Продолжаем публикацию интервью Андрея Ванденко. Разговор, состоявшийся в 2013 году, с артистом балета Николаем Цискаридзе.
Данила Трофимов, редактор 1001.ru
30 июня стало последним днем работы в Большом театре народного артиста России Николая Цискаридзе, с которым руководство ГАБТа не продлило срочный контракт ни как с премьером балета, ни как с педагогом-репетитором. Затяжной конфликт разрешился наиболее предсказуемым образом. Правда, не факт, что в этой истории поставлена последняя точка.
— Выглядите подозрительно спокойным, Николай…
— По-вашему, я должен биться в истерике?
— То ли смирение обреченного, то ли знаете что-то и не говорите.
— Предупреждал: встречаемся не вовремя, но вы настаивали на интервью. Сейчас мне нечего сказать. Кроме того, что впереди отпуск.
— Бессрочный.
— Какая разница? Я отработал двадцать один год, зачастую не имея возможности полноценно отдохнуть. Когда начал танцевать в Большом, много гастролировал именно в летние месяцы. За первые семь сезонов ни разу не ушел в отпуск. Ничего хорошего в этом нет. Потом закрыл бытовой вопрос, появилась крыша над головой, и стал отказываться от чрезмерных поездок. Всех денег не заработаешь, на жизнь хватает — и ладно. Никогда не страдал желанием грести под себя: мне, мне, мне… Иначе воспитан.
— Планами на отпуск поделитесь?
— Я суеверный. Козерог и Бык. Не люблю рассказывать о том, что впереди. Однажды в молодости допустил ошибку, упомянув в интервью спектакль, в котором собирался танцевать. Он не случился. Все, больше ничего не озвучиваю.
— Официально вы уже пенсионер?
— И ветеран труда. Солисты балета, имеющие пятнадцать лет стажа, могут так поступать. Не стесняюсь своего шага. Бесплатно езжу на муниципальном транспорте, хожу в музеи, пользуюсь льготами при оплате коммунальных услуг. Что постыдного? Я все честно заработал. Те мои коллеги-ровесники, кто не оформил пенсию, надеются, что это позволит им удержаться в театре. К сожалению, это не так.
— Вы, значит, иллюзий не питали?
— С самого начала знал, чем закончится. Читал дневники Мариса Лиепы, мемуары Галины Вишневской и Майи Плисецкой, книжку Бориса Покровского о том, как увольняют звезд из Большого. Ничего нового о методах работы в этом театре мне не открылось.
— Упомянутые артисты уходили из ГАБТа с обидой, но не судились с ним, как вы, Николай.
— Во-первых, на момент увольнения они были гораздо старше, чем я. Во-вторых, Вишневскую вообще выдворили из страны. А в 89-м было знаменитое письмо в газету «Правда» артистов балета о нравах в Большом, после чего подписантов по команде из ЦК уволили. История циклична. Ни один человек не вынесет потока хамства и вранья, вылитых на меня. У всего есть предел. И как вы смеете заявлять, что я судился с театром? Или, по-вашему, я булочками в переходе торговал? Театр — это кто? В первую очередь артисты. В данном случае я. Да, Большой двести с лишним лет был до меня и много веков будет после, но, как бы кто ни крутил, последние два десятилетия связаны в балете с именем Цискаридзе. Были периоды Улановой, Плисецкой, Максимовой и Васильева. Теперь — мой. И иск я направил против объявлявшего мне выговоры чиновника по причинам, никак не связанным с профессиональной деятельностью. Не надо делать из меня злого гения, мол, я такой беспокойный, конфликтный. Если бы оставили в покое, молчал бы. Но не дают! Это ведь вы пришли на интервью, а не я в собеседники напросился, правда? Когда пару месяцев назад пытались вскрыть мою квартиру, двое суток не мог выйти на улицу: вместе с полицией приехали журналисты и караулили под дверью, не позволяя шага спокойно ступить…
— Давайте отмотаем пленку чуть назад: вы, Николай, в Большом с 92-го, Иксанова назначили туда гендиректором в двухтысячном. Через год вы стали народным артистом и получили первую Госпремию России, еще через два года — вторую… Награды вряд ли случились без ходатайств со стороны администрации театра.
