Хороший человек — это звучит гордо! Встречаясь с Александром Олешко в ресторане на Патриарших прудах, я увидел перед собой хорошего человека. Адекватного, умного, знающего себе цену. Ни в коем случае не пафосного, не высокомерного. Или он так хорошо умеет это сыграть? Не верю!
Олешко и есть такой замечательный. А уж в том, что он талантливый, я и не сомневался. Ни капельки. Завтра артисту исполняется 40 лет. Всего-то 40!
«Попса? Это совершенно не мой мир»
— Для начала вопрос, немножко попсовый. Ну ты ведь тоже в чем-то немного попсовый, нет?
— А что такое попса? Это совершенно не мой мир…
— Для тебя это оскорбительно?
— Нет, не оскорбительно. Просто я вообще никогда никого ни за что не осуждаю. Вот есть мир, многообразный, в котором много разных стилей, направлений, красок, людей, цветов…
— И все-таки: Ургант или Олешко?
— Надо спрашивать у зрителей.
— Я у тебя спрашиваю.
— Нет, это некорректный вопрос.
— Ну да, ты же умный человек, а я тебя о таких пустяках...
— Приятно, что я умный человек. Ваня создал свой собственный жанр. Есть очень много попыток быть, как он, у многих самых разных ведущих, актеров и актрис. Это всегда проигрыш, всегда провал, жалкое подобие. Я за то, чтобы человек являл свое собственное лицо, направление, свою собственную фамилию. Когда говорят «это второй Андрей Миронов», я думаю: ну, это какая-то беда. Надо быть первым и единственным в том, что ты делаешь. То, что делает Ваня, называется «я есть». Он такой, он ни на кого не похож. Есть у него очень удачные программы, острый ум… В общем, я с уважением отношусь к тому, как он существует и работает. Мне просто это странно: как можно ответить «Олешко или Ургант?», спрашивая у Олешко.
— Есть такие самовлюбленные люди. Ну, условно: Нагиев или Ургант? Самовлюбленный человек ответит: «Нагиев». Он скажет это уверенно, и ему даже, может быть, поверишь.
— Я другой человек. Я люблю себя, но я не самовлюбленный. Все-таки здесь та тонкая грань, которую, кстати, большинство людей не различает, поэтому в итоге выглядят смешно и трагично даже. Любить себя — совершенно не значит быть самовлюбленным. И наоборот. Любовь к себе — это самоуважение прежде всего.
— Ну да, если сам себя не полюбишь, кто ж тебя полюбит.
— И это тоже. Если продолжать тему, убирая персоналии, фамилии… Вот сказали бы: «Чувство юмора или стеб?».
— Это другое.
— Нет, именно то самое. Конечно, я выбираю чувство юмора, потому что стеб все-таки это некое, пусть и мягкое, с улыбкой, но унижение кого-то…
— Это вопрос к тем, кто хочет унижаться и кто будет обижаться.
— Может быть и так, но мне чувство юмора ближе, дороже, оно тоньше, добрее. Потому что есть вершина, даже к подножию которой еще никто не подобрался, — Аркадий Исаакович Райкин.
— Но Аркадий Исаакович Райкин часто говорил словами Жванецкого. Да, он великий артист…
— Неважно. Он эти слова отбирал, переставлял, корректировал. Найти своего автора — значит найти того, кто озвучивает мысли и чувства твоей души или твоего таланта. Райкин же до сих пор современен. Помнишь, как в «Чайке» Тузенбах говорит, что люди будут летать на воздушных шарах, изменится мода, будут носить другие костюмы, но человек своей сутью останется прежний.
— Это понятно. Но вот ты преподаешь… Хотя бы в твоем эстрадно-цирковом училище…
— Нет, давно уже не преподаю. И в Щуке появляюсь фрагментарно. Меня почему-то прозвали педагогом… Педагог — это все-таки отдельная профессия. Даже не профессия — призвание…
— Но все-таки, когда ты встречаешься с 18–20-летними студентами… Они ведь Райкина не знают.
