Я, конечно же, не случайно так озаглавил эту часть моих записок. Ибо, узы настоящей, крепкой мужской дружбы, связавшей нас, нескольких мальчишек-сверстников из послевоенной Москвы, оказались прочнее всех тех ударов судьбы, которые время от времени обрушивались на наши головы на протяжении последующих лет. Ведь, так или иначе, все мы есть не что иное, как продукт сформировавшей нас среды. Что, казалось бы, в этом смысле могло ждать меня в забытом Богом Черкизовском захолустье?
Все, что я там видел от рождения — это нищие, приземистые, серые бараки, где ютилось, непонятно как, неисчислимое количество таких же серых, нищих, обезличенных людей. Естественно, что для мальчишек, пропадающих день и ночь во дворе, самой авторитетной личностью мог быть лишь только вор-рецидивист по кличке Блат. Помню, когда однажды ночью во дворе убили нашего местного участкового, мы были уверены, что это — дело рук Блата, который вскоре куда-то бесследно исчез. При этом соответственно, означенного Блата за убийство, в общем-то, никто из жителей всерьез не осуждал. В такой вот полууголовной атмосфере мы и вырастали — дети, чьи отцы погибли на войне, а матерям элементарно не хватало времени, чтобы за нами присмотреть...
Но, тем не менее, мне все же повезло — это гнетущее болото жизни меня все-таки в себя не затянуло, в чем, я думаю, значительную роль сыграла также моя тяга к спорту. Тем более что мне, когда я стал подростком, было с кого брать пример. А именно, я долгое время дружу с моим соседом Сережей Егоровым. Этот Сережа выглядел тогда среди всех нас подлинно белой вороной. Он был на удивление порядочным, целенаправленным, серьезным человеком, учившимся на одни пятерки и бывшим, между прочим, второй ракеткой Москвы по теннису — словом, подавал очень большие надежды. И они во многом оправдались. Насколько мне известно, в советское время после окончания института Мориса Тореза он занимал пост директора крупнейшего внешнеторгового объединения. А женат он был, кстати, на Сталине Кастандовой — дочери тогдашнего министра химической промышленности, будущего заместителя Председателя Совета Министров СССР. Сережа достаточно долго жил с ней за границей в Лондоне, Париже, Александрии...
Мы с ним как были, так и остались друзьями детства, хотя, конечно, его постоянные зарубежные командировки почти не давали времени для настоящего дружеского общения.
Я это все к тому, что, наблюдая наш убогий коммунальный быт, никто из окружающих не мог предположить — и мы с Сережей, разумеется, прежде всего, что именно из нас, чумазых огольцов, носящихся по грязным закоулкам, могут вырасти в дальнейшем образованные, знающие люди с правом занимать достаточно серьезные руководящие посты.
В память надолго врезался один из эпизодов моей юности, напоминающий по колориту словно бы сюжет из итальянского кино. Однажды на пыльный, грязный двор с общественным сортиром у сарая вдруг въехал ослепительно сияющий на солнце, легковой автомобиль! На самом деле это была всего лишь Волга (ГАЗ-21) самого первого выпуска. Но, на фоне низких и обшарпанных бараков она выглядела как шикарный заграничный лимузин. Однако, главным потрясением для всех нас было то, что за рулем сидел никто иной, как Сережа Егоров, которому в то время было лет, наверное, двадцать пять! Пацан, одним словом. Оказывается, он сразу после института начал ездить по загранкомандировкам, и, вернувшись из Египта, уже смог позволить себе такую роскошь, как автомобиль...
Казалось бы, вот вам живой пример того, как человек практически мгновенно угодил из грязи в князи, и теперь вполне логично ожидать, что следующим шагом его жизненной карьеры будет новая прекрасная квартира где-нибудь внутри Садового кольца.
Учитывая то, что тестем его был в высшей степени влиятельный человек — шутка сказать, заместитель Председателя Правительства — это представлялось обитателям черкизовских трущоб вполне реальным делом. И каково же было наше изумление, когда ни сам Серега, ни его родные после этого не выразили ни малейшего желания переселиться в центр Москвы из выше упомянутых трущоб!
Я, помню, даже как-то спрашивал его:
— Сережа, неужели ты не можешь переехать из деревянного дома без удобств в настоящий кирпичный дом со всеми удобствами?
Он говорит:
— Могу. Но — не хочу. Ну что тут скажешь? Добавлю разве только, что жил он здесь с самого детства со своими дедушкой и бабушкой, в то время как его мать с отчимом обитали в просторной комфортабельной квартире, оснащенной всеми благами цивилизации. Так для меня и осталось загадкой, почему мой друг Сережа не спешил тогда послать ко всем чертям свой бревенчатый дом...
