Продолжаем публикацию интервью Андрея Ванденко. Разговор, состоявшийся в 2010 году, с режиссёром документального кино Ольгой Свибловой.
Данила Трофимов, редактор 1001.ru
На минувшей неделе Мультимедиа Арт Музей Москва — МАММ, зачастую именуемый по старинке Московским домом фотографии, справлял новоселье. Точнее, возвращение на круги своя после пятилетних скитаний, вызванных реконструкцией входящих в музейный комплекс двух зданий на Остоженке. По идее, бессменный директор МДФ — и соответственно МАММ — Ольга Свиблова должна была светиться от радости, покончив с ремонтными мытарствами и обретя надежную крышу над головой, но при встрече особого оптимизма она не излучала…
— Не выглядите счастливой, Ольга Львовна.
— На публике должна постоянно держать лицо, а когда нет лишних свидетелей, могу позволить себе не играть. Я все время в работе и прекрасно знаю, что уже сделано и сколько еще предстоит.
— Вот и расскажите, чего вам стоило дом построить.
— Во-первых, это отвлекало от профессиональной деятельности, хотя ее никто не отменял. Во-вторых, потратила кучу нервов, а они, как известно, не восстанавливаются. В-третьих, узнала то, что предпочла бы не знать.
— А именно?
— Был момент, хотела рассказать о проблемах, с которыми столкнулась в процессе строительства. Когда доходила до точки, грузила кого-нибудь из близких, стараясь выговориться, выливала монолог о своих бедах на голову невольной жертвы. Так повторялось несколько раз, пока я не вспомнила, как в 2005 году мы делали выставку к юбилею Победы и развешивали на Остоженке портреты ветеранов Великой Отечественной. Фотографии сопровождали строчки из сочинений московских школьников, писавших о том, что им известно о войне. Мне почему-то врезалась в память работа мальчика, допустившего в коротком тексте несколько грамматических ошибок и признавшегося, что всю информацию он почерпнул из фильмов и книжек, поскольку его дедушка никогда не говорит о происходившем на фронте, мол, это слишком страшно… Кстати, мои бабушка и мама тоже всегда старательно избегали военной темы. Словом, я поняла, что не буду никому рассказывать, как строился МАММ.
Ольга Свиблова
Фото: Сергей Тягин
— Значит, это была ваша вторая мировая?
— …Тем более, работы далеки от завершения, сделать предстоит еще много. Наверное, по-иному не бывает: после ввода любого крупного объекта есть недоделки, но хотелось, чтобы их оставалось меньше, чем в нашем случае. Всегда надеешься на лучшее, но действительность быстро избавляет от иллюзий.
— Поэтому вы пока и не обжили новый кабинет?
— Переезд музея — долгая история. Пока относительно готовы выставочные залы, туда можно приглашать гостей, офисная часть требует доработки.
— Когда в 98-м году начиналась история с реконструкцией, вы, наверное, предполагали, во что ввязываетесь?
— Другого выхода попросту не было. Мы получили крохотное здание в остро аварийном состоянии, но с замечательным расположением. Рассыпавшаяся кирпичная кладка, прогнившие и просевшие межэтажные перекрытия, старая, грозящая пожаром от короткого замыкания электропроводка… Понятно, что требовался капитальный ремонт. Город предложил помощь, которую мы с благодарностью приняли. Я хотела любой ценой сохранить место, ибо убеждена, что музеи обязаны располагаться там, где удобно посетителям. Цена квадратного метра на Остоженке известна, но мэрия Москвы пошла на эту жертву, мы остались в центре, в шаговой доступности от двух станций метро. В ближайшем будущем весь город наверняка спустится в подземку, устав стоять в многокилометровых пробках. Транспортный коллапс неизбежен, мы на его пороге. По крайней мере я заново учусь пользоваться метро после того, как десять лет назад села за руль машины… Конечно, в 98-м никто не мог предвидеть, насколько сложно все пойдет. Но это не проблема конкретной стройки. Город сделал максимум, чтобы объект был готов в срок. Надо говорить о системном сбое. В стране дико депрофессионализирован строительный сектор в целом. Поэтому двумя руками приветствую появление в Москве «Стрелки» как новорожденного центра архитектуры и дизайна. В этом есть острая нужда. Как и в грамотных, современных инженерах, прорабах, штукатурах, малярах, столярах. От них зависит качество работы. Ведь счастье, о котором вы спрашивали, оно в деталях. Так гласит девиз известной торговой фирмы. Я физически не могу видеть, когда краска залезает на наличник, дверной косяк установлен неровно, отходит уголок обоев или не до конца закручен винт. Хочется взять в руки отвертку, кисть и броситься все исправлять. Мечтаю возродить в прежнем виде профессионально-технические училища, где обучали бы настоящему ремеслу.