— К сожалению. А я знаю, к счастью. Но им ничего не мешает его узнать. Тут все зависит от человека.
— Для них Райкин уже устаревший персонаж. Для них есть люди из «Комеди клаб».
— Для меня «Комеди клаб» не является вершиной ни актерского мастерства, ни вкуса, ни эстетики. Да, там есть очень много талантливых людей. Но… Не моя планета.
— Ну да, люди из «Комеди клаб» работали на Первом в «Прожекторперисхилтон», а потом их позвали назад, предложили очень хороший годовой оклад со многими нулями в долларах, и они ушли. Ты бы так не сделал?
— У меня были самые разные предложения, и финансово более чем заманчивые, неоднократно. Мне их делали, чтобы я покинул свои программы, которые веду на Первом канале. Но у меня даже мысли не возникало выбрать какие-то бешеные деньги и лишиться того счастья, в котором я сейчас пребываю. А то, что делают ребята из «Комеди клаб», я отлично умею делать в своем узком, закрытом кругу. Могу быть таким же безбашенным, якобы смелым…
— И повторять через слово «ж…па»?
— Нет, это не мое слово. Но выносить это на сцену… Ну, не знаю. Я даже не могу представить себе такую ситуацию.
«Сына пока нет, но каких-то творческих детей — целая куча»
— Ты к себе критически относишься?
— Я отношусь к себе реально. Трезво. Это сейчас большая редкость, кстати говоря.
— А насчет самовлюбленности… Таких людей, которых ты видишь на ТВ, в шоу-бизнесе, среди артистов, наверное, здорово пародировать. Хороший материал.
— Дело в том, что мои таланты якобы пародиста возведены в какую-то степень… Я не считаю себя пародистом. Более того, я абсолютно ничего особенного и выдающегося в этом жанре не сделал. Я не кокетничаю. Но я очень благодарен «Большой разнице», потому что утолил там свою жажду комедийной острохарактерной формы существования. Например, если бы я жил во времена активного творчества Эльдара Рязанова, Данелия, Гайдая или Владимира Меньшова — да, я обивал бы пороги, чтобы у них хотя бы в эпизоде сняться. Мне кажется, это моя история.
— Слушай, тебе же 40 лет. Рязанов снимал и в 90-х, и в нулевых. Кто только у него тогда не снялся — от Фоменко до Певцова. Кого там только не было! Тебя там только не было.
— Меня там не было, потому что ролей таких для меня не было. А что я мог там сыграть?
— Ну вот «Ключ от спальни», водевиль. Эльдар Александрович называл это дурошлепством. Ты как раз там бы очень даже смотрелся.
— Если честно, я даже не помню этого фильма. Кажется, там снимались Крюкова и Безруков? Ну что делать, не сыграл. Обычно человек в жизни, которую в общем называют зеброй, почему-то считает только черные полосы. А белые как же? А почему бы не поблагодарить пространство за минуты радости, счастья, периоды душевного покоя? Вот я предпочитаю у любого человека, даже самого спорного, сначала увидеть все самое хорошее.
— А у тебя сейчас какая полоса — белая?
— Безусловно. Но, как у всей даже не страны, а планеты, она как советский телевизор — рябит.
— Что такое белая полоса? Творческий успех? А что такое творческий успех? То, что ты сейчас востребован?
— Я вообще про успех не думаю. Белая полоса — это то, что я здоров — раз. Это то, что у меня есть отобранные — их немного — настоящие друзья. Это то, что у меня есть мой личный круг общения, которому я доверяю на 150 процентов, где я могу услышать и критику, и добрые слова, увидеть абсолютно реальную картинку себя в этом мире. Это то количество работ, которое у меня есть. Это те сбывшиеся мечты, которые были в моем золотом списке с детства, и я теперь могу смело ставить галочки: это сбылось, это сбылось…
— Огласите весь список, пожалуйста.
— Сейчас оглашу. Это то, что я засыпаю совершенно спокойно, без мук. Меня ничто не терзает.
