Продолжаем публикацию интервью Андрея Ванденко. Разговор, состоявшийся в 2013 году, со Светланой Кармалитой, российским режиссёром. Это было так давно, но разговор до сих пор интересный и важный.
Данила Трофимов, редактор 1001.ru
На киностудии «Ленфильм» близится к завершению работа над последней картиной Алексея Германа «Трудно быть богом», снятой по мотивам повести братьев Стругацких. Перезаписью вдова режиссера Светлана Кармалитазанимается вместе с сыном Алексеем Алексеевичем. Премьера должна состояться осенью.
— Трудно быть с богом, Светлана Игоревна?
— Чрезвычайно! Но ты провоцируешь вопросом, заставляя меня проводить недопустимые параллели. Поэтому буду говорить о человеке, с которым прожила более сорока лет и которого, надеюсь, неплохо знала.
— Петр Вайль называл Германа эстетическим деспотом. Согласитесь, звонкое определение.
— На мой взгляд, странная характеристика, хотя, думаю, ключевое слово в ней — эстетический. В обычной жизни Леша тираном не был. Иначе люди не работали бы с ним годами. Ведь наша съемочная группа не менялась на протяжении десятилетий. Да, снимал он долго, медленно, порой это страшно изматывало, даже раздражало. Случалось, я забывала, почему стоим. Вроде все отрепетировано, декорации готовы, актеры в порядке, оператор прошел с камерой сцену целиком, но команды «Мотор!» по-прежнему нет. Начинались придирки, мелкие тырканья: этот реквизит переставить, тот грим поправить… Но стоило мне возмутиться вслух, кто-то из ребят тихонько шептал: «Не мешай! Ты же видишь, он сам еще не знает, как снимать. Не решил…» Леше нужно было поймать определенное состояние внутри себя. Он ничего не делал натужно, через силу, работал лишь в полной гармонии с собой.
— Возражения терпел?
— Нет. Но меня это не касалось, я всегда спорила, если ощущала правоту. И порой напарывалась на оглушительный скандал! Одно время мы записывали на камеру репетиции, чтобы в спокойной обстановке потом разобрать, где, что и как надо поправить. Когда постоянно варишься в бурлящем котле, ко всему привыкаешь, на многое не реагируешь, а тут я посмотрела несколько записей подряд и обалдела. Как Леша на меня орал! Ужасно! Я бесстрастно все сносила. Коммунальные склоки не в моем стиле…
— Но вы ведь разбегались на время, даже о разводе речь заходила.
— Могли разъехаться максимум на месяц, на большее нас не хватало. Леша часто обижался из-за мелочей: то ему казалось, что невнимательно слушаю, то отвечаю не тем тоном… Интонация не понравилась — и понеслось! Иногда до полного бреда доходило. Смотрю, с утра ходит насупленный, не разговаривает со мной. Начинаю допытываться, в чем дело. Через час выясняется: ему приснился скверный сон. Якобы я что-то совсем непотребное сотворила, вплоть до безнравственности. Хотя я тоже могла вскипеть, правда, долго перед этим терпела. Забирала маленького Алешу и уезжала в Москву, где у меня оставалась квартира. Каких-то специальных перемирий не было, встречались после паузы и продолжали жить, словно ничего не случилось. И никогда не вспоминали причину ссоры, не выясняли, кто прав. Чего Леша точно не мог снести, это равнодушия, наплевательского отношения к себе, к своей работе. Он не простил бы мне безразличия. Но это было исключено, я считала счастьем наблюдать за тем, что Леша делает.
— В какой-то момент Алексей Юрьевич продал отцовскую квартиру на Марсовом поле и уехал из Питера, решив, что он не нужен родному городу.
