Москвич Емельян Сосинский вот уже много лет занимается бездомными. Он не чиновник, не олигарх — простой инструктор вождения, отец троих детей. Ему не помогают ни социальные службы, ни правительство. Только Господь Бог и добрые люди. Через Емельяна и его трудовой дом «Ной» (так он назвал свой приют) прошли тысячи людей: спившихся алкашей, наркоманов, бывших зэков, падших женщин. Он их собирает по вокзалам, однодневным ночлежкам, под заборами и в подъездах. Дает работу и, главное, надежду — на человеческую жизнь.
А год назад он открыл социальный дом для бездомных, которые не могут работать и кормить себя сами: для мам с младенцами, стариков, больных, безногих и безруких. Таких сейчас под его опекой 70 человек. Кормят их и содержат сами бомжи, только трудоспособные. Как говорится, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Но кризис ударил по всем, особенно по самым незащищенным. Работы для его подопечных все меньше, стройки стоят, вакансий нет.
Началось все четыре года назад (хотя волонтером по работе с бездомными Сосинский трудится много лет). На пожертвования он снял коттедж в Подмосковье на два месяца и стал селить туда бездомных, которые готовы измениться — перестать пить и пойти на работу. Работу бездомные искали себе сами, в основном низкоквалифицированную — на стройках, подсобными рабочими. 60% от заработка шло на оплату жилья и еды, остальное — на руки. Самоокупаться трудовой дом стал через полгода. Сейчас таких домов уже девять.
— У нас в «Ное» всем, кто месяц не нарушал дисциплину, помогают восстановить паспорт, — рассказывает мне помощник Сосинского, Игорь Петров. — Ну а тем, кто уже полгода живет нормально — работает, не срывается в запои, не нарушает дисциплину, — оформляют прописку. Во Владимирской области благотворители подарили дом, туда можно прописаться.
Игорь сам не так давно был бомжем. Он и слов-то таких не знал: «пресс-релиз», «пиар», «социальные сети». В его лексиконе были совсем другие слова: «пузырь» (бутылка водки), «три топора» (дешевый портвейн «777»), «поляна» (место постоянного сбора бомжей), «ништяки» (ценности, найденные на помойке). Следы нелегкой жизни останутся с ним навсегда. Один только шрам огромных размеров, пересекающий всю голову, от бровей до макушки, чего стоит.
— Это я на мотоцикле разбился, — объясняет он. — Как, что — уже не помню, пьяный был. Где-то пили в районе Полежаевки, где все байкеры тусуются. Выпросил покататься, как ехал — не помню...
Последние четыре года трудовой дом «Ной» — его дом. Скоро у Игоря свадьба — невеста из Санкт-Петербурга, на днях он едет знакомиться с ее родителями Она человек из другой жизни, ничего общего не имеющая с бездомными и алкоголем.
— Как я стал бомжем? Да как все. В 21 приехал в Москву из Тюменской области на заработки, отец помог устроиться на стройку. Быстро стал бригадиром, деньги начали водиться, ну я и пошел по кабакам. Спился очень быстро, и года не прошло. С работы выгнали, документы потерял. Быстро влился в компанию бомжей, что кучкуются на Арбате. Днем поработаешь — или на парковке, или у церкви поклянчишь, — выпить есть. Ну а с едой никогда проблем не было, на ресторанные помойки выкидывают прекрасную еду. У «Пекинской утки» прямо горячую птицу выносили, для блюда же только белое мясо нужно, а остальное на выброс идет. Да мы и икру ели, и другие деликатесы. Спали в подъезде, где офисы. Вскрыть кодовый замок, когда сотрудники разошлись по домам, не проблема вообще.
— То есть нищие, что милостыню просят на еду или на дорогу домой, врут?
