В театре «Модерн» прошла премьера спектакля «Ничего, что я Чехов?». Роль Ольги Чеховой, одной из самых загадочных звезд первой половины XX века, сыграла заслуженная артистка России Анна Каменкова. С актрисой встретилась корреспондент «Культуры».
культура: Каждая актриса мечтает сыграть неординарную женщину, но мало кто рискнет подступиться к столь неоднозначной личности, как Ольга Чехова. Как к Вам пришла эта роль?
Каменкова: Это был подарок судьбы в облике Юрия Грымова. Такие роли и в молодости даются крайне редко. Что уж говорить о временах, когда не предлагают ничего, кроме бабушек-нянюшек, играть которых, если нет возможности отказаться, невыносимо скучно. А тут шанс приоткрыть внутренний мир одаренной актрисы и сильной женщины. Единственное, что меня всерьез смущало, — Ольга и в весьма почтенном возрасте была необыкновенно хороша. Но Юрий Вячеславович меня убедил. Мы с ним пытались шаг за шагом простроить эту невероятную биографию — искренность переживаний рождается из логики пройденного человеком пути и никак иначе. Если жизненная траектория персонажа прочерчена ясно и внятно, можно совершенно органично выйти на любую эмоцию. Мне посчастливилось начинать у Анатолия Васильевича Эфроса, и я до сих пор считаю, что на сцене может удивлять и впечатлять только подлинность чувств и мыслей персонажей. Но именно это сегодня мало кто умеет передавать — не искусственно «накачивая» себя эмоциями за кулисами, а проживая вместе со своим героем его жизнь на сцене. Надеюсь, у нас получилось.
культура: У нас в стране об Ольге Чеховой предпочитают не упоминать даже внутри профессионального сообщества: мало того, что эмигрировала не куда-нибудь, а в Германию, так еще и статус «государственной актрисы Третьего рейха» из рук фюрера получила. Ваш спектакль — попытка разрушить заговор молчания?
Каменкова: Скорее — стремление хотя бы начать говорить о ней. Спектакль не документальный, никаких доказательств того, что Ольга выполняла в Германии какую-то особую миссию, мы не приводим. Думаю, это долго еще никому не удастся. Но если свидетельства ее работы на советскую разведку — и, как считают некоторые, не только на нее — не обнародованы, это вовсе не означает, что их нет. Секретные службы весьма неохотно раскрывают свои тайны, а по возможности и вовсе стараются этого избегать, даже в случаях, когда те ни для кого уже никакой угрозы не представляют. Не удивлюсь, если на бумагах моей героини стоит гриф в духе «не рассекречивать никогда». Ну, не просто же так спецы уверяют, что да, работала — с Евой Браун дружила, и Гитлера в приватной обстановке принимала. В стане сомневающихся — мол, чего она там важного нашпионить могла — в основном люди творческих профессий, в разведывательном деле, мягко говоря, не сведущие. Не факт, что фрау Чехова добывала невероятно важную информацию, но какая-то польза от нее, безусловно, была. Ведь ее не поставили к стенке ни в Германии — при русском происхождении и свекрови-еврейке, ни в СССР — несмотря на «задушевные отношения» с фюрером. Хотя все знают, что и там, и там людей лишали жизни и за куда меньшие «провинности». Неужели всерьез можно говорить о том, что любимую актрису Гитлера после длившихся три месяца допросов на Лубянке — и разговаривали с ней не рядовые сотрудники, а Абакумов и Берия — не расстреляли, не в лагеря отправили, а на служебном самолете вернули в Берлин, снабдили жильем, провизией и даже машиной с шофером?!
культура: Вы наверняка перешерстили массу материалов о своей героине. Какой открылась Вам эта женщина?
Каменкова: Не могу сказать, что прямо массу — не так много их существует в открытом доступе. Ее книжку «Мои часы идут иначе» прочла. Но любой человек в мемуарах пытается себя приукрасить. Несколько документальных фильмов, ей посвященных, посмотрела, с удивлением обнаружив, что два из них я озвучивала. Ольга везде разная. Какая истинная, установить все равно не удастся. Наш спектакль — тоже версия. На истину в последней инстанции мы не претендуем. Лично меня в ней завораживает стойкость, граничащая с жесткостью, и невероятное жизнелюбие. Начать в чужой стране все с нуля, да еще не в театре, где у нее какой-то опыт был, а в кино, о котором она ни малейшего представления не имела. Отдать маленькую дочку на воспитание матери и спустя многие годы суметь вернуть ее любовь и привязанность. Выстраивать отношения с сильными мира сего, не теряя собственного достоинства. В 70 лет открыть косметическую фирму и сделать свой скромный бизнес процветающим — это и в наше время по силам далеко не каждой, даже очень эмансипированной женщине. Но главное в ней, на мой взгляд, дар понимать людей и сочувствовать им.
культура: Жанр биографии сегодня невероятно популярен, но зачастую создатели искажают события и факты из жизни своих персонажей. Где, с Вашей точки зрения, должна проходить граница между правдой и вымыслом?