— Иксанов здесь абсолютно ни при чем. Списки на присвоение звания народного составлялись до его прихода: был юбилей, 225 лет Большому (к этому моменту Иксанов проработал в театре лишь пять месяцев), тогда многих артистов отметили. На первую Госпремию меня выдвинула «Золотая маска», чьим лауреатом на тот момент я был уже дважды. К слову, по сей день остаюсь единственным танцовщиком, удостоенным трех «Масок». В 2003-м Госпремию получила «Пиковая дама» — балетмейстер и два главных исполнителя. Спектакль ставили для меня и на меня, о чем неоднократно заявлял великий Ролан Пети. Попутно замечу: у Большого это единственная Государственная премия за последние тридцать лет, и — надо же! — к ней оказался причастен я, такой плохой и скандальный. Опять у вас не клеится.
— Собственно, я ничего не клею, лишь пытаюсь разобраться в корнях конфликта.
— Повторяю: ни с кем не ссорюсь. Это мне хотят прилепить клише скандалиста. А гадости в прессе в мой адрес пишут только анонимы.
— Ну почему? Швыдкой ставит фамилию.
— А кто он, объясните.
— Бывший министр культуры…
— И что? Меня не волнует мнение отставного чиновника, который берется рассуждать, кому выходить на сцену. Господин Швыдкой сильно возмущается, что заслуженные руководители других театральных коллективов высказывают мнение о ситуации в Большом. Но почему, скажите, худрук недавно образованного Театра мюзикла смеет рассуждать о ведущем артисте главного театра страны? И что за постановка вопроса: надо уходить тихо? С какой стати я вообще должен уходить?! Из-за того, что так хочет крышующий ситуацию Швыдкой? Ладно, вас не устраивает артист Цискаридзе, но я уже почти десять лет работаю как педагог. Здесь-то в чем претензии?
— Учеников маловато. Лишь двое — Родькин и Воронцова.
— Но у меня, на минуточку, и было полставки! За шесть тысяч рублей в месяц мне полагалось давать уроки, а я постоянно вел репетиции, готовил с артистами роли, участвовал в прогонах. Эта работа, можно сказать, мой подарок театру. Не скрою, делал все с удовольствием. С Родькиным и Воронцовой отработал четыре года. Денис не учился в академии хореографии, пришел в Большой из училища при ансамбле «Гжель» и стал танцевать здесь премьерские роли. И Лина попала ко мне после школы. До них я работал с Артемом Овчаренко, которого вытащил из кордебалета. Со мной он приготовил не одну ведущую партию, получил все свои награды… У моих оппонентов постоянно не сходятся дебет с кредитом, они без конца обманывают, передергивают. А тех, кто осмеливается сказать правду, наказывают, снимают со спектаклей, запрещают общаться с прессой. По-вашему, нормально, что большинству педагогов в театре сильно за шестьдесят, а молодые квалифицированные танцовщики, народные артисты вынуждены увольняться из-за того, что не дают работать? Разве не это зона ответственности гендиректора? Почему никто из обвинителей не говорит, что 6 июня этого года танцевали балет «Шопениана», который идет в моей редакции? Я сделал его в 2010-м, к столетию Галины Улановой, моего педагога. Это балетмейстерская работа, а со мной даже не заключили договор. Специально для вас сфотографировал программку спектакля. Читайте.
— «Балет возобновлен народным артистом России Николаем Цискаридзе».
— Документ! Балет переносили на основную сцену, но меня не позвали на репетиции. По какой причине? Не хотят признавать, что умею ставить спектакли? До сих пор не оплатили мою работу постановщика, ничего не получаю и за то, что балет играют третий сезон. В принципе, могу за это в суд подать.
— Скандал, связанный с вашим именем, вышел на новый виток после обращения ряда деятелей культуры к Путину с просьбой назначить Цискаридзе на место гендиректора. Ведь так?