— Пойдете туда преподавателем?
— К счастью, еще живы старые мастера, которые могут поделиться опытом с молодым поколением, но важно сохранить традиции, не дать им погибнуть. Если люди не умеют работать, их надо учить. Классный маляр — это такой же талант, как и хороший художник. Я всегда сама делала ремонт в своих квартирах. Могу ровно поклеить обои и аккуратно покрасить. Другой вопрос, сколько времени это займет. И шить умею, полжизни обшивала себя самостоятельно. Но все же любым делом должен заниматься профессионал, тот, у кого руки золотые и голова. Норма качества обязана быть в крови у каждого участника процесса.
— Проектом МАММ вы довольны?
— Я же объяснила, что не хочу обсуждать эту тему. Есть результат, его и надо принимать как данность.
— Но представители «Архнадзора» утверждают, что вашими стараниями угроблен еще один осколок старины.
— Уважаю мнение организации, добровольно взявшейся следить за сохранностью памятников архитектуры в Москве, но в данном случае вынуждена возразить: неправда!
— Дом, в котором жил историк Соловьев, родился его сын-философ…
— Это лишь исторические легенды, к сожалению, не получившие документального подтверждения. Я искала свидетельства в архивах, с радостью провела бы научные семинары, посвященные старшему и младшему Соловьевым, но — увы. Доподлинно известно, что в здании по Остоженке, 16, однажды на тайной сходке выступал Ульянов-Ленин. Но этого факта недостаточно, чтобы признать дом памятником архитектуры. Он таковым никогда и не был. Здание многократно перестраивалось, на первом этаже размещался магазин «Сантехника», на втором — маленький выставочный зал, остальное пространство занимали коммуналки. О каких Соловьевых и ауре старой Москвы речь? Когда мы туда заехали, внутренние перекрытия находились в аварийном состоянии, крыша в буквальном смысле лежала на полу. Пришлось элементарно латать дыры. По первоначальному плану дом собирались зажать бетонным коробом — снаружи и внутри. Это привело бы к изменению пропорций, но проект не соответствовал требованиям по виброзащите. Под домом проходит ветка метро, и в некоторых местах расстояние между фундаментом и тоннелем составляет менее шестидесяти сантиметров. Когда шел поезд, стены дрожали. Поэтому инженерные расчеты делали заново. Параллельно провели детальную экспертизу кладки XVIII века, чтобы по максимуму сохранить ее. В итоге реконструкция длилась на год дольше, но все, что смогли, мы восстановили, не отступив в фасадной части ни на миллиметр от старых чертежей. Что касается внутреннего убранства, у нас нет дорогостоящих излишеств типа хрустальных люстр или мраморных колонн, лишь бетон, бетон и еще раз бетон. По-настоящему горжусь выставочным светом. Нам дали возможность закупить лучшую осветительную технику, которая есть лишь в лучших музеях мира. Думаю, нет нужды объяснять, как это важно. Свет — одно из главных средств режиссуры любой выставки или экспозиции, позволяющее свободно трансформировать пространство.
Фото: Сергей Тягин
—То, как с подачи архитектора Андрея Бокова МАММ выглядит внутри, вызывает ассоциации с нью-йоркским Гуггенхаймом. Вам такое сравнение льстит?
— Мне — нет. Знаменитый Фрэнк Ллойд Райт полвека назад построил уникальное сооружение божественной красоты. Оно задумывалось именно таким — в виде перевернутой пирамиды: экспозиция идет сверху вниз, посетители постепенно спускаются по спирали. (В скобках замечу: работать в том музее крайне неудобно, хотя здание само по себе, повторяю, гениально. Впрочем, я не люблю и российский павильон на Венецианской биеннале: после перестройки в 70‑е годы прошлого века там исчезли пропорции Щусева). Гениальный архитектор в воздухе улавливает идеальные формы, для него важна любая мелочь, чуть правее или левее — и получается уже не то. Андрей Владимирович, проектируя МАММ, был стеснен в поле для маневра, по сути оказался в прокрустовом ложе. У Бокова не оставалось иного выбора, кроме как заложить вертикальную структуру музея. Внутреннее пространство кажется мне вполне симпатичным, вижу в этом перекличку с русским авангардом и конструктивизмом. Современное искусство, в том числе и фотография, требует для показа больших и просторных залов. Желательно прямоугольной формы. Идеально подошел бы ангар. В 1999 году московские власти предлагали мне под помещение для музея гараж Мельникова на улице Образцова. Я прекрасно знала, кто такой Константин Мельников, поскольку еще в 86-м снимала о нем фильм. Но десять лет назад к тому району не было нормальных подъездов, лишь недавно неподалеку открыли станцию метро. Я счастлива: замечательно функционирующий центр современной культуры «Гараж» должен получить дополнительную публику. Убеждена, немного найдется энтузиастов, готовых шагать двадцать минут по сугробам или осенней слякоти ради знакомства пусть даже с очень интересной экспозицией. В 99-м я попросту не отважилась на переезд, боясь потерять зрителя.
