В конце 2016 г. отметили 110-летие выдающегося русского филолога, культуролога и искусствоведа, историка русской литературы, академика Дмитрия Лихачёва. Каким он был на самом деле? Об этом рассказала внучка учёного, художник и тележурналист Зинаида Курбатова. После смерти матери 15-летняя Зина осталась жить с дедушкой и бабушкой: Дмитрием Лихачёвым и его супругой.
И за того парня...
— На деда сильно повлияли годы на Соловках, куда его студентом сослали на 5 лет (его арестовали за участие в студенческом кружке «Космическая академия наук». — Ред.). Там он увидел кошмар. Ведь в лагере содержались не только арестованные по 58-й статье контрреволюционеры, то есть интеллигенты, «лишние люди», царские офицеры, но и урки, закоренелые преступники. Представьте: приличный мальчик из хорошей, интеллигентной семьи, который просиживал всё время за книгами, вдруг в 21 год оказался в отрыве от всего привычного и попал в тюремный мир хулиганов, уголовников, проституток, извращенцев, наркоманов. И надзирателей. Не менее жестоких, чем осуждённые. В этом мире ему предстояло жить и выживать. И он выжил.
Как-то двое узников попытались убежать из лагеря. Когда их поймали, для устрашения была расстреляна целая партия заключённых. Должны были расстрелять и Дмитрия Сергеевича. Но он спрятался в поленницу дров, простоял так всю ночь и спасся. И потом решил, что должен жить за себя и за того человека, которого расстреляли вместо него...
Сказалось ли на нём впоследствии общение с блатными, уголовниками и надзирателями из лагерной администрации? Как он пережил внутри себя тот ужас, который описывали в своей прозе, например, Шаламов и Солженицын? Во-первых, Лихачёв и Солженицын сидели в лагерях в разное время, и порядки у них были разные. Солженицын много спорил с дедушкой на эту тему, потому что в его, Солженицына, время уже произошло разделение уголовников и политических заключённых. Лагерная администрация пыталась натравить одних на других. И уголовники охотно устраивали политическим ужасную жизнь (кстати, Солженицын написал главу о Соловках в «Архипелаге ГУЛАГ» со слов Дмитрия Сергеевича, который вёл в лагере дневниковые записи и потом сумел вывезти их на материк).
Фото: Лев Шерстенников
Когда дедушка находился на Соловках, до этого ещё не дошло. Некоторые блатные ему даже помогали. Например, квартирный вор и «король всех урок» на Соловках Иван Комиссаров, с которым они жили в одной камере почти год, дважды буквально спас ему жизнь. Дмитрий Сергеевич говорил, что вышел из лагеря с новым знанием жизни и прежде всего понял, что каждый человек — человек. Это понимание потом пронизало всю его жизнь. Он не обозлился, а, наоборот, возвысился над происходящим.
Заканчивал дедушка свой срок ударником труда на Беломорско-Балтийском канале. Пока находился на Соловках, он помогал людям: например, старался что-то сделать для малолетних преступников. Однажды заметил, что из-под нар высовывается чья-то худая грязная ручонка. Оказалось, что там прячутся дети: полуголые, голодные, донельзя оборванные и завшивленные. Их так и называли там, «вшивками». Им было гораздо тяжелее, чем взрослым: они могли, скажем, выменять на еду или проиграть в карты всю свою одежду... И вот, дедушка собирал этих «вшивок» по всему острову.
Он, конечно, изучал этот мир как учёный. Известно, что ещё в лагере он опубликовал в местном журнале «Соловецкие острова» свою первую научную работу «Картёжные игры уголовников», а потом написал научную статью «Черты первобытного примитивизма воровской речи», которая вышла в Москве в 1935. Но тем не менее дед не терпел этот жаргон, хотя прекрасно его знал и даже кое-что показывал в лицах. Однажды в детстве я прочла одно из ранних произведений Каверина, «Конец хазы», и там был блатной романс «Мы со Пскова два громилы!» Я спросила: «Дедушка, это Каверин сам придумал?» Он ответил: «Ну что ты, это же известнейшая песня!» А потом подошёл к вешалке в нашей городской квартире, надел пальто, поднял воротник, сунул руки в карманы, прошёлся по коридору какой-то особой вихляющейся походочкой и напел эту песню, получилось очень похоже.