— Нет. Обращение предал гласности Михаил Швыдкой, он и поднял шум в прессе. Я тогда не говорил о письме президенту и сейчас обсуждать не стану. Точка! Когда мне вручили уведомления, что мои контракты не будут продлены, тоже никому ничего не сказал. Сутки ждали, что закричу: «Караул!» Расчет не сработал, плохой Николай Цискаридзе промолчал, новость пришлось объявлять пресс-даме Большого театра. Она сделала это в день премьеры оперы «Князь Игорь». Неужели человеку не о чем было сообщить публике? Получается, мое увольнение более важный информационный повод, чем премьера. Уходили народные артисты Уваров и Белоголовцев, из этого почему-то не делали события. Что же пресс-секретарь из-за меня возбудилась?
— Ясно, что Большой несет колоссальные репутационные потери. И спрашивать за это надо с руководства театра. Персонально. Анна Нетребко на вопрос о вашем уходе ответила, мол, всех уволить! Вы согласились бы с таким «обнулением»?
— Да. Любой разбирающийся в теме человек скажет примерно то же. В последние годы почти не хожу на спектакли Большого, чтобы не расстраиваться от увиденного и — особенно — услышанного. Повлиять на ситуацию не могу, а смотреть грустно и больно. Творческий уровень плачевный! Достаточно сравнить открытие после реконструкции Большого и Мариинки-2. Качество несопоставимо!
— Похоже, по-прежнему готовы возглавить ГАБТ?
— Абсолютно! Надо многое менять. Понимаете, бас не может петь тенором, а маленький кривоногий артист танцевать принца. Нам продолжают рассказывать, что очередная премьера прошла с триумфом и зал был полон. Но в Большом всегда аншлаг! Как сказал великий Васильев, этот театр обречен на успех. Туристы шли сюда, чтобы потом показывать билет как сувенир. Это называется «продавать люстру». Об уровне постановки можно судить после второго антракта: заходишь в партер и видишь половину пустых кресел. Людей нет! Это страшно… Реальную цену спектаклю и исполнителю безошибочно знают перекупщики у колонн Большого. Там действует рынок: билеты на два «Лебединых озера» с разными танцовщиками будут сильно отличаться в цене. Вот настоящее мерило успеха и заинтересованности публики! В этом году впервые видел, чтобы исполнительница роли Одетты-Одиллии делала по одному пируэту. Зато худрук регулярно подвозил ее домой после работы… Должны быть четкие критерии, единые для всех. Если заведется фаворит, которому многое разрешено, остальные начнут говорить: «Но ей же можно». Да, Наталья Бессмертнова была супругой Юрия Григоровича, тем не менее она являлась выдающейся балериной и никогда не отменяла движения. В отличие от тех, кто танцует сейчас… Кстати, в 1995 году Бессмертнова, как вы говорите, судилась с Большим из-за незаконного увольнения. Выиграла дело, восстановилась на работе и ушла по собственному желанию. Но сколько это стоило нервов и сил?! Зато теперь снимают документальные фильмы о безвременно ушедшей гениальной балерине… Могу много таких примеров привести. Хорошо знаю историю балета и родного театра!
— А откуда слухи, будто Ратманский покинул Большой из-за конфликта с Цискаридзе?
— Леша счастливо живет в Нью-Йорке и прекрасно себя чувствует. Не надо трогать человека! Да, у него были сложные отношения здесь, однако не персонально со мной, а со всеми солистами. Жена Алексея активно вмешивалась в рабочий процесс, артисты по-разному реагировали на это, высказывались вслух. Скандал грандиознее, чем у Филина с Ратманским, трудно представить, но об этом не говорят. Наверное, не так интересно… К слову, условием господина Иксанова при уходе Леши было, что тот пять лет не будет ставить балеты в Мариинке. Первое, что сделал Ратманский, — выпустил спектакль у Гергиева. Так у кого конфликт с Алексеем? У меня или у руководства Большого?