— Зато теперь имеете девять тысяч квадратных метров на «золотой миле» Москвы.
— Под выставки будем использовать около двух с половиной тысяч метров. Остальное — конференц-зал, публичная библиотека, фондохранилище… Лишь в коллекции МДФ, напомню, более 82 тысяч единиц хранения, из которых примерно половина — фотографические отпечатки и почти столько же — негативы. У нас теперь даже небольшая подземная парковка есть, будем держать там ножничные подъемники, без них не обойтись при работе с колосниковыми конструкциями. На мой взгляд, нам удалось органично вписаться в центр современного мегаполиса.
— Но МАММ звучит очень уж жалобно, просяще.
— А мне нравится! В нем есть что-то теплое, домашнее. Мы абсолютно осмысленно выбрали в 2003 году название, которое полностью звучит так: Мультимедийный комплекс актуальных искусств. Ничего из начинаний Дома фотографии, разумеется, бросать не собираемся. И биеннале сохраним, и конкурсы, и фотолетопись России продолжим, но одновременно постараемся уделять больше внимания мультимедиа — видео, интерактивным инсталляциям, Интернету. Двигаться надо именно в эту сторону. Не случайно для открытия МАММ наряду с экспозицией избранных фотографий классиков из наших фондов и выставкой портретов Иосифа Бродского, сделанных Сергеем Берменьевым незадолго до смерти поэта, мы показываем работы участников группы «Флюксус», представляющие одно из наиболее авторитетных художественных течений 60—70-х годов прошлого века.
— Не слишком ли широка поляна? От такой всеядности может в глазах зарябить.
— Музей — творческий, живой организм, он обязан меняться, если рассчитывает поспеть за актуальным искусством, отражающим современную жизнь в ее многообразии и параллельно дающим некую перспективу видения будущего. Искусство — магическая машина времени, позволяющая заглянуть за горизонт.
— Что же там видно, Ольга Львовна?
— У нас есть планы, которые рассчитываем осуществить через год, два, три… Но я всегда оставляю люфт, позволяющий быстро реализовать актуальный проект. Важно верно уловить момент, почувствовать тенденцию. Нельзя опаздывать, предлагая прошлогодний снег, но и слишком забегать вперед не стоит, иначе тебя могут не понять и не услышать. Скажем, в 2007 году я привезла в Венецию русский интернет-арт, прекрасно понимая, сколько человек обратит на это внимание. Но в итоге оказалась права, и Петер Вайбель, куратор 4-й Московской биеннале современного искусства, запланированной на осень 2011-го, прилетев в Россию, первым делом спросил у меня, где найти художницу, которую он видел три года назад в Италии. Петер, возглавляющий Центр искусств и медиатехнологий в немецком Карлсруэ, сразу заприметил нашу Юлию Мильнер…
— Обещая регулярно устраивать в МАММ «Ночь в музее», вы тоже играете на опережение? Везде такая акция бывает раз в году, а у вас решили сделать ее ежемесячной.
— Не удивлюсь, если со временем нашему примеру последуют другие. По-моему, это совершенно логично. Ночью дневные заботы отступают, мобильный телефон замолкает, можно никуда не торопиться и отрешиться от суеты… Не устаю поражаться, что многие музеи упорно продолжают закрывать двери для посетителей в шесть вечера. Но днем ведь люди работают! МАММ ждет публику до девяти часов.
— И это, надо полагать, не вечер? Вы же собираетесь по понедельникам, официально объявленным в музее выходным днем, устраивать танцевальные вечеринки для всех желающих…
— Даже не пытаюсь скрывать, что обожаю танцы.
— Когда же можно будет пригласить вас на тур?
— Месяца через три приходите. Вот только окончательно переедем…