Каменкова: Не думаю, что кто-нибудь сможет провести эту границу четко и однозначно. Рассказывая о жизни реального человека, важно выявить факты, которые для него оказались ключевыми, и уже на этой «почве» выращивать цветок художественного вымысла. По большому счету, истину в чистом виде установить невозможно. Я согласна с Эдвардом Радзинским, любящим повторять, что любой документ — это версия. И даже сложив все варианты, мы не получим подлинной картины. Человек не то, что о другом, о самом себе не все до конца знает и понимает. И в этом одна из величайших тайн нашего бытия.
культура: Мы очень медленно усваиваем эту простую премудрость — люди не укладываются в простые однозначные схемы типа «чистый ангел» и «злобный демон». Ваш спектакль ведь и об этом, не так ли?
Каменкова: Понимать многосложность человеческой натуры, действительно, очень трудно. Когда я впервые увидела «Смерть Марии» Караваджо, это было настоящее потрясение — как мог написать такое человек, имевший прочную репутацию дуэлянта и развратника? Кстати, в жизни Михаила Чехова тоже далеко не все ясно и прозрачно. Я искренне восхищаюсь своими партнерами — и Машей Орловой, играющей Ольгу в молодости, и Петром Воробьевым, и особенно Сашей Гореловым, который, помимо молодого Чехова, потрясающе воплотил Гитлера. Мы не пытались оправдывать чьи-то пороки или преступления, нам хотелось показать всех этих людей — а среди героев спектакля Станиславский, Берия, Ева Браун, Мэрилин Монро — под углом, несколько отличающимся от привычно-хрестоматийного.
культура: Это не первая Ваша встреча с режиссурой Юрия Грымова. Снимая «Три сестры», он сделал героинь много старше и довольно существенно осовременил пьесу. Какие возможности это открыло перед артистами?
Каменкова: Когда Юрий Вячеславович предложил мне сняться в этой картине, я была уверена, что речь идет о роли старой няньки. Вообразите мое удивление, когда прозвучало имя Маши. В полном недоумении пошла к зеркалу — вроде неплохо выгляжу, можно и Машу. Потом прочла пьесу, снова подошла к зеркалу: «Какая Маша?! Спрячься с глаз! Ты Машина бабушка!» Грымов всех чеховских героев «поднял» в возрасте. Картину предполагалось назвать «Три сестры» сто лет спустя», и мне это очень нравилось. Впоследствии он от этого названия отказался. Мне кажется, зря. Это было бы точным сигналом тем, кто дергался по поводу «искажения» оригинала. Режиссер свел к минимуму импровизации, практически сохранил исходник. Но если купированный текст мне казался важным, я приходила на съемку и заявляла: «Мне вчера звонил Антон Павлович и просил вернуть вот это и вот это». Юрий смеялся и… соглашался. Мне кажется, наша версия получилась даже трагичнее, чем чеховская: в шестьдесят фраза о неудачной жизни звучит совсем не так, как в двадцать пять. Но этот трагизм — светлый, потому пронизан любовью сестер друг к другу и к близким им людям. В молодости мы меньше ценим отношения с родными людьми, нам кажется, что они всегда будут рядом, а у нас есть масса более важного и интересного, чем общение с ними. Понимание, что это не так, нередко приходит слишком поздно.
культура: Что Вам больше всего импонирует в режиссуре Грымова?
Каменкова: Неиссякаемая фантазия. Его придумки не просто красивы и зрелищны. Они не мешают актеру, не отвлекают от него внимания зрителей, а, наоборот, помогают что-то в себе выкристаллизовать свежее, как в сцене с воздушными шариками, которые падают «с неба» к ногам Ольги. Там же масса хитростей, заставляющих их двигаться по сцене так, как нужно режиссеру. У него все работает на артиста. Грымов чувствует, созвучен ли ты роли, и умеет находить выходы даже из беспросветных тупиков. В работе над «Чеховым» тоже был кризисный период, когда он решил, что спектакль до выпуска уже не довести, и даже принес нам другую пьесу. Я ему тогда сказала, что по уровню эти вещи несравнимы и отказаться проще, чем придумать, как докрутить. И он придумал! Я в «Модерне» играю уже второй спектакль — полтора года назад мы выпустили «О дивный новый мир» по роману Олдоса Хаксли. Он умеет увлечь всех нетривиальной идеей, и я вижу, как публика начинает понимать тот театр, который он ей предлагает.
культура: Вы застали золотой век Эфроса на Малой Бронной. В последнее время часто приходится слышать, что тосковать о навсегда ушедшей эпохе титанов не стоит — сейчас время совсем другого театра. Чему из прошлого все-таки есть место и в настоящем?