— Ну, может, и не все, но большинство. В 90% случаев, если ты даешь деньги, знай: они идут исключительно на водку. А все эти жалостливые истории — ерунда. Да я за годы так поднаторел, что уже по лицам читал, кому какую байку надо рассказать, чтобы дали денег. Добыть денег на билет домой или на еду — это дело одного дня. Но зачем туда ехать, если в пьяном угаре и так неплохо живется. Алкоголизм — вот главная проблема.
Однажды Игорь пришел поесть в храм Космы и Дамиана, что в самом центре. Там и увидел впервые Емельяна.
— Я и до этого жил в разных центрах для бомжей. Но всегда уходил опять на улицу. Потому что везде обман. Одни действуют так: работаешь, а за это тебе только еда и кров и отношение как к отбросу общества. Или же другие: там можно находиться короткий промежуток времени — месяц, два, работы никакой не дают, документы не восстанавливают. Так, едой, одеждой какой-нибудь можно разжиться. Помню, ждешь завершения этого срока как манны небесной: скорее бы на волю, чтобы опять напиться. В государственные приюты или социальные центры меня не пускают. Они только для бывших москвичей. Но 95% всех бомжей на улицах города приезжие. Один раз я даже специально в тюрьму сел. Надоело пить, захотелось отмыться и отоспаться, тем более зима начиналась. Специально все спланировал — зашел в спортивный магазин, оделся на 5000 рублей и пошел на выход. Когда все запищало, я встал и спокойно дождался охраны. Скрутили, отвезли в ментовку. Три месяца в итоге мне дали, отсидел в Бутырке. И по весне опять на Арбат вернулся.
— А у вас как устроено?
— Здесь как-то все по-честному. Вот работаешь — тебе в конце недели зарплата, поначалу 40% от заработка. Тем, кто давно и проявил себя, — уже 60%, если полгода. И 70% — если год. Можно и на повышение пойти, стать старшим в трудовом доме. (Это дома или квартиры, который Емельян оформил в аренду и где живут бывшие бездомные. — «МК») Напился, укололся — на три дня выгоняют. Приходи трезвый, но на месяц будешь оштрафован — никакой зарплаты. А все эти штрафы не в карман кому-то там, а вот на этот социальный дом например. На помощь другим. То есть бомжи сами кормят бомжей, понимаешь? Такое где-нибудь есть в России или в мире? Я не слышал. Это Емельян придумал. В том году он собрал всех руководителей трудовых домой, таких же бывших бездомных, как я, и говорит: «Собралась у нас приличная сумма в резерве. Я все думал, как бы ее с пользой потратить. Давайте социальный дом откроем и поселим туда всех, кто уже сам работать не может». Ну мы согласились сразу же. Дом наполнился мгновенно. К нам мамочки с детишками потянулись, старики, больные. Зимой было 100 человек. Только вот мы не ожидали, что деньги отложенные так быстро закончатся.
Каждый бездомный в социальном доме обходится в 10 000 рублей в месяц. Львиная часть расходов — на аренду самого здания и оплату коммунальных услуг (привозной газ + электричество). Всю работу — уборка, стирка, готовка — делают сами обитатели. Плюс выполняют нехитрую, надомную работу.
— Выполняли раньше, — вздыхает Игорь. — Венки похоронные делали, вязали носки, шили постельное белье. Сейчас заказов совсем нет. А они нам очень нужны.
■ ■ ■
Так, за разговорами въезжаем в Ивантеевку, где и расположен социальный дом. По проселочной дороге навстречу нам идет старый дед с козами.
— О! Это наш! — вскрикивает Игорь. — Пасет скотину. Молоко очень хорошее у нас. И яйца есть.
Действительно, хозяйство социального дома растет. 50 кур, а это примерно 25 яиц в день. Есть свинья и целый выводок поросят, и кроликов около двухсот.