— А муки совести?
— Я пришел к своим 40 годам честным человеком, заработавшим все, что у меня есть, себе самостоятельно. Никого не предавшим, не продавшим душу дьяволу.
— Как тебе удалось такое в этом чертовом шоу-бизнесе?
— Я верую. Верую не на показ. Понимаю бренность бытия и как мало отведено человеку времени для того, чтобы сделать что-то хорошее. Всегда хотел сделать вокруг себя что-то хорошее. Никогда не бравировал, не афишировал… Если бы в позапрошлом году не сфотографировали, как я сажаю деревья во дворе… Я даже никому про это не рассказывал.
— Ну да, построить дом, посадить дерево, родить сына…
— И это тоже. Ну, сына пока нет, но какие-то творческие дети… целая куча, уже многие выросли, их в кино снимают.
— А дом есть?
— Нет, дома нет тоже, к сожалению. Очень хочу дачу. Квартира есть. Машина есть. Дом впереди, еще надо попахать. Как-то деньги в этом смысле уходят на запись песен, на то, чтобы их издавать. Ну, ничего. Список мечт? Стать артистом, жить в Москве, играть в большом старом театре. Это я с детства себе задумал, проживая в городе Кишиневе.
«Есть такая публика!»
— Ты служишь в Вахтангове?
— Ну, я не в труппе, но играю в нем уже 12 лет. А до этого поиграл в Театре сатиры год, 10 лет в «Современнике». Хотел петь — пою. Слышать свои песни на радио — иногда слышу. Иметь свой собственный концерт — имею. Гастролировать по миру — гастролирую. Быть, в общем, не каким-то там артистом, а артистом со своим именем, со своей фамилией — есть такое. Иметь свою публику, которой я понятен и нужен — есть такая публика!
— Твоя публика — это…
— Это добрые, интеллигентные, ищущие, умные, музыкально внутри устроенные, думающие, читающие.
— Гендерный состав?
— Потрясающая история: на концерты приходят люди с детьми, люди среднего поколения, 50-летние, 60-летние, 70-летние.
— В основном женщины, как у Стаса Михайлова?
— Абсолютно охвачены все слои населения.
— Брутальные мужики?
— Брутальных мужиков жены притаскивают. Но у меня для них тоже есть ключ, и они остаются довольными.
— Ты пародируешь для них Розенбаума, поешь «Гоп-стоп»?
— Нет, любой человек, оглушенный шумом ХХI века, хочет, чтобы на душе было спокойно. Я пробиваюсь через это оглушение временем и говорю им, что на моем концерте у вас есть замечательная возможность узнать себя. Первые 20–30 минут очень сложно, потому что зрители сейчас другие, избалованные телевизором…
— А молодые, которые телевизор вообще не включают? Ты для них кто?
— Я для них герой из «Папиных дочек». Я для них герой из «Смешариков». Я для них ведущий программы, которая на канале «Карусель» шла…
— Ну, это совсем маленькие. А вот средний класс, хипстеры, «хомячки» — ты их берешь в расчет? Или это совсем не твоя аудитория?
— А что такое хипстеры?
— Компьютерные люди, офисные… Иногда их интересует политика.
— Я до такой степени, если честно, не изучал публику. Я для тех, кому я понятен. А зачем для всех? Так не бывает. Это только солнце, как поет Вера Брежнева, светит всем одинаково.
— Тоже объект твоих пародий?
- Да нет, просто песня хорошая. Ко мне как-то подошла Юлия Ковальчук и так с сожалением, жалостью спрашивает: ну а ты хоть современную-то музыку слушаешь? Конечно, слушаю.
Внутри меня живет очень много музыки советского периода, потому что она была создана по другим лекалам, по другим причинам и просто по движению души поэта, музыканта. Писали они потому, что не могли это не написать. Даже на заказ, даже на спор за один час. Но для этого нужно иметь культурную базу.
