Выставка «Русское бедное» приехала в Москву на III Международную биеннале современного искусства из Перми. Там она экспонировалась в Музее современного искусства, что организован Маратом Гельманом в тесном и даже несколько вызывающем сотрудничестве с сенатором Сергеем Гордеевым (сенатор давно обнаруживает тягу к прекрасному).
Пермский проект — затея, несомненно, феерическая. Посреди провинциального города, где многие годы в сфере культуры решительно ничего не происходило, вдруг возникает нечто, чему трудно подобрать название. В город десантируются художники из столицы, начинается
Похоже на то, что Пермский проект задуман как солидный и академический. Там задействованы такие величественные институции, как Законодательное собрание области и областное министерство культуры. На их фоне «трансцендентный бэф-буфф», который может предложить Гельман, выглядит уж совсем эксцентрически. Хотя вполне может быть, что это и составляет основу замысла — внедрить резвости современного искусства в государственный дискурс. Это серьезное испытание как для искусства, так и для самого дискурса. Но в любом случае движение — жизнь, и пусть лучше так, чем никак.
«Русское бедное» — зрелище очень впечатляющее и многозначное. Бедное оно и потому, что сделано из доступных, так сказать, демократических материалов — дерево, металл (часто ржавый), полиэтилен, ткань. И потому, что отражает (символизирует) прискорбный уровень жизни. И потому, что противостоит богатому. По общему мнению, на мой взгляд, несколько торопливо сформировавшемуся, гламур кончился, увял и осыпался. На его место должно что-нибудь прийти. Пусть это будет апологизация обыденного, прозаического, привычного, то есть «бедного». Действительно — пусть.
Однако есть проблема. Большой стиль — это большой соблазн. Для того чтобы эстетика утвердилась в общественном сознании, ей должно хотеться подражать. В ней должен быть заложен потенциал тиражирования. Подражать бедности и распространять ее образ, наверное, никому не захочется. Да и зачем, она и так кругом обступает.
Пермская экспозиция, впрочем, от этого хуже не становится. Она представляет воистину монументальный символ времени. В ней нашлось место для всех значимых атрибутов эпохи, они очень изобретательно сложены в причудливую картину и впервые подверглись столь масштабному эстетическому осмыслению. Для создания исторической перспективы куратор ссылается на опыт итальянского движения art provera, возникшего в скудные послевоенные годы. Но там все же преобладала политическая депрессивная острота. Здесь — другое. И вспоминается скорее «Бедный театр» легендарного Ежи Гротовского (может быть, потому, что у него сейчас юбилей). Идей много, денег мало, поэтому артисты ушли в лес и там, вдали от посторонних глаз, пытаются в себе разобраться.
Юрий Арпишкин