— Но кур придется пустить на суп к зиме, — вздыхает Алексей Аккалиев, старший в социальном доме. — Нет утепленного курятника, а строить его тоже не на что. Кроликов у нас много, но на мясо их продавать не можем — нет заключения ветеринарных служб, за которое тоже надо платить немаленькие деньги. Так что ушастые у нас просто пока для еды, красоты — есть о ком заботиться. Эх, нам бы корову! Я Емельяну говорю, что она, кормилица, себя окупит моментально. Но где взять 30 000 рублей на ее покупку?
Алексей делает прививки животным сам. Он деревенский житель, как обращаться со скотиной — впитал с молоком матери.
— Я вообще-то не бездомный, — ворчит он на мой вопрос о том, как здесь оказался. — У меня мама в Волгоградской области, и хозяйство там у нее. Просто я три года назад только «откинулся» (вышел из тюрьмы. — «МК»). Двадцать лет отсидел. За что? Да убил двоих в драке...
Вообще дом, в котором сейчас живут 70 человек, — больше похож на дворец. Два особняка с башенками из красного кирпича. Есть даже баня.
— Мы бы и скромнее сняли, но не нашли, — объясняет Игорь Петров. — Во-первых, не каждый согласится сдать свое жилье под такие вот цели. И этот-то дом Емельян несколько месяцев искал через риелторов. Во-вторых, только в большом частном доме можно разместить такое количество людей. В-третьих, здешний арендатор разрешил нам разводить все это подсобное хозяйство. Он индус, и раньше у него здесь всякие йоги селились.
Внутри обстановка не такая шикарная, как снаружи. Небольшие комнатки плотно уставлены двухъярусными кроватями. Заходим в женскую часть. Внутри всего две женщины.
— Я из Красноярска родом. Работала там акушеркой, — рассказывает 56-летняя Галина. — Но 15 лет назад бросила все: мужа, дочку — и уехала с любовником в Москву, с той поры дома меня знать не хотят. Жили мы с ним гражданским браком, в прошлом году он умер. Дети поделили наследство — и жить стало негде. А у меня на нервной почве отказали ноги, совсем ходить не могла. Сюда попала случайно — сидела плакала в церкви, служительница увидела, подошла, узнав про мою беду, рассказала про Емельяна. Здесь меня выходили, уже могу чуть-чуть ходить. Но лекарства очень дорогие.
Ее подруге по несчастью, Татьяне, 46. Она из Орла, откуда уехала с мужем, продав все, что было. Пили, на черный день не копили. Когда работать уже не смогла по состоянию здоровья, муж выгнал ее на улицу.
— Слава богу, что есть такой вот дом. А то бы я совсем пропала. В «Ное» мне помогли съездить в Орел и восстановить паспорт и страховой медицинский полюс. Сейчас лягу в больницу, подлечусь. Осваиваю новую профессию швеи.
Много в социальном доме «Ной» бывших детдомовцев-скитальцев. Одна из них — молодая девчонка Кристина. Ей всего 23. Из детдома сбежала в 12, так и скитается. Говорит, паспорта даже никогда у нее и не было. Образования тоже. Здесь она пока ухаживает за кроликами и свиньями.
■ ■ ■
На самом верхнем этаже, под крышей, живут мамочки с детьми. Всего в «Ное» детворы до 3 лет 11 человек. Пока все работают, одна или две женщины следят за младенцами.
— У меня вообще детей пятеро, — рассказывает 29-летняя Надя. — Трое с папой остались в Ростовской области. А вот 9-месячный Саша и 3-летняя Соня у меня от двух других мужчин. Я в Липецкой области была, там двое последних и родились. Потом там жить стало негде...
Двое карапузов, похожих как две капли воды, с интересом изучают меня, пока их мама рассказывает.
— На вокзале в Москве меня и подобрали. Сейчас восстановили документы и страховые полисы на детей. Сашу подлечили, а то он болел сильно.
Ее соседка, 33-летняя Люба, раньше жила в Железнодорожном. У нее даже была комната в собственности. Как она ее потеряла — не рассказывает, обманули, говорит, и все. Но с годовалой дочкой они в приюте уже с декабря. Надеется, что муж, выйдя из тюрьмы, заберет их отсюда.
