...Если представить себе единицу измерения музыки, этакую привычную всем музыкантам валюту, — это будет не доллар и евро, это будет Ростропович. Он был одним из немногих, кто глядел далеко-далеко за линию горизонта, вот брал и обновлял мир — как Королев запускал спутники. И его смерть мало что изменила — он продолжает оставаться на слуху, постоянно в зоне повышенной актуальности. Что и подтвердил наш разговор по случаю 90‑летия Гения с основателем «Геликон-оперы» Дмитрием Бертманом, который организовал последний день рождения мастера в Кремле.
Мстислав Леопольдович недосягаемо возвысил виолончель, заманивая как магнит Прокофьева, Шостаковича, Бриттена и еще десятки имен, писавших свои концерты под обаянием его артистизма. И в чем парадокс — он был и «слепком эпохи» с Берлинской стеной, Белым домом, Солженицыным на даче, отъездом за рубеж etc.
— Дмитрий, это правда, что вы познакомились с Ростроповичем прямо в «Геликоне»?
— Сначала познакомился просто как слушатель: у нас дома были, конечно, собраны практически все записи Ростроповича. Никогда не забуду и те из них, наличие которых приходилось скрывать: там Ростропович дирижировал «Евгением Онегиным», а Галина Вишневская пела, в Большом театре — запись сначала выпустили, а потом весь тираж изъяли и уничтожили после невозвращения великой четы в Советский Союз.
А в 1991‑м — да, познакомился с ним лично: Ростропович с Галиной Павловной заехали к нам в «Геликон-оперу» — у меня в кабинете до сих пор висит эта фотография, — нас познакомил Кирилл Клементьевич Тихонов, главный дирижер, с которым я создавал театр, — он учился вместе с Ростроповичем в консерватории.
— А когда началось сотрудничество?
— Ой, это очень смешно. В 2000‑м «Геликон» был на гастролях в Париже, в Театре на Елисейских Полях... Ну мы 10 дней подряд играли спектакли, и вдруг как-то утром раздался звонок. Я спросонья взял трубку, а там такой текст: «Дима, это Ростропович, бери такси, приезжай ко мне». Я подумал, что кто-то меня раскалывает. Сказал: «Дайте поспать!» — и бросил трубку. Да я и представить себе не мог!
Но тут он еще раз перезвонил: «Это Ростропович». Тут уж до меня стало доходить, взял такси, приехал к ним домой — меня встретили Мстислав Леопольдович с Галиной Павловной, еще их домработница Римма. Вишневская повела на экскурсию по квартире, рассказывая про картины, фарфор и так далее. После чего мы сели кушать потрясающий суп из белых грибов, его Римма приготовила.
И в этот момент Ростропович говорит: «Почему я тебя пригнал — я через час уезжаю в Японию, и мы сейчас должны решить вопрос. Вчера мы были на спектакле твоем, и я хочу пригласить тебя вместе с театром на свой фестиваль в Эвиан — поставить «Летучую мышь». А ведь именно «Летучая мышь» была роковой точкой в его отъезде из России. После того, когда он нигде уже не играл, его с Галиной Павловной пригласили в Московский театр оперетты дирижировать «Летучей мышью». Спектакль ставил мой педагог Георгий Ансимов. Но там произошел конфликт прямо перед премьерой, и Ростропович уехал... И вот теперь я, ученик того самого Ансимова, ставил «Летучую» уже в Эвиане. Так и завязалась наша дружба. И нет дня, чтобы я не вспоминал о Ростроповиче — как об уникальном человеке, который безумно любил общение с людьми.
— Это его качество все вспоминают с невероятным теплом...
— Потому что это общение было главным, мне кажется, и в его творчестве. Ему абсолютно одинаково интересно было общаться с президентами и королями, с одной стороны, и с монтировщиками сцены или просто с прохожими — с другой. Плюс огромное чувство юмора. Плюс невероятная генетическая глубина знаний. И все это соединение — пример на всю жизнь для меня недосягаемый! Шостакович, Прокофьев, Бриттен — каждый композитор мечтал писать для него. И он исполнял всё, потому что его исполнение гарантировало славу этой музыки.
— Но в общении он мог показать характер?
— При всей этой простоте — да, он мог быть очень жестким. Когда это касалось защиты музыки, каких-то принципиальных вещей. Я прекрасно помню, какая была ситуация с его постановкой в одном из театров: он взял и ушел. Потому что не получил нужного числа репетиций, какое хотел; не получил нужного состава оркестра... Ростропович был уязвимым и чутким, если чувствовал, что все тут плохо для него лично, — уходил в сторону. Он не был борцом в этом смысле. Но! Умел бороться за других — это да: очень многим помогал, возникал там, где нужен был его голос.
— Вы видели изнутри эту великую чету — он и Галина Павловна: они дополняли друг друга? Как взаимодействовали?
— Это две крупные личности, которые просто вливались друг в друга. Мне кажется, Ростропович всё происходящее в мире воспринимал вместе с Вишневской. Все оценки давались, учитывая особенности каждого из них.
— Но что его толкало выходить к Берлинской стене или к Белому дому?
— Это обостренное чувство справедливости. У него не было кожи, да, такой вот человек без кожи. Он просто понимал: мне необходимо здесь быть. И он там был. Он все делал как ребенок — предельно искренне...
— И так же искренне он хотел дать людям последний праздник — свой день рождения в Кремле...
— Да. Я был участником и постановщиком его последнего дня рождения буквально за месяц до смерти, в День театра он родился... Это, кстати, тоже не случайно, потому что Ростропович до мозга костей был театральным человеком, каждое его исполнение на виолончели — вы посмотрите — это спектакль! Высочайший драматический артист играет! И умер он ровно через месяц — 27 апреля. А на его праздник в банкетном зале Кремлевского дворца съездов съехались все президенты, великие музыканты. Готовил он это со мной заранее, когда еще не так была выражена его болезнь. На сцене хотел карнавала, праздника, канканов... Постоянно придумывал невероятные сюрпризы. И взял с меня клятву в присутствии Галины Павловны, что будет именно так — весело, игриво: «Независимо от того, как я себя буду чувствовать!». Дал конкретные поручения о каких-то очень смешных вещах — тут тебе и мюзик-холл, и танцы, и наши куски из «Летучей мыши»...
— Но потом ему стало хуже...
— Увы. Вечер был на грани срыва, Ростропович уже лежал в больнице, был действительно очень плох. Но Галина Павловна приняла решение: «Раз мы обещали, надо делать». И я провел этот юбилей. Ростроповича привезли из больницы, его вела Галина Павловна вместе с Путиным. Вывели под руки, посадили в кресло. И мы, близкие, очень боялись, чтобы к нему никто не подходил. Врачи сказали: нельзя никаких контактов, нельзя такого количества людей. Все же стремились, конечно, к нему подойти и поцеловать, а он любил целоваться, но... день этот был очень тяжелый.
— Он всю программу выдержал?
— Да, весь концерт присутствовал. А потом его увезли обратно в больницу. И это последняя с ним была встреча: на следующий день я улетал на постановку за океан. К нему после концерта подошел — было ясно, что всё плохо, мы обнялись под громкие звуки музыки, которые доносились из зала
Ян Смирницкий