— Все это связано с внутренним мироустройством Леши. Он вдруг счел, что его здесь не ценят, не дорожат им. Снятые картины запрещали, новые снимать не давали, одно время мы зарабатывали на жизнь написанием сценариев, по которым запускались другие режиссеры. Когда «Лапшина» положили на полку, Леше в день его рождения позвонил лишь один человек, хотя обычно у нас собирались большие и шумные компании. Все это сильно давило на психику, напряжение копилось годами, десятилетиями, наконец в 97-м Леша решил, что в Москве пойдет по-другому. Это была иллюзия, хотя мы честно пытались прижиться в столице. Все сломалось вмиг. Как-то пошли со старыми друзьями в ресторан. Трепались, вели обычный застольный разговор. Два товарища заговорили о наручных часах. Один рассказал, что приобрел хронометр за двенадцать тысяч долларов, второй продемонстрировал за двадцать шесть… Леша слушал этот пустой диалог и мрачнел. Он-то никогда не носил часов дороже пятидесяти долларов и мне не разрешал покупать. Для него главное, чтобы циферблат был крупным и стрелки заметными. После того ужина Леша сутки пролежал на диване, отвернувшись лицом к стене, потом встал и сказал: «Пакуем чемоданы, берем собаку и едем в Питер». Так мы вернулись. Зная Лешу, я предвидела подобное развитие событий и заранее купила эту маленькую двухкомнатную квартирку с низкими потолками рядом с «Ленфильмом». Уже потом мы расширились, достроили второй этаж, чтобы сын поселился с нами… Что касается Марсова поля, в той квартире Леша не мог находиться. Он обожал родителей, тосковал, когда их не стало, постоянно ощущал их присутствие. Физически страдал от воспоминаний. Сейчас прекрасно понимаю его состояние, поскольку все время ловлю себя на том, что везде вижу Лешу. И на фотографии смотреть не могу, отворачиваюсь…
— Помню, как приезжал к вам на дачу в Репино и Алексей Юрьевич, уже приступивший к съемкам «Трудно быть богом», рассказывал, что рассчитывает закончить картину за год-два. А было это — на минуточку! — в начале нулевых…
— Знаешь, он ведь не обманывал тебя. Когда говорил, что осенью завершит съемки, через год — монтаж, а через полтора — озвучание, не врал. Леша искренне считал: именно так и будет. Более того, делал все от него зависящее, чтобы уложиться в максимально короткие сроки. Но быстрее, чем получилось, работать не мог. Иначе это был бы не он. Я уже объясняла: Леша отдавал команду «Мотор!», когда находил внутренний баланс. Он не снимал с холодным разумом, и я его в этом поддерживала.
— А из-за чего произошла ссора с Леонидом Ярмольником, исполнителем главной роли?
— Случился чудовищный взрыв, породивший дикую взаимную ненависть. Формальной причины не было, никто ничего не понимал — ни Леша, ни Леня, ни съемочная группа. Конфликт спровоцировали извне. Не хочу называть фамилию виновника. Ни к чему. Человек позволил себе на площадке хамство по отношению к Ярмольнику. Очень уставший, издерганный репетициями, Леня не сдержался и ответил, а Леша среагировал на его крик. Я должна была погасить все в зародыше, но не успела. Слово за слово, двое разгоряченных мужчин наговорили в запале друг другу столько, что, казалось, мосты сожжены навеки. В течение месяца я ежедневно разговаривала по телефону с Леней, пыталась успокоить, а он отвечал, что никогда не вернется. И Леша всерьез искал замену Ярмольнику, думал, как обойтись на съемках без главного героя…
— Потом зарубцевалось?
— Без следа! Злость выкипела, как вода, а желание закончить начатое дело осталось.
— Подобные вспышки на других картинах у Алексея Юрьевича бывали?
— На съемках «Двадцати дней без войны» Леша каждое утро говорил Гурченко, что та ужасно выглядит. Умышленно дразнил Люсю, вводя ее в состояние, которого и добивался. Ролика Быкова Леша считал гением и нашел к нему на «Проверках на дорогах» другой подход, тоже непростой. Но скандала, как с Ярмольником, прежде у нас не было.
— На какой сегодня стадии работа над фильмом?
— На финальной. По сути, Леша все закончил — смонтировал, озвучил. Успел. Остались последние штрихи, которые доводим с сыном. Не скрою, боюсь, как бы ненароком что-нибудь не испортить. Полагаюсь на высочайший профессионализм сына. Алеша прекрасно чувствует папин материал.
— Когда поставите точку?
— Если ничего не помешает, к середине сентября. Но я в такие детали не вникаю. Каждый день прихожу на студию и работаю.
— Про премьеру расскажете?
— Видимо, в России она случится в конце ноября. До того думаем показать фильм в конкурсной программе Римского международного кинофестиваля.
— Но прежде будет Венеция, куда, знаю, тоже собираетесь не с пустыми руками…
— Для нас приглашение оказалось сюрпризом. Точнее, так. Знала, что картину «Мой друг Иван Лапшин» хотят показать на фестивале, но думала, это сделают в рамках какого-нибудь спецпроекта. Выяснилось же, фильм берут в конкурс! Должна напомнить, в свое время Леша крайне обостренно отреагировал, когда на Каннском фестивале критика не приняла картину «Хрусталев, машину!». К случившемуся Леша отнесся как к личному оскорблению и даже унижению, после чего дал зарок не участвовать впредь ни в одном конкурсе. Второй раз подобное он не вынес бы, не пережил. И вот узнаем, что на юбилейном, 70-м кинофестивале в Венеции впервые будет проведен конкурс под названием «Венецианская классика». В нем заявлены картины Уильяма Фридкина, Лукино Висконти, Эмира Кустурицы, Роберто Росселини… И «Лапшина» включили. Как можно было отказаться? По такому случаю фильм Леши даже специально отреставрировали и оцифровали.
— И кто рассудит классиков?