С годами все, конечно, изменилось, мы разъехались в разные стороны и на долгое время потеряли связь друг с другом.
Но, как выяснилось, наш Сережа остался верен себе и в последствии. Так, сразу же после развала Советского Союза он вместе с детьми уехал в Париж, где жил до этого многие годы, и, следовательно, имел многочисленные деловые и приятельские связи. И если бы только захотел, то уж устроил бы себе на Западе достаточно безбедное, приличное существование. Ан нет. Не выдержал, вернулся, и теперь опять живет в Москве.
— Не могу, — говорит, — без Москвы. Да, в Париже гораздо спокойнее. Но вот, ты понимаешь, все меня грызет какая-то тоска.
На фоне тысяч россиян, стремящихся любой ценой укорениться, обустроиться на Западе, позиция Сережи, несомненно, вызывает удивление. А ему хоть бы что.
Правда, еще до Парижа, он не без помощи своего тестя, приобрел-таки земельный участок в Опалихе, где со временем построил для себя достаточно солидный загородный дом. Причем построил сам в самом, что ни на есть, буквальном смысле слова! С тех пор как дедушка приучил его все делать своими руками, Сергей не расстается с инструментами — пилой, рубанком, молотком...
Я не раз бывал у него в гостях и всегда восхищался его золотыми руками, способностью к созданию комфорта и уюта. И в самом деле, глядя на то, как он умело и мастеровито строит для себя уютный и удобный дом, поневоле думалось: «А, не в этом ли и было его истинное, жизненное призвание? Ведь, в конце концов, масштаб человеческой личности измеряется отнюдь не только лишь значением и высотой командного руководящего поста. И в этом смысле кем бы ни был в разные моменты жизни Сережа Егоров — крутым внешнеторговским директором, солидным госчиновником или всего лишь неприметным дачником-пенсионером, для меня он, прежде всего — друг, заветный закадычный друг. Не появись он в моей жизни в раннем детстве, я, может быть, и не стал бы тем, кто есть сейчас».
И дело тут не в том, что Сережа Егоров стал, так сказать, частью моей биографии. Никогда не забуду, с каким восторгом и восхищением я смотрел на него в юности после его возвращения из-за границы! Для меня, имевшего тогда одни штаны и скудный фельдшерский оклад, такие вещи, как поездка за рубеж, покупка легковой машины и все прочее, было, конечно же, какой-то сказочной несбыточной мечтой.... Но, несмотря на удручающую нищету, восхищался я, по правде говоря, не этим. Я ничего не мог понять: ведь вот же человек вернулся из Египта, из Александрии, заработал кучу денег, вхож в высшие круги, словом весь мир у его ног! А он, как бы не замечая всего этого, спокойно возвращается в свой обшарпанный бревенчатый черкизовский быт! Такое просто не могло не поражать. У многих было даже подозрение: «А, не поехала ли у Сережи крыша от такого потрясающего удивительного старта?»
Но, я, его старый друг, свидетельствую, что Сережа — очень умный, трезвый, рассудительный и практичный человек. Он прекрасно разговаривает на английском и французском языках. И по сей день он — самый бодрый и веселый оптимист из всех, кого я знаю. Зовет он меня, кстати, до сих пор, как и в далеком детстве — не Игорь, а Изя. Когда мы гоняли футбол по дворам, моя бабушка звала меня домой на идиш:
— Изеле, изеле! А, пацаны меня подначивали, в том числе, конечно, и Сережа:
— Эй, Изя, тебя зовут! Так что теперь меня порой по выходным будит его звонок:
— Эй, Изя, ты еще живой? Ну, тогда, скорее бери бутылку, приезжай ко мне на дачу. Вспомним молодость, поговорим...
И, я, когда есть время, радостно лечу к нему. Ну, видок, конечно, у него еще тот — резиновые сапоги, какая-то кепчонка, телогрейка, а в руках всегда топор или лопата. Ибо, Сережа ни минуты не сидит на месте: то землю копает, то доски стругает... — одним словом, образцовый дачник-садовод. А, если не находится работы, занимается как и прежде спортом.
Кто-то из великих, кажется, сказал: «Самое большое чудо в мире — это нормальный, здравый человек в своем развитии» Думаю, что к Сереже целиком подходит данное определение. Он, в отличие от нас, довольно рано понял то, что ко многим приходит лишь с годами, а именно, что счастье — не в чинах и не в деньгах. Суть в том, чтобы всегда и всюду чувствовать себя свободным человеком. Надо просто жить, не гнаться за химерами, не суетиться, не растрачивать себя по пустякам.
