушки!

— Лето провели у моря, каждый день, как на работу, на закаты выходили. Купила краски — нарисуй, нет, малюет не пойми — не разбери.

Это беседа родителей. Пока малыши занимаются, взрослые делятся общей бедой — у них упрямые дети!

Смотрят же они, взрослые, по телевизору «Выставку Буратино», «В гостях у сказки» (я бы ее назвала — «В когтях у сказки»), и там — «Какие поделки, какие картины!».

Чужие лавры никому не дают покоя. И родителям, и нашей администрации.

— Где результаты вашей деятельности?! — обращается ко мне завклубом. — Пора менять форму работы. Устройте выставку-продажу: поделки из глины, картины, рисунки, родители внесут деньги, и эти деньги перечислим в Фонд мира. Чтобы дети знали, что они приносят пользу.

Результаты нашей деятельности — в самой деятельности. А вот «результаты деятельности завклубом» выразились в том, что она объединила группы детей разного возраста в одну.

Для меня это оказалось новостью. Решив, что родители что-то перепутали, я развела детей по классам.

— Вы бы хоть научились смотреть в расписание, — завклубом пришла ко мне на урок и отчитывала меня перед детьми.

То, что в каждой группе детей — свой микроклимат, что это не механический набор, а живой организм, коллектив, ее не интересовало.

Я попросила отложить разговор на потом, после занятий.

— У нас нет денег, чтобы платить за группу в десять детей. Отныне у нас будут группы из 15—17 детей.

— Буду работать бесплатно, но с теми группами, как они были сформированы в начале года. Мой заработок покроет недоимки. Завклубом посмотрела на меня как на тяжелобольную.

— Мне придется уйти, — сказала я Борису Никитичу. — Невоз-можно работать с объединенными группами.

— Только плохая мать может уйти от детей, когда ее не устраивают жилищные условия, — сказал Борис Никитич.

И я решила терпеть. Приспособиться, но не бросать детей.

Ваша Елена Макарова