Каменкова: Это мучительный для меня вопрос. Театр, как любое искусство, не может оставаться неизменным. Нынешний уход от житейских реалий, разбытовленность считают открытием сегодняшнего дня. Между тем Анатолий Васильевич тоже никогда не был «бытовым». Не зря же его кто-то из критиков назвал «романтическим реалистом». Он умел попасть зрителю прямо в сердце. После его спектаклей люди еще долго обсуждали пережитое. Сегодня же достаточно часто забывают увиденное еще до того, как вернутся домой. Я не часто хожу в театр — с трудом перевариваю, когда на сцене все носятся, дергаются, кричат. Да, картинка, как правило, красивая. И не скучно. Но в душе ничего не пробуждает. Тем приятнее сталкиваться с исключениями. «Евгения Онегина» в Вахтанговском я смотрела с неубывающим восторгом до последней минуты. Вот это умение достучаться и роднит для меня «тот» театр с нынешним.
культура: О том, чтобы снова оказаться в театре-доме, не мечтаете?
Каменкова: Уже нет. Давно привыкла к свободе. К тому, что сама выстраиваю расписание и выбираю, что играть и где. Но считаю, что молодым актерам первые пять — семь лет просто необходим стационарный репертуарный театр. На Малой Бронной мне, вчерашней студентке, довелось стоять на одной сцене с Леонидом Броневым, Львом Дуровым, Михаилом Козаковым. Старшие коллеги вводили меня в профессию. Вот когда пройдешь эту школу, тогда сможешь правильно распоряжаться свободой. Свобода — не самоцель. Когда видишь молодых артистов, которые днем репетируют в Москве, вечером играют спектакль в Питере, а ночью летят на съемку куда-нибудь на Урал, чтобы утром выйти на площадку, становится не по себе. С ролью надо жить — это во мне еще от Эфроса. Он разбирал гениально и подробно, ты уходил с репетиции, ехал в троллейбусе, чистил картошку, а у тебя в голове прорастала роль. Когда все на бегу и на лету, зритель разучивается ценить и понимать тонкую кружевную актерскую работу и ждет только лобовых решений. Впрочем, как мне кажется, маятник уже вроде бы пошел в обратную сторону. Надеюсь, все скоро вернется на круги своя.
культура: Когда в 90-е все летело в тартарары, Вы сумели сохранить себя в профессии, благодаря дубляжу.
Каменкова: Он нас просто спас. Я носилась по студиям и ничего, кроме этого, в моей жизни фактически не было. Но это был прекрасный, кропотливый труд. Мы сначала отсматривали картину, потом записывали пробы, по которым режиссер дубляжа выбирал нужные голоса. После этого приступали к работе. За один прием записывалось крошечное «колечко» в шесть-семь фраз. Прослушивали, репетировали, потом делали несколько дублей. Порой мы устраивали вокруг микрофона некий замысловатый танец: на крупном плане придвигаешься ближе, когда твоя героиня что-то кричит издали, и ты уходишь в глубину. Со стороны, из-за стекла, это, наверное, напоминало сумасшедший дом. «Ромео и Джульетту» мы писали два месяца. А сейчас на компьютере главную роль могут записать за день. Ты не успеваешь почувствовать, все ли правильно сделал. Но при этом я иногда слышу прекрасные работы молодых. Они как-то ухитряются втискиваться в эти рамки. Когда слышу некачественный дубляж, просто переключаю. Чтобы не мучиться.
культура: Вы подарили свой голос многим звездам западного кино — от Катрин Денёв и Ванессы Редгрейв до Барбры Стрейзанд и Лив Тайлер. Как входите в созданные ими образы?
Каменкова: Для меня самой это совершенная загадка. Не могу объяснить, как это получается. Глаза, интонация, жест — встраиваюсь в них, чтобы совпасть. Самый большой комплимент, когда говорят, что в актрисе на экране различают мои черты. Это дорогого стоит.
культура: Чем сейчас полна Ваша творческая жизнь?
Каменкова: Два спектакля в театре «Модерн», запись аудиокниг, кое-какие съемки. С кино грустно. Присылают сценарий, где предложенный мне персонаж в первой же ремарке входит грузной походкой, устало опускается на стул, сплевывая при этом на пол. Я в ужасе думаю: неужели меня так видят? А потом оказывается, что это не инициатива режиссера, а самодеятельность девочек-ассистенток, понятия не имеющих о том, кто я, что сыграла и что еще могу сыграть. Они видят только возраст — ага, старуха, значит, подойдет. И шлют, надеясь, что прокатит. В общем, вроде не густо, но я уже убедилась, когда кажется, что уже ничего не светит, а такое в моей жизни было раз пять, вдруг жизнь преподносит сюрприз. В сорок я выпала из профессии, а следующие десять лет для актрисы самые продуктивные — и смотрится еще неплохо, и мастерство уже есть. Вот они у меня утрачены. Просто прошли мимо меня. Думала — все. А потом вдруг закрутилась новая волна. Так что я еще рассчитываю, что снова возникнет что-то невероятное, как Маша или Ольга Чехова.
Виктория Пешкова
