Зяма. Это же Гердт!

Булата Зяма впервые увидел (и услышал) году в шестидесятом или шестьдесят первом в доме "всехнего" знакомого Юры Тимофеева. Придя домой, он сказал, что, как ему кажется, он присутствовал при явлении, которое будет длиться и замечательно повлияет на духовную жизнь поколений.

Думаю, нам всем, и тем, кто сегодня стар, и молодым, и их детям, редкостно посчастливилось, что в нашу жизнь пришел Окуджава. Он возник в ней как бард, но бардов, вполне душевных и крепких, довольно много, и было время, когда его имя, хоть и во главе перечисления, упоминалось среди них. А потом стало ясно, что это невозможно. Он уникален, и ни с кем в ряду, даже с самыми замечательными, не стоит. А стоит отдельно и выше. Потому что он, и это главное, Поэт, определивший на долгие годы эпоху. Звучит, наверное, высокопарно, но это из-за того, что внутри себя я ставлю его еще выше. Как Пушкина. Булат не гений, не Пушкин, но талант такой значимости, что и на памятнике ему могу представить:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Сам Булат, немыслимо скромный и тихий, наверное, поморщился бы и сказал: "Ну, ты уж совсем..."

Последний раз Зяма и я виделись с Булатом неожиданно - в лечебном институте. Я привозила туда Зяму на процедуры, и доктор, к которой на консультацию приехал Булат, сказала ему, что здесь Гердт (она была и Зяминым доктором и знала, что мы дружны).

А потом Зямы не стало. Я в течение многих месяцев не звонила никому. Мне звонили. Булат - нет. И вдруг, перед отъездом Оли и Булата в Германию и Париж, он позвонил и, как будто мы расстались вчера, спросил: "Как ты?", сказал, что уезжает (чего раньше не делал никогда), мы поздравили друг друга с наступающими днями рождения (они у нас в один день) и попрощались.

В ужасном смысле этого слова - навсегда.

Много лет подряд, когда наступал август, мы общались круглосуточно - на поляне в лесу на реке Гауя в Прибалтике. И когда, достаточно часто, я думаю о Булате, то, как одно из "чудных мгновений", вспоминаю: я сижу у палатки за собственноручно сколоченным Зямой столом, корпя над каким-то арабским переводом; от палатки, стоящей метрах в двадцати от нашей, приближается Булат и читает мне только что написанное им про "пирог с грибами"... У нас у всех был отпуск, но у творческих людей любой профессии "отпуска" не бывает. А уж у Поэта - никогда.

"Господи, мой боже, зеленоглазый мой..." - уверена, Пушкин бы одобрил.

Т. Правдина

Зиновию Гердту

Божественной субботы
хлебнули мы глоток,
от празднеств и работы
закрылись на замок.

Ни суетная дама,
ни улиц мельтешня
нас не коснутся, Зяма,
до середины дня.

Как сладко мы курили!
Как будто в первый раз
на этом свете жили,
и он сиял для нас.

Еще придут заботы,
но главное в другом:
божественной субботы
нам терпкий вкус знаком!

Уже готовит старость
свой непременный суд.
А много ль нам досталось
за жизнь таким минут?

На шумном карнавале
торжественных невзгод
мы что-то не встречали
божественных суббот.

Ликуй, мой друг сердечный,
сдаваться не спеши,
пока течет он, грешный,
неспешный пир души.

Дыши, мой друг, свободой...
Кто знает, сколько раз
еще такой субботой
наш век одарит нас.

Ленинград,
29 апреля 1974 года

Продолжение следует...