4-месячный Костя — самый улыбчивый из всех детей. Его мама была в плену у цыган долгое время. Беременная Костей, она от них и сбежала.
Также жила у цыган и 21-летняя жительница Одессы Катя. Ее дочке Анфисе всего 4 месяца.
— Цыгане заставляли меня с ней на руках ходить по электричкам. Меня уже вся милиция на ж/д знала и угрожала: «Еще раз увидим, отберем девочку». А цыганам это все равно вообще. Гнали меня каждый день на работу. Вот я от них и сбежала.
— А из Одессы зачем уехала?
— Там жить нельзя — родители пьют безбожно. Ну и я с ними. У меня еще и сын есть. Ему сейчас 2 года, он в детском доме на Украине.
Сбежала от пьющего отца и мачехи и 32-летняя Вика Яковлева, уроженка Санкт-Петербурга. Отец бил дочку всю ее жизнь так, что даже школу закончить она не смогла — проблемы с головой. Мама Вики постоянно в тюрьмах.
— Она у меня воровайка. Сейчас вот уже 9-я ее ходка. Дочка у меня была Сонечка, но умерла в 8 лет от лейкемии. Потом влюбилась я в парня из Славянска, к нему уехала на Украину. Вот сын родился, жили хорошо. Но муж мой пошел в ополчение и погиб. Свекровь же меня с самого первого дня невзлюбила.
Когда Вика добралась домой в Санкт-Петербург, оказалось, что ей и сыну теперь предстоит участь бомжей, мачеха за это время продала квартиру.
— Я пыталась восстановиться в правах, пошла в опеку нашу районную. Там мне сказали: «Давайте так, отдайте нам ребенка на полгода, пока свои дела будете решать». Я сразу оттуда и ушла, знаю я, что потом мне его никогда не вернут.
■ ■ ■
На первом этаже дома — мастерские. Делают все, что могут, — шьют, вяжут, раскрашивают чайные домики для православной выставки-ярмарки. А еще раньше в «Ное» было налажено производство траурных венков. Заведует этим творческим процессом бывший известный сценарист и постановщик Анатолий Палагашвили. В прошлом он трудился во многих театрах, даже в знаменитом Вахтанговском. Но о прошлом говорить не очень любит, как, впрочем, и все здешние обитатели. Где и как скитался, не говорит.
Я застала Анатолия на его рабочем месте среди траурных венков.
— Посмотрите, вот мои шедевры. Этот венок называется «Скорбь», этот — «Кассандра», видите, она у меня как бы вся в слезах. А вот такой — «Грант». Последний мой шедевр с розами двух цветов — «Карат». Скажите, а вам веночек не нужен?
— Слава богу, нет.
— Вот и нам не нужны, потому и продаем, — с чувством юмора у него все в порядке даже в такой непростой жизненной ситуации.
Анатолий в «Ное» уже восемь месяцев.
— А если серьезно, то спросите, может, кому нужны. У нас раньше покупали их, а сейчас это ритуальное агентство разорилось. А людям знаете как работа нужна! Те, кто на скотном дворе, держатся за свои места, никого туда не пускают даже на час.
Анатолий пошел провожать меня до ворот.
— Здесь очень хорошо, прямо рай... Если сюда бы не эта безысходность привела, — философствует Анатолий. — К нам ведь и батюшка местный приходит раз в неделю. Такой интересный человек, увлекательно рассказывает, философствует. Одна женщина, сюда когда попала с улицы, так радовалась. Прямо вот говорила: «Я в раю», — и через месяц скончалась.
Закуривает.