— С Геннадием Яниным тоже непонятная история…
— Отчего же? Кроме очередного позора, она ничего не принесла имиджу Большого. Но господин Иксанов упорно напоминает о том непотребстве. С Геной я много лет сидел в одной гримерке, дружил с ним и с его нынешней женой, которая является моей кумой. Когда господа Иксанов и Швыдкой решили использовать скандал против меня, лучшие друзья, к сожалению, продались за две копейки. Лишь бы их оставили в театре. Сегодня нет никакой нужды в артисте Янине, эти роли может исполнить любой, тем не менее Геннадия регулярно приглашают в спектакли. Он слишком много знает и если по-настоящему откроет рот… За двадцать лет работы в театре я видел падение многих. Поверьте, мы доживем до поры, когда Иксанова не будет в ГАБТе, и вы столько нового услышите! Достаточно вспомнить уход Григоровича: вчера — любимый, сегодня — ненавистный, завтра — снова великий…
— К слову, Юрий Николаевич молчит, не комментируя конфликт, хотя и брал вас в Большой.
— Он всегда так себя вел… Но перемены неизбежны. Это не зависит от чьего-то желания. Всех ждут интересные подробности! Глупо отрицать: атмосфера в театре нездоровая. Но в ней повинен не я, а директор. Полагаете, педагогам в разгар рабочего дня больше нечего делать, как по команде сверху слушать мои интервью, а потом публично их осуждать? Процесс над Пастернаком, новая версия! Безумно благодарен коллегам: они не подписали бумагу, какой я нехороший, отказались помогать господину Иксанову сводить счеты. Два года назад фокус полуудался, а сейчас не получился вовсе. Нельзя бесконечно манипулировать людьми! Все восхищаются «Легендой № 17», а в фильме, по сути, рассказана схожая история. Поменяйте хоккей на балет, назовите другую фамилию, вот и все. Харламова заставляли писать донос на Тарасова. А сейчас мы любим Анатолия Владимировича, восторгаемся им…
— Правда, Тарасов выигрывал Олимпиады и чемпионаты мира.
— По-вашему, я мало сделал в жизни? У кого из артистов балета моего поколения больше наград и регалий? Не буду оправдываться или что-то доказывать. Мама с детства запрещала это, считая хвастовство пороком. Есть книга «Полета вольное упорство», где ведущие критики мира дают оценку тому, что я делал на сцене. Почитайте на досуге. Если Цискаридзе такой плохой, почему же именно его упорно ставили 31 декабря на «Щелкунчика»? С 95-го года лишь трижды пропустил новогодние спектакли в Большом: в канун 2000-го Владимир Васильев устроил бал, и я пошел с друзьями, включая моего педагога Петра Пестова, в цирк на Цветном, как-то в этот день танцевал в парижской «Гранд-опера» и еще раз лежал в больнице после операции. В прошлом году демонстративно отказался от роли. 14 апреля сказал: «Все, больше никогда!» И уже готовился 31 декабря счастливо провести день рождения. Что меня опять назначили на спектакль, узнал из Интернета. Сначала не поверил. Оказалось, билеты на новогоднего «Щелкунчика» выставили по тридцать тысяч рублей и выше, они плохо расходились, вот и вспомнили обо мне. Зал распродался буквально за сутки! Посмотрим, что дирекция придумает в этом году… Кстати, когда я уезжал по контракту в Парижскую оперу, меня долго не хотели отпускать, три года подряд предлагая других артистов. В итоге приглашение мне втихаря передал лично Ролан Пети. Я пришел к Иксанову и сказал, что положу заявление на стол, если продолжатся издевательства. К тому моменту я отработал в Большом девять сезонов и очень хотел станцевать в Париже. Это единственный случай, обычно всегда отказывался от любых предложений в пользу родного театра. И по замене выходил на сцену чаще других. Танцевал за всех! Мне ни разу благодарность не объявили, хотя мои коллеги в таких ситуациях просили двойную оплату. И им давали.
— То, что вы говорите, Николай, наверное, имеет право на существование. Вот только зря трогаете Сергея Филина, ставите под сомнение его тяжелую травму после покушения.