— Современники. Студенты итальянских университетов. Нестандартный ход. Как и состязание мэтров. Пусть и заочное… А Алеша, сын, включен в состав жюри конкурса дебютов, так что полетим в Венецию вместе. Сделаем паузу в работе над «Трудно быть богом», а потом финишный рывок…
— Правильно понимаю, что идея снять картину по повести Стругацких у Германа возникла еще в 1968 году?
— Тогда планам помешало введение советских танков в мятежную Прагу. В Госкино испугались неуместных параллелей с Арканаром, описанным Борисом и Аркадием. Но ты учти, что в первоначальном варианте сценария присутствовала фантастика в чистом виде — с межпланетным кораблем, бластерами и прочими прибамбасами. В нашей картине этого нет и в помине. Мы рассказываем о жизни, погруженной в средневековье планеты.
— Поэтому Герман все последние годы твердил, что надо каждому вбить в голову мысль: там, где торжествует серость, к власти приходят черные?
— По сути, это эпиграф к фильму… Хочешь, чтобы провела параллель с днем сегодняшним? Но такую банальность даже произносить вслух лень. Наши отечественные реалии осточертели, перестала следить за ними. Бессмысленно. Еще в сценарии «Гибели Отрара» мы с Лешей писали, что все, связанное с тиранией, повторяется в подробностях, от которых можно заплакать. Со времен Средневековья ничего к лучшему, увы, не изменилось. Надо говорить не «здесь и сейчас», а «всегда и везде». Разве люди вылечились от звериной жестокости, перестали глумиться над ближними, научились уважать ум, а не силу? Человеческая природа не претерпела волшебных метаморфоз. Значит, необходимо бороться. Хотя сомневаюсь, что победа близка…
— Ваш Румата берется в финале за оружие, нарушая нейтралитет и вмешиваясь в ситуацию на чужой планете. Иного способа одолеть серость, кроме как расчехлить мечи, не существует?
— Не требуй от меня ответа. Стругацкие написали книгу, Герман снял фильм, зрители, надеюсь, его увидят… Скажу лишь, что не согласна с советской трактовкой роли личности в истории. От человека многое зависит. Даже от одного-единственного. Леша считал смерть Бергмана, которого ставил выше Феллини, Тарковского и Куросавы, такой же невосполнимой потерей для мировой цивилизации, как и уход из жизни Достоевского. Незаменимые есть…
— Алексей Юрьевич относился к картине «Трудно быть богом» как к главной?
— Он каждый фильм снимал как последний. Поэтому и был столь требователен к себе и другим. Леша не сомневался, что «Хрусталев» — точка, заключительная глава в его творческой биографии… А сейчас скажу то, о чем никогда не говорила. Леша задумал новый фильм о пятидесятых годах прошлого века. Мы сидели вечерами и обсуждали будущий сценарий. Леша даже нашел деньги для съемок…
— Значит, он не готовился к уходу?
— Нет. Уже нет. В середине работы над картиной «Трудно быть богом» Леша говорил, что скоро умрет. А потом его настроение изменилось… Но что теперь об этом рассуждать?
— Вас назначили главным редактором «Ленфильма» уже после того, как Алексея Юрьевича не стало. Новая должность что-то изменила в вашей жизни?
— Ровным счетом ничего. Я ведь много лет была председателем общественного совета киностудии. Сейчас мы уточняем планы с генеральным директором Эдуардом Пичугиным. В финансовые вопросы, продюсирование и прочие материально-административные сферы не лезем, оставляя за собой лишь творческую сторону. Спустя долгое время «Ленфильм» возобновляет собственное кинопроизводство, осенью в наших павильонах начнутся съемки сразу двух полнометражных художественных картин, получивших поддержку Министерства культуры. Хотим возродить существовавший когда-то конкурс оригинальных сценариев «На берегах пленительной Невы». Название, может, не самое изящное, но уж какое есть… А вообще это тема для отдельного разговора. В конце прошлого года, еще при Леше, произошел раскол в общественном совете из-за взглядов на перспективы развития «Ленфильма». Принципиальных различий в концепциях не было, расходились в деталях, но в результате творческий спор перерос в мерзкую кухонную свару, люди не смогли удержаться в рамках приличий, перешли границы дозволенного. С тех пор они перестали для меня существовать, не желаю более их знать, вычеркнула имена из памяти! Обидно и горько, что среди них оказались те, кого мы с Лешей считали близкими друзьями. Но, повторяю, не хочу сейчас подробно обсуждать это, может, позже соберусь с силами и напишу, как вижу настоящую дружбу…
— Трудно быть без бога, Светлана Игоревна?
— Невыносимо! Позволь на этом остановиться. Если начну копаться в душе и подробно объяснять, защита, которую выстроила внутри себя, не выдержит и рухнет, могу заплакать, а я не смею раскисать, распускать нюни. Мне работу надо закончить…
Москва — Санкт-Петербург