Сядем, бывало, с ним в саду, соорудим закусочку — лучок, селедочка, черный хлеб — и, вперед, вдаль по волнам своей памяти... В основном, конечно, мы с ним делимся всем тем, что с каждым из нас было в тот или иной период времени. Да и это неудивительно — ведь как никак, считай, полвека жили врозь!
Что касается Рудольфа, он, как человек более сдержанного типа личности, в то время ничем особенным себя не проявлял.
И лишь с годами, глядя, так сказать, со стороны на пики, взлеты и падения его невероятной феерической карьеры, начинаешь понимать, какой же это, в самом деле, уникальный, интересный человек! Как часто говорят — непотопляемый, идущий всякий раз наперекор самой судьбе. Начать с того, что сразу после института, Рудик проявил себя как очень знающий и грамотный специалист по возведению жилья. Его карьера бурно пошла в гору, от заманчивых и выгодных предложений отбоя не было. Казалось бы, чего еще? Сиди и почивай на лаврах, все идет само собой.
Но вот, в 1979 году возникла ситуация, буквально вынуждавшая его уехать за рубеж. Причем, что интересно, инициатором этого скоропалительного отъезда был даже не сам Рудик, чистокровный еврей, а его жена Инна — по паспорту русская. Именно русская ветвь его семьи настаивала на немедленном отъезде. А дело было вот в чем. Рудольф стал к тому времени очень крупной фигурой в области строительства, возглавил серьёзную строительную компанию, занимался очень денежным, прибыльным делом. С другой стороны это, видимо, было как-то связано и с так называемыми левыми доходами (о чем я могу только догадываться, так как на эту тему с Рудольфом никогда не говорил). А чем такого рода вещи пахли в обществе развитого социализма, гадать не приходилось: в лучшем случае грозило увольнение с работы, в худшем — тюрьма. Время деловых, предприимчивых людей с коммерческой жилкой, к числу которых принадлежал мой закадычный друг Рудик, еще не наступило, до горбачевской перестройки было далеко. Это, собственно, и внушало тревогу его близким — тревогу, прямо скажем вполне оправданную. Так что, в конце концов, вопрос по поводу отъезда был решен.
Другое дело, что Рудольфу не хотелось ехать ни в Израиль, ни в Америку — туда, куда обычно направлялись эмигранты из СССР. Рудик хотел уехать в Швецию. И он, надо сказать, сумел-таки устроить себе вызов из Стокгольма. То есть, формально он, конечно, уезжал на историческую родину в Израиль, в Тель-Авив. Туда, ведь, как известно, ездили тогда не напрямую, а транзитом через Вену. Таким образом, сначала Рудик оказался в Австрии со всей своей семьей — жена, теща, двое детей, затем — в Италии... Но со Швецией вышла заминка. Оказалось, что визы подобного рода может подписывать только сам шведский король! В итоге Рудику с чада и домочадцами (и добавлю, без гроша в кармане) пришлось в ожидании визы куковать в Риме больше года. Но самым неприятным был тот факт, что его величество им в визе отказал. Стали решать — что делать дальше, куда податься? Приняли решение — едем в Америку. Приехали в Лос-Анджелес, где их, естественно, никто не ждал. При этом выясняется, что у главы семьи на все про все лишь... двадцать долларов в кармане. Да еще, как по заказу, Рудика вдруг разбивает приступ жуткого радикулита. Лежать он может только на полу — ни встать, ни сесть...
Тут, впрочем, возникает вполне закономерный вопрос — а где же была в это время знаменитая американская еврейская община, под эгидой которой, якобы, находятся все прибывающие в США евреи — иммигранты из различных стран? Та самая община, которая, так сказать, берет на довольствие вновь прибывших, выплачивает им первичное пособие, обучает английскому и все тому подобное? Почему же она в данном случае обошла своим вниманием семью Рудольфа Яковлевича Зильбермана?
На самом деле все было довольно просто. Оказывается, семейство Рудика прибыло в Америку не по еврейской, а по русской линии, в силу чего главой семьи считался не Рудольф, а его жена Инна Лобанова. Вот почему, в Америке Рудольфу начинать пришлось практически с нуля.
