В столице Шотландии проходят традиционные Эдинбургский международный фестиваль и фестиваль Fringe, в рамках которого Британский совет раз в два года устраивает «шоукейс» рекомендованных для международного внимания спектаклей. Рассказывает Эсфирь Штейнбок.
Эдинбургский международный фестиваль в этом году юбиляр — ему исполняется 70. Поэтому здесь много говорят об «эдинбургском духе», то есть об атмосфере надежд на справедливое устройство мира, из которой в послевоенном 1947 году и соткалась идея международного форума искусств. (Рамки собственно театрального он давно перерос — отдельные фестивали посвящены кино, джазу, литературе, искусству и даже гастрономии.) Надо ли говорить, что сегодняшнее общемировое настроение и здесь воспринимается как противоположное — тревожное и предгрозовое? И что разговоры об искусстве как о средстве объединить людей звучат лишь как ритуальные заклинания, без которых, впрочем, становится совсем не по себе.
Собственно, и про программу Edinburgh Showcase в рамках безразмерного фестиваля «Фриндж», считающегося крупнейшим в мире собранием независимых театров, можно сказать то же самое. Правда, «шоукейс» на целых полвека моложе, но и он был порожден светлыми надеждами: в середине 90-х казалось, что мир открывается, границы постепенно исчезают и нет больше преград для знакомства всего мира с театральным искусством, в частности — с британским театром. А сегодня на Эдинбургском книжном фестивале (тоже одном из самых крупных в мире) целые стенды отведены новинкам с мрачными пророчествами и попытками ответить на вопросы, почему опять начинается Холодная война и каких катаклизмов стоит ждать.
Впрочем, внешне на «Фриндже» все вроде бы без изменений. Среди площадок есть почтенные театральные «кластеры» вроде «Саммерхолла» или «Плезанса», занимающие целый квартал, а есть и одиночные импровизированные театрики в бывших храмах, настоящих книжных магазинах, гаражах, пабах, садах, дворах, подвалах. И даже в бассейне одного из отелей, где наши соотечественники показывают причудливую аудиовизуальную фантазию режиссера Константина Каменского под названием «Станция Бродский». Вот и в пригороде Эдинбурга Лейте решили, что нехорошо полузаброшенной церкви стоять без дела, и приспособили ее под летний театр.
Именно там идет спектакль «Чайки». Множественное число не должно обмануть: работа компании Volcano не что иное, как очередная версия чеховской пьесы. Правда, количество действующих лиц сократилось как минимум вдвое — оставлены только Треплев с Ниной, Аркадина с Тригориным да доктор Дорн. Зато все они — чайки и встречают зрителей висящими на тросах-качелях; потом на таком же подвесе будет раскачиваться чучело птицы, а в конце на одном из них повиснет тело застрелившегося Константина. Но до финала актеры бодрят зрителей разнообразными трюками и импровизациями. Версия театра Volcano не привязана ни к какому-то времени, ни к каким-либо житейским обстоятельствам — кажется, актеры просто радуются возможности «покрутить» в руках знаменитую пьесу как игрушку.
В назначенный момент Аркадина срывает белый занавес за деревянным помостом, на котором зрители сидят вместе с актерами,— и публике открывается вид на красивую апсиду со стрельчатым окном, перед которой налит целый бассейн с плавающими в нем пляжными разноцветными шезлонгами. Вот тогда-то и начинается настоящий «театр» — Аркадина закономерно «превращается» в Раневскую из «Вишневого сада», а Дорн произносит несколько реплик Вершинина из «Трех сестер». У Чехова перед финальным актом проходит полгода, а в театре Volcano превращение заменено переодеванием: ловко манипулируя чемоданами, прикрывающими стыд, герои сначала раздеваются, а потом надевают купальные костюмы — и чтобы пляжный антураж был оправдан, и, видимо, чтобы скрасить драматизм финала. Больше курьезное, чем серьезное, это представление тем не менее несет в себе столько жизнерадостной театральной энергии, вообще очень характерной для «Фринджа», что читать актерам нотацию об упущенных глубинных смыслах язык не поворачивается.