Я был на даче у Олега Анофриева, и он услышал, как я по телефону разговариваю с девушкой. Понял, что для меня имя Виктория — это не просто имя, а особенное имя. Он ни о чем меня не спрашивал тогда. Звонит мне вечером, говорит: «Я тут кое-что понял, извини, но я тебе прочитаю стихи». И читает мне замечательные, ироничные, талантливые, добрые стихи. Стихотворение называется «Виктория».
Потом он говорит: «Знаешь, нет, не «Виктория», а «Моя Виктория». Прочитал. «Нравится?» — спрашивает. Я говорю: «Очень». — «Хорошо». Вдруг ночью звонок: «Ты не спишь? Я написал музыку». В итоге я записал эту песню и Виктории в день рождения подарил. И сказал ей, что эту песню написал Олег Анофриев. А она вдруг вспомнила, что маленькой девочкой ходила на его концерт и он единственный из артистов, у кого она за всю свою жизнь взяла автограф.
— Это судьба, Саш, женись.
— На следующий день звоню Анофриеву, рассказываю: «У нее моего автографа нет», — говорю. А он смеется: «Видишь, как я тебя обыграл». Но для того чтобы написать так песню, нужно прочитать энное количество книг. Вот Ролан Быков, Сергей Юрский, кстати, тот же Рязанов — какие они писали стихи! У Рязанова есть книга «Ностальгия», это же стихи высокого полета. У Юрского такие стихи, до мурашек! И у Быкова. У Юрского есть потрясающие стихи, называются «Дело во времени»:
Дело во времени, дело во времени.
Снова лежу меж твоими коленями,
Снова целую скучающий рот,
Одновременно унижен и горд.
Ну посмотри! У каждого человека, кто прожил разные ситуации в любви, сразу что-то всколыхнется.
«Ну всё, наверное, будете меня убивать»
— А русский рок как тебе?
— Это кто?
— Шевчук, Гребенщиков, Макаревич, Бутусов. Ты же помнишь, как в перестройку они все вышли из подвалов.
— А для нас тогда главным был Цой.
— Безусловно! Это номер один.
— Есть такой удивительный факт. У нас была очень строгая классная руководительница в школе, учитель по химии. Там вообще было всё жестко, я ее очень боялся. Мне было некомфортно на ее уроках. Но когда умер Цой, когда он погиб, она, человек другого музыкального вкуса, другой формации… Казалось, для нее гибель Цоя должна быть проходной историей. Но она что сделала — купила плакат Цоя и повесила у нас в классе рядом с доской. И этим набрала такие очки у всей школы! А вот уже за Цоем в моем душевном списке шел Гребенщиков…
— Пародировал его?
— Нет. Пародировал я в школе Владимира Молчанова, «До и после полуночи». А если говорить о современной музыке… Мне очень нравится Леонид Агутин, я его обожаю. Он ни на кого не похож. Мне очень нравится «А-Студио». Мне очень нравился Батыр, который умер совершенно скоропостижно. Мы с ним за месяц до смерти виделись в аэропорту. Мне нравится этот парень, Невергрин, который с Агутиным одну песню поет. Мне нравится Визбор-внучка, которая на «Голосе» провалилась и вдруг стала звездой. Мне нравится Пелагея.
— Ты пародировал Ренату Литвинову…
— Всего два раза. Здесь, у Патриарших, я с ней встретился в магазине и говорю: «Ну всё, вы, наверное, меня будете убивать». Она говорит: «Нет». — «Вы извините, но вы же понимаете, что я пародирую не вас, а некий образ, который сами себе зрители придумали. Но я больше не буду. Наверное, не надо?» — «Не надо». А в прошлом году мы с ней встретились в Большом театре на церемонии вручения государственных наград, ей вручали медаль Пушкина, а мне звание заслуженного артиста. Мы с ней взяли по бокалу шампанского, сели на подоконник, отметили это дело.
— Но Макс Галкин тоже любит ее показывать. Ты сравниваешь свою Литвинову и его?
