«Я научила женщин говорить. Но, Боже, как их замолчать заставить!» Да — о ней говорили и говорят. Королева, статная красавица, жена Гумилева, «барынька, мечущаяся между будуаром и молельной», покровительница тогда молодых, сейчас уже пожилых талантов. Автор строк про перчатку с левой руки — и «Реквиема»… Сегодня — 120 лет со дня рождения поэта.
Недавним событием на ахматовском небосклоне стала книга «Ахматова: жизнь». Ее автор — Алла Марченко, литературовед, критик, за долгую жизнь написавшая множество биографий писателей. «Ахматова: жизнь» вошла в десятку бестселлеров, в шорт-лист премии «Большая книга» и вызвала массу споров. Никто не отрицает ни глубины проникновения, ни непозволительного субъективизма. «МК» пообщался с биографом Ахматовой.
— Недавно вышла скандальная книга Катаевой «Анти-Ахматова». Сильнее размазать поэта было нельзя. Вы ее читали?
— Катаева отреагировала на негативное отношение к Ахматовой, связанное со сплетнями и банальностями вокруг ее личной жизни. Вот — бросила сына, поселилась, как кукушка, в чужом доме, отбила мужа, была белоручка, всех заставляла на себя работать. Высокомерничала, королевствовала. Эти сплетни заражают
— Профанация идет еще и от незнания. Не все помнят про ее «Реквием», как ни печально. Зато стихи про перчатку замусолены донельзя.
— Она против этого была. Последние годы она даже старалась не читать стихов — неизбежно публика просила «Сероглазого короля», «Сжала руки под темной вуалью…». Но это уже старая женщина, пережившая все… Она ведь точно сказала: «Мы ни единого удара не отклонили от себя».
Она прошла через все — ведь не специально, как Гриша Добросклонов, пришла пострадать с народом. «Я была тогда с моим народом,/Там, где мой народ, к несчастью, был». Она просто прожила ту же жизнь, как и все. Ее лично не посадили, но все, что выпадало на долю среднестатистического российского человека, она честно вынесла на своих плечах. И про все это написала.
— Во дворике ее дома в Питере, где сейчас музей, мне показывали конкретную лавочку под окнами, где сидел кагэбэшник. Было такое?
— Это устное предание. Но надзор над нею велся. Не знаю, были ли, как ей казалось,
— Еще до вашей книги выходили ваши публикации о том, что стихотворение «Годовщину последнюю празднуй…» написано до ареста сына. В чем тут история?
— Об Ахматовой говорят, что главным для нее были мужчины, а на сына наплевать. Она гуляет с мужчиной по ночному Ленинграду и празднует «веселую годовщину» их любви. «В сердце веселье и страх». Писать такие стихи, когда твой сын сидит в Крестах? Пишет «Семнадцать месяцев кричу,/Зову тебя домой, /Кидалась в ноги палачу -/Ты сын и ужас мой» — и одновременно гуляет с любовником? Значит, это неправда, одни слова? С Владимиром Гаршиным они познакомились в феврале 1937 года, а в
— Какие ваши находки литературоведа отражены в книге?
— У нее были очень сложные отношения с Гумилевым. Мне кажется, что я сумела эту линию протянуть через всю книгу. После его смерти началась другая жизнь. «Когда человек умирает, изменяются его портреты». Как у всякой женщины, жившей долгую жизнь, у нее были всякие увлечения. Но среди всех ее мужчин он единственный прошел испытание на героя. А вся остальная жизнь осталась «Поэмой без героя». Поэтому Гумилев в «Поэме без героя» тайно присутствует. И она об этом говорит. У нее есть очень странное стихотворение, которое все относят то к Пунину, то еще к
— Все поэты всегда просят, чтобы их стихи не связывали с биографией. Вы не преувеличиваете в этом смысле?
— «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», она сказала. Сор — не тот, который выносят из избы. Вяземский, которого Ахматова очень любила, называл это «пестрым мусором общежития». Я оговариваю в книге, что отнюдь не все ее стихи связаны с биографией. Анна Андреевна сама говорила, что я могу в воздухе поймать фразу и сделать из нее стихи. Лукницкий спрашивает у нее, кому какие стихи посвящены в самой ее напряженно-любовной книге «Четки». «Да никому, — она говорила, — просто настроение было такое». При этом она никогда ничего не могла выдумать и написать того, что не было почувствовано, пережито, даже если в другой обстановке, в другой момент.
— А что вы отвечаете на обвинения в сильнейшем, при всех достоинствах книги, субъективизме? Вот вы описываете сцену, где Ахматова читает Пастернаку «Я к розам хочу, в тот единственный сад…». Да, Пастернак позволил себе «нелецеприятное», как вы пишете, суждение. Пастернаку можно. Но вы от себя называете концовку стиха «не просто банальной», а «оскорбительно профанной».
— Да. Я не против. Я понимаю, что это очень дерзко, грубо, безапелляционно. Может, я превышаю
Вера Копылова
