На сцене только один актер, свечка, стол и страшная карта ГУЛАГа на заднике. Но голос Филиппенко, его мимика и пластика творят маленькое чудо — всех персонажей «Ивана Денисовича» видно. Они как будто выходят из тьмы, окружающей сцену, и потом снова скрываются в ней. Но теперь уже это бездонная тьма ГУЛАГа.
Зная манеру чтения Филиппенко — текстов Гоголя, Достоевского, Зощенко, — можно было предположить, что и здесь, в «Иване Денисовиче», он не обойдется без гротеска, акцентированного жеста, вообще гиперболы (всегда блестящей). Но нет. Читая Солженицына, он скорее похож на себя в германовском фильме «Мой друг Иван Лапшин» — сдержан, значителен внутренним знанием, даже акварелен. Аналогия не случайна. «Лапшин» во многом — об ощущении надвигающегося ужаса
Хотя Александр Георгиевич после спектакля, приуроченного к
— Я слышал, что со спектаклем «Один день Ивана Денисовича» вы побывали на территории ГУЛАГа. Где именно?
—
— И какое впечатление на вас произвел бывший лагерь?
— Сильное. Что должно быть в голове у человека, если он считает, что за высказывания можно скрутить, посадить за этот страшный забор? Только за мнение. Не за злодеяние, не за преступление, а за независимую личную позицию. И как все это в итоге повлияло на страну, на психику людей…
— Расскажите, когда и как пришла идея спектакля?
— Это даже не спектакль, а театральный проект. Все началось в Библиотеке иностранной литературы. Мы провели два тематических вечера, и, казалось, можно было на этом закончить, но нет, я решил продолжить: почувствовал, что все от этого выиграют — и зрители, и я. Я только что отыграл спектакль в Петербурге, в Доме-музее Достоевского. И сейчас у меня такое приятное ощущение пустоты — все было отдано, и через солженицынский текст произошел обмен энергиями со зрителями. Ко мне приходили за кулисы и в Москве, и в Питере с глазами, полными слез… Происходит
— То есть во время спектакля происходит
— Безусловно. Кстати, еще один интересный момент. Оказалось, что для спектакля нужен театр, где зритель сидит выше актера, в амфитеатре, и тогда луч энергии, на котором держится спектакль все два часа, от меня проходит через зрителей… вверх. А когда я на классической сцене, над зрителем, не очень получается объединить весь зал для, если хотите, нашего общего покаяния.
Тут очень важна эмоциональная волна.
— Кстати, о зрителях. Вы ездили по стране — как «Ивана Денисовича» принимает молодежь и чем отличается реакция столичной публики от реакции на спектакль в регионах?
— Я был в Перми, в Вологде на фестивале неигрового кино и в Питере. А реакция… Реакция, на мой взгляд, не отличается. Когда молодые приходят на спектакль и видят карту ГУЛАГа (уже полспектакля сыграно), у них шок. Идея с картой и вся сценография Давида Боровского, а сын его Александр потом уже придумал мне формулу световой партитуры…
И вот как эпиграф звучит солженицынское: «Разверните на большом столе просторную карту нашей родины. Поставьте жирные черные точки на всех областных городах, на всех железнодорожных узлах, во всех перевалочных пунктах, где кончаются рельсы и начинается река или поворачивает река и начинается пешая тропа.
Что это? Вся карта усижена заразными мухами?
Вот это и получится у вас величественная карта портов АРХИПЕЛАГА«.
Молодой парень, который ничего про это не читал, даже не знает, что миллионы человеческих жизней пропали… Я чувствую, что это его затягивает, прошибает, и он берет книгу Солженицына…
— Вы, конечно, знаете, что канал «Россия» проводил акцию «Имя Россия», и в число 12 претендентов на это звание вошел Сталин. Как вы думаете, с чем это связано: с отсутствием государственного осуждения террора, с недостатками образовательной системы или с тем, что у нас не было своего Нюрнбергского процесса? И вообще — возможен ли он в России?
— В одной из своих концертных программ я читаю строки Окуджавы: «Пока от вранья не отвыкнем, / традиции древней назло, / покуда не всхлипнем, не вскрикнем, / куда это нас занесло, / пока покаянного слова не выдохнет впалая грудь, / придется нам снова и снова / холопскую лямку тянуть».
Я это читаю с эстрады, чтобы пришедшие на концерт задумались. Благо сегодня есть выбор, а у нас, в нашей молодости, выбора не было, мы разными способами, каждый
И вот еще! Вы узнаете об этом одни из первых. Пока шли финальные передачи «Имя Россия», я активно репетировал в театре «Современник», где в конце месяца должен состояться спектакль, в котором Валентин Гафт будет играть человека, вообразившего себя Сталиным, а я буду играть шесть ролей. Эта фантасмагория называется «Сон Гафта, пересказанный Виктюком».
— Вам не кажется, что сегодня, когда в России фактически нет реальной политики, политику пытаются сделать из истории?
— Все так. Одно добавлю, на моем веку столько поменялось!.. Особенно гуманитарных учебников. В отличие от учебников математики и физики с каждым съездом коммунистической партии менялся учебник истории. Мои старшие друзья-физтехи меня учили, как надо вчитываться и всматриваться в текст и сноски. Я на всю жизнь запомнил, какой у меня был шок, когда вышла книга о Тухачевском, а в конце указатель имен, упоминаемых в книге. Я посмотрел на даты смерти всего высшего военного состава, а там — один год у всех…Что же осталось, думал я, кто?
— Когда состоится ближайший спектакль по Солженицыну?
— Раз в месяц я играю, и каждый спектакль всегда приурочен к
Никита Хлебников