— Емельян — святой человек, ей-богу. А в его домах трудолюбия, да и здесь, у нас, все устроено по принципу святого Иоанна Кронштадтского (проповедник, духовный писатель, церковно-общественный и социальный деятель. — «МК»). Это когда беспокоятся не столько о внешней оболочке человека, сколько о внутреннем наполнении. Здесь же все не простые люди, а такие, у кого внутри, в душе, все оборвалось. А я, знаете, не сижу тут без дела. Написал 3 сценария: авантюрную комедию, пьесу и историческую мистерию. Кому продать сценарии, пока не знаю. Еще есть идея снять фильм про этот вот дом. Без актеров, а чтобы сами обитатели рассказывали.
■ ■ ■
Самого Емельяна я увидела только под вечер в трудовом доме на Сущевском Валу. Усталый мужчина, очень просто одетый, на скромном стареньком авто.
— Скажите, зачем вам все это? Ладно еще с трудящимся контингентом, а теперь вот еще и социальный дом... Своих же трое детей.
— Ой, моя жена мне все время говорит, что за свою семью я буду гореть в аду. Потому что я детям гораздо меньше времени уделяю, чем своим подопечным. Сейчас еще моя супруга слегка смягчилась, потому что я свою заплату перестал тратить на бездомных. А пока был волонтером, пока еще не организовал «Ной», так половина семейных денег уходила на благотворительность. А зачем? Не знаю... получается у меня это дело, удается людям вот помогать, а через них спасать свою душу. Я человек церковный и считаю, что Бог дал мне это умение не просто так. Вот и делаю.
На вопросы о социальном доме Емельян тяжело вздыхает.
— Даже не предполагал, что будет так тяжело. Январь, февраль всегда тяжелые месяцы, потому что работы нет. Я знаю, чтобы выходить из зимнего безработья, надо иметь в резерве 2 миллиона и идти дальше. А тут у нас образовался некий резерв — крупная сумма помимо этих двух миллионов. Вот и решили открыть социальный дом для стариков, женщин и инвалидов. Но никому в голову не приходило, во что это выльется. Во-первых, долбанул кризис и сшиб нас с ног капитально. Если в марте обычно у нас копилась прибыль, то в этом году мы едва-едва к маю вышли хотя бы в ноль. Социальный дом, как вы уже поняли, содержится за счет 9 трудовых. Обходится он в миллион рублей в месяц. Для нас это, оказалось, неподъемные деньги. Экономим на всем — не платим премии, отказались временно от ремонтов в трудовых домах и пр. Что будет дальше — страшно подумать.
— Государство помогает?
— Нет. Несколько раз пытались грант получить — безрезультатно. Вот я очень благодарен полиции и УФМС, что они в последнее время перестали активно пытаться меня посадить. От них помощи, конечно, нет, но теперь и вреда нет. А это уже огромная польза.
— Есть какие-то самые насущные потребности? Острые.
— Мужская обувь и одежда всегда очень нужны. Пока заработают, приходится в единственных туфлях лезть в траншею и копать. Памперсы, детское питание, лекарства, помощь врачей. С конца апреля мы отказались от медиков в целях экономии, а так у нас до этого в каждый дом раз в неделю терапевт приезжал. И не было эпидемий гриппа и прочих неприятностей. Сейчас один благотворитель дал денег конкретно на оплату доктора, на два месяца, с условием посещения раз в две недели. Еще один фонд обещал купить лекарств на 100 000 рублей. Обычно мы тратили 150, но хоть так. Еще юристы нужны. Один есть, который отбивает непосредственно нападки на организацию. Но у каждого обитателя масса вопросов юридических — восстановить права на жилье, оформить инвалидность, пенсию, пособия. Ну и еще ряд узких специалистов — катехизатор, например, который бы вел духовные беседы, антиалкогольный терапевт и так далее. Я могу долго перечислять.
Емельян не унывает и собирается и дальше расширяться. Он уже договорился с руководством ФСИН о том, чтобы заключенным, готовящимся к освобождению, рассказывали про трудовые дома. Также договорились с железнодорожниками, чтобы информационные плакаты висели на всех вокзалах. Продолжает ездить по бесплатным церковным обедам и ночлежкам.
— Справимся с Божьей помощью.