— Вообще не сравниваю, потому что сравнение не в мою пользу. Я всегда на протяжении уже лет десяти говорю про Максима, что он абсолютный мастер пародий. Ему не нужен грим, не нужен костюм — никакие вспомогательные средства. Он перевоплощается на глазах. Благодаря Галкину в любом театральном вузе на втором курсе все делают Литвинову. Легкое несмыкание связок, характерные руки — вот тебе Рената Литвинова, то, что по большому счету к Литвиновой вообще не имеет никакого отношения. Она талантливейший режиссер, актриса, умнейший человек, сценарист.
— Так как же в пародии схватить суть человека?
— Веришь ли, не знаю. У меня нет никаких выдающихся пародий. Единственное, когда я сам был удивлен и доволен собой — это моя пародия на Андрея Данилко — Верку Сердючку.
— А ты похож на него.
— Причем не в песне, а в жизни. Вот это было интересно.
— В твоей системе ценностей деньги стоят под каким номером?
— Они нужны мне исключительно для выполнения творческих задач. Не мне рассказывать, что такое сейчас записать на хорошей аппаратуре в хорошей студии песню. Что такое заплатить гонорар композитору, поэту. Что такое очистить авторские права в тех песнях, где есть наследники. Это очень затратная история и очень серьезная статья расходов.
— А к роскоши как ты относишься? Которая еще называется понты.
— Ничего такого особенного у меня нет, мне это совершенно не нужно. Вот у меня очки. Я их килограммами покупаю в переходах.
— А я свои в Нью-Йорке купил за шесть долларов.
— А мои три стоят. Мне говорят: ну как ты можешь, они же должны быть… А я им: «Должны? Кому мы что должны?» Я от этого совершенно независим. Лет десять назад в Лос-Анджелесе целый месяц отдыхал и наблюдал жизнь Голливуда, скажем так.
— И кого ты там наблюдал?
— Помню, как в драной майке ходил по пляжу Джуд Лоу с детьми, как тоже в драной майке гуляла с собачкой на тот момент беременная Джулия Робертс. Для меня это фокус удивительный, когда ты вечером где нужно — в театре, на церемонии — можешь превратиться из гадкого утенка в лебедя, и это гораздо интереснее, чем строгое соответствие какому-то образу с утра до ночи. Столько сил и энергии надо на это тратить. Я совершенно спокойно люблю все простое, а если уж где надо выйти, то…
— Да, что человеку надо... Иногда я бываю в гостях у известных людей и вижу этот двухэтажный шик, когда два человека просто теряются в своей квартире. У тебя какая квартира?
— Обычная, маленькая, уютная.
— А ты хотел бы больше?
- Когда у меня будет куча детей. Я был в квартире у Юрия Владимировича Никулина, когда жива была еще его вдова, Татьяна Николаевна. При такой популярности, славе и любви публики безграничной он сумел сохранить адекватность и продолжал жить для людей.
Его квартирой было не просто скромное жилище, а более чем скромное. Татьяна Николаевна настаивала, чтобы все было как при Юрии Владимировиче, ни один предмет не переставлялся, ремонт не делался. Я был в туалетной комнате, где даже плитки не было, просто покрашенные стены. Вот для меня это является показателем, примером.
Я не против комфорта и, безусловно, сам люблю, когда уютно, но мне не нужны золотые ручки и унитазы. Так быстротечна жизнь, и тратить время, энергию на то, чтобы в этот короткий период организовать для себя какое-то невероятное пространство и мир… Я видел и такие квартиры и такие дома, но я при этом не видел счастья и покоя в глазах людей, я не видел гармонии, спокойных лиц. Это удивительная вещь. Но каждый получает то, что он заслужил.
— А что из твоего детского списка еще не реализовано, что впереди?
— Впереди интересные роли в кино, впереди еще много несыгранных ролей в театре. Потому что последние лет восемь это очень мощная телевизионная жизнь, и режиссеры ко мне относятся как к телегерою. Но слушайте, у меня вся жизнь впереди, Зельдину 101 год, а мне 40. Значит, впереди у меня еще… 61 год творчества. Сколько можно снять всего!
