В прокат выходит фильм «Бык», взявший гран-при «Кинотавра» и победивший на фестивале в Карловых Варах. Режиссер-дебютант Борис Акопов сумел вместить в эту простую, как дворовый шансон, криминальную мелодраму опыт и перестроечного кино, и кинематографа «лихих» 1990-х
Подавляющее большинство авторских фильмов — что в мире, что в России — примерно на шестой минуте вызывает желание, пожав плечами, покинуть кинозал. Предсказуемо не только то, как разветвится сюжет, но даже какие ракурсы выберет оператор. Вот и с «Быком» так поначалу кажется: что мы тут не видели? Ну, безнадега. Ну, задворки умирающего городка. Ну, безотцовщина, бритые черепа, косухи из кожзама, «баяны» с самопальными опиатами, ночная водка из пластиковых стаканчиков, подчеченские рынки, кастеты. Ну, пацаны «с Восточного» против пацанов, надо полагать, «с Западного», и один на всех ТТ, на который все эти Дугласы и Македоны едва ли не молятся.
Потом понимаешь, что по большей части раздражает не узнавание реальности, а мнимое узнавание эстетики, некогда — чтоб ей пусто было — опередившей реальность. Да это же классическая чернуха времен перестройки, если кто помнит хиты «Авария — дочь мента» и «Меня зовут Арлекино».
И только потом осознаешь: режиссер не копирует стиль — если это можно называть стилем — чернухи, а синтезирует центральные образы лучшего социального кино последних 30 лет. Обнаруживается тут и своя «маленькая Вера» — шлюховатая и неотразимая парикмахерша Таня (Стася Милославская), дворовая версия роковой женщины. А в самом Быке — Антоне Быкове (Юрий Борисов) — проступают черты и балабановского Брата, и мизгиревского Кремня. От мента из фильма Алексея Мизгирева он унаследовал железобетонную силу духа. От киллера из фильма Алексея Балабанова — русскую сердечность. Но абстрактная сердечность Акоповым спущена с небес на землю, конкретизирована. У Быка проблемы с сердцем. И в буквальном смысле слова: после спортсекции, армии и зоны он страдает кардиомегалией — проще говоря, у него патологически большое сердце,— из-за он чего вынужден вести трезвый образ жизни. Что в 1990-х отнюдь не способствует выживанию, скорее, наоборот. И конечно, в переносном, и тут уже в свои права вступает эстетика шансона: ну там, мать — далеко еще не старушка, младший брат — «ботаник», которого надо любой ценой удержать на прямой дорожке, обожаемая сестренка.
А еще потом становится абсолютно наплевать, кем в киногенеалогии приходится Быку Брат, а Тане — Вера. Просто начинаешь — вопреки обильной грязи и еще более обильной крови — удивляться изящной пластичности экранных бандитов и оторв. Скорее всего, сыграл свою роль профессиональный опыт Акопова, артиста балета по первой профессии. Завершенный образ провинциальной вселенной окончательно складывается из столкновения не то чтобы местных рая и ада, а двух музыкальных адов. В этом «городе N» два клуба. В одном, брутальном, пацаны «двигаются» в загаженных сортирах и скачут под бритоголовую истерику: «Папа! Разреши мне умереть!» В другом местные аристократы духа с претензиями на сатанизм — «Агасфер, если чё, у нас волшебник» — растворяют «кислоту» в коле и рейвуют под истерику стробоскопов, а единственный местный трансвестит царственно затягивается у стойки сигаретой в мундштуке. Третьего не дано.
В этом фильме хватает странностей. Вторгается в жизнь Быка его хранитель и губитель — вор в законе с погонялом Моисей. Он мало того что Моисей, он еще и исполняет в «лучшем» ресторане городе «За меня невеста отрыдает честно» (не «Средь шумного бала», конечно, но ведь и не «Владимирский централ»). И откуда-то взялся в этом аду розовенький очкарик-англичанин, готовый увезти Таню в Лондон (относительно которого она никаких иллюзий не строит: везде плохо, пусть и по-разному).
Главная странность «Быка» — в речи персонажей. Языковая бестолковщина, понимаемая многими как синоним языковой правды, смущает лишь в прологе. Да и потом будут звучать с экрана команды «собрать всех упырей» или «глаза уронить в пол». Но стилизованно-блатные изыски лишь оттеняют то, что, грубо говоря, подонки общества высказывают на совершенно правильном русском языке мысли, никак не соответствующие их айкью. Удивительно, но это не вызывает диссонанса — напротив. Правильность речи и нереалистичность деталей как раз и отличают правдивое кино от правдоподобного.
Реальность неправдоподобна. Косноязычие и «Владимирский централ» — признаки правдоподобия, ничего общего с реализмом не имеющие. Реализм предполагает отстранение, которым Акопов владеет вполне, как и искусством социальной метафоры. Фильм завершает новогоднее обращение уставшего Ельцина к нации: «Простите меня». Само по себе это не ново, обыгрывалось не раз, хотя бы и в «Восьмерке» Алексея Учителя. Сила финала — в панораме по лицам внимающих президенту россиян. Внимают они молча, как пушкинский народ в финале «Бориса Годунова».
«Они» в данном случае означает: те, кто выжил.
Михаил Трофименков