— Я задаю вопросы, на которые никто не хочет отвечать. Когда очень стараются в чем-то убедить, пытаюсь понять: а зачем? В ситуации с Сергеем с самого начала была странность. Я имею опыт общения с людьми, пострадавшими от сильных ожогов, прекрасно представляю, что это за мука. А тут нам рассказывают о кислоте в лицо и через сутки показывают человека по телевизору… В последние месяцы упорно навязывается тезис, что Филин ослеп. На днях одного талантливого исполнителя сняли с роли в новом балете «Онегин». На вопрос «Почему?» немецкий репетитор ответил, мол, Сергей Юрьевич посмотрел и решил, что вам пока рано танцевать эту партию. Артист резонно заметил: «Но ведь Филин ослеп. Как он мог увидеть?» Реплика осталась без ответа. Тем не менее солист выведен из спектакля. Вот я и спрашиваю...
— Это не отменяет элементарного сочувствия к пострадавшему.
— Откуда знаете, выразил я его или нет? Вы постоянно со мной общаетесь, мы с вами живем в одной квартире?
— Опираюсь на публичные источники, ваши комментарии в прессе.
— И я обо всем сужу по публикациям. Многое не сходится с реальностью. В первый же день сказал: произошла трагедия. Хотите, чтобы заплакал? Могу легко это сделать, меня хорошо учили актерскому мастерству. Или прикажете к каждому интервью прикладывать баночку со слезами? Послушайте, ну почему никто не сочувствовал, когда я год болел, шесть месяцев провалялся на койке, за три недели перенес десять операций под общим наркозом? Филину не задавали таких вопросов, хотя он ни разу мне даже не позвонил. А в мою душу все лезут, хотят увидеть, что там! Радуюсь я или огорчаюсь — это мир, куда не собираюсь никого впускать. Хотите меня в чем-то обвинить?
— Зачем? Лишь добавлю, что с марта трижды был в клинике Аахена у Сергея и в последний раз наблюдал практически незрячего человека, которого надо водить за руку, предупреждая о количестве ступенек…
— Допустим. И какое это ко мне имеет отношение?
— Ваши вопросы повисают в воздухе, вот и реагирую, как могу.
— В отличие от вас в Аахене я не был и не собирался туда ехать. Кстати, вы в курсе, что планируется приезд пострадавшего на гастроли в Лондон и его чудотворное прозрение? Очередной пиар-ход! Готовьте английскую визу…
— А если этого не случится, извинитесь?
— За что?
— Хотя бы за тон.
— Я никого не оскорблял, лишь произнес вслух то, о чем все говорят в Большом. Филину и его семье уже сняли квартиру в Лондоне. Зачем, спрашивается? Он худрук балета, а не оперы, ему надо видеть, а не слышать…
— Ладно. Тогда последнее суждение, хотя, думаю, оно не понравится ни вам, ни Сергею. В этой истории вы оба, похоже, оказались жертвами и заложниками. Пусть и с разных сторон.
— Я со школьной скамьи был большим поклонником Филина, относился к нему с пиететом. У нас разница в выпуске четыре года. С 2005-го мы сидели вдвоем в одной раздевалке и часто общались. Когда Сергей организовал письмо против меня и сам собирал под ним подписи, я перестал разговаривать с ним.
— Николай, я не адвокат одному и не прокурор другому. Да и спрашивал не об этом.
— Отвечаю. Сергей позволил использовать себя против меня. А может, это и был его план. Но я на роль жертвы не гожусь. Как объяснить? Когда бежишь по дороге, а впереди большая лужа, надо ускорить шаг, чтобы меньше обрызгаться. Если остановишься, увязнешь. Вот и пытаюсь не сбавлять темп…
— Но на сцену уже не выйдете?
— В середине июля должен танцевать в Лондоне. Не с Большим театром. Хотя и на той же площади, где стоит «Ковент-Гарден»…
— И как билеты? Продаются?
— Не интересовался. Знаете, я двадцать девять лет на сцене и за эти годы ни разу не посмотрел через глазок в занавесе на зрительный зал. Никогда в жизни! Я по-другому устроен, неужели не поняли?