Конечно же, в Лос-Анджелесе с голоду еще никто не умирал, есть Армия спасения, бесплатное питание.... Но Рудика, как человека в высшей степени честолюбивого и предприимчивого, жизнь на пособие устроить не могла! И как только представилась возможность, он взял в руки инструмент и занялся ремонтом помещений — благо строительных навыков ему было не занимать. А так как он не знал английского и вообще пока не очень хорошо ориентировался в окружающем, роль переводчика взяла на себя его дочь Наташа. Нельзя сказать, что поначалу у них все шло гладко. Адаптация к новым условиям — вещь непростая. Но, тем не менее, спустя несколько лет, Рудольф уже имеет свою собственную фирму по строительству и продаже недвижимости. Он становится достаточно обеспеченным человеком для того, чтобы скупать пустующие территории и строить на них виллы для состоятельных и богатых людей. Когда я был в Лос-Анджелесе, Рудик показал мне то, что он построил. Я, честно говоря, был просто поражен масштабами его строительной индустрии, не верилось, что все это осуществил недавний эмигрант, прибывший в Штаты без гроша в кармане и обремененный многочисленной семьей...
И самое, на мой взгляд, главное — Рудик при этом не утратил тех чувств дружбы и привязанности к близким его сердцу людям, которые так были свойственны ему в Москве. Он не только хвалился перед старыми друзьями своей блестящей деловой карьерой, но, напротив, пытался всячески поделиться с ними свалившимся на него успехом. Помню, как он, наезжая время от времени в Москву и Питер, буквально умолял нас побывать у него в гостях при этом он оплатит дорогу и все прочее. У него подолгу могли отдыхать не только мы — его друзья, но и также наши жены, дети, родичи... Причем, в понятие «отдых» Рудик вкладывал свой, особый смысл. Так, когда я приехал к нему в первый раз, он, прежде всего, повез меня в Диснейленд, затем в Лас-Вегас, словом, старался развлекать меня на полную катушку, чтобы потом было что вспомнить... Им двигало, такое страстное стремление сделать для меня что-то хорошее, приятное, что это, поневоле, вызывало в душе желание ответить ему тем же, если представится возможность. (И, забегая вперед, скажу, что такую возможность судьба представила нам довольно скоро).
Но, в тот момент меня, воспитанного с детства в совковом режиме, вечной скудости и экономии, поражало отношение Рудика к деньгам. Он так легко тратил их направо и налево с целью доставить мне удовольствие, что, право же, мне порой становилось неловко.
— Рудик, — говорил я всякий раз, когда он вновь оплачивал мой ресторанный счет, — по-моему, это уже слишком! Я и так тебе многим обязан. — А что тебя так удивляет? — пожимал плечами Рудик, — ты первый раз в Америке. Ты у меня в гостях. А я пока что человек достаточно богатый, чтобы встретить дорогого гостя как положено! Так что ты меня не обижай... Но, увы, наша радость по поводу успешной американской карьеры Рудольфа оказалась недолгой. Рыночная экономика, в которую сегодня так стремится попасть Россия, имеет свои минусы. И главный из них — это рецессия, экономический спад, наступающий в результате перепроизводства. В силу чего экономику всех развитых стран время от времени сотрясают неизбежные кризисы. Рудик же, человек очень доверчивый, повел себя и там так, как было свойственно его широкой, увлекающейся натуре. А именно, взял солидные кредиты в банке, накупил на них огромное количество земли под Лос-Анджелесом, где построил множество роскошных дорогих особняков. И это, несмотря на предостережения бывалых опытных людей: «Подумай, Рудик, не спеши. Сейчас — не время для такой работы. Надо переждать, пересидеть...»
Но, как и следовало ожидать, Рудольф их не послушался. И в один не самый радостный для него день, когда необходимо было возвращать кредиты в банк, вдруг выясняется, что денег — нет. А в США к таким вещам относятся довольно жестко — если нечем отдавать в долги, добро пожаловать в тюрьму. Но, слава Богу, в распоряжении Рудика еще оставалась кое-какая недвижимость — те самые особняки, на которых в итоге не нашлось покупателей. Одно слово — спад, рецессия... Таким образом, банк забирает себе эти виллы в счет долга, причем Рудика, в довершение ко всему, еще и выселяют со всей его семьей из собственного дома. Но самое главное — американская налоговая инспекция запрещает обанкротившемуся мистеру Зильберману заниматься какой-либо коммерческой деятельностью.
Не знаю, что чувствовал в тот момент Рудик, потерявший в один момент все, что у него было, но это представить нетрудно. Выходит, стало быть, что все его титанические усилия с момента приезда в Америку не стоили выеденного яйца. Оставалось одно — возвращаться вновь на Родину, в Москву, где только-только начиналось обустройство новой, постсоветской жизни...