Лауреат государственной премии СССР Дмитрий Лихачёв (слева) беседует с русским советским писателем Вениамином Кавериным на VIII cъезде писателей СССР. Фото: РИА Новости/ Первенцев
Он никогда не произносил блатных слов и не терпел, если слышал в чьей-то речи обороты из словаря уголовников. И вообще сторонился вульгарных людей и развязных манер. Он мог выгнать гостя из своего дома, если тот позволял себе хотя бы раз выразиться на «фене»... В 90-х ему подарили книгу об арго нынешних уголовников, где в качестве предисловия была использована та самая его статья, посвящённая воровской речи. Спустя годы я нашла её где-то в самом дальнем углу: дедушка перевязал книгу верёвкой, видимо, для того чтобы я её не открыла и не прочла. А сверху приклеил записку: «Абсолютно неприлично и абсолютно неверно». Как-то раз во время завтрака я в шутку произнесла: «Дедушка, ты тусовался с Собчаком». Он бросил на стол вилку и вспыхнул: «Речь засорена жаргонизмами! Я буду завтракать в другое время». И такая острая реакция сохранялась до самых последних его дней.
Со времён лагеря он не выносил и игральных карт. Поэтому у нас в доме не было ни одной колоды. Однажды дед приехал на нашу дачу в Комарово и увидел, как я играю в подкидного дурака в компании с детьми академиков. Он ужасно рассердился, взял меня за руку, отвёл в сторону и устроил строгий разнос. Кроме того, дед запрещал мне пользоваться косметикой. Он считал, что я должна очень скромно одеваться, когда иду на занятия. Поэтому лет до 20 я донашивала «приличные» мамины вещи. Дмитрий Сергеевич возражал и против того, чтобы я поступала в Академию художеств. Он говорил: «Художники — это богема. Ты будешь поздно ложиться спать. Пить вино. Не ходить в присутствие!» Хотя я не давала никаких поводов для беспокойства: была «правильной» девочкой и отличницей. Видимо, на дедушку так подействовали судьбы падших женщин на Соловках...
У дедушки как у человека уже отсидевшего так и остался на всю жизнь страх перед возможным арестом. Помню, ещё в девяностые я видела у нас квартире под кроватями у деда и бабушки чемоданы, перевязанные верёвками. А в них смена белья, мыло, спички, шерстяные носки. Для обоих... В стране уже произошла перестройка, но эта привычка не исчезла.
Кстати, эти чемоданы сыграли свою роль в истории с пожаром. В 1997 году в нашей квартире на кухне внезапно вспыхнул газ. Он горел так сильно, что подойти к вентилю, чтобы перекрыть, или к водопроводному крану было никак нельзя. Дома в этот момент были бабушка, дедушка, моя тётя, я и моя маленькая дочка Верочка. Дедушка повёл себя в этой ситуации совершенно потрясающе... А ведь ему был уже 91 год! Он вытащил из-под кроватей чемоданы с «лагерными» вещами и вынес их на лестницу. Потом проверил все стенные шкафы в поисках Верочки, которую он нигде не видел. Но я уже отвела её к соседям. Затем эвакуировал из квартиры бабушку и только после этого взялся сам тушить огонь: бегал с тазиком воды, пока наш сосед не догадался найти стояк и выключить газ во всём доме. Пожарные, которые приехали позже, сказали дедушке: «Вас надо наградить медалью! Вы вели себя так грамотно, что можете служить примером». Дедушка устало сел в кресло-качалку и ответил: «У меня есть опыт. Свой первый пожар я тушил на Соловках, когда горел наш барак».
Дмитрий Лихачёв, 1984 г. Фото: РИА Новости/ Рудольф Кучеров
Не сдавал своих
Я слышала упрёки, что Лихачёв, мол, прятался за древнерусской литературой. Да, он был учёным-филологом. И что? Разве он не отстаивал свою гражданскую позицию? В 1975 г. он отказался подписать письмо против Сахарова и был избит на лестнице своего дома. Мы с бабушкой проводили его на работу, он ушёл. А через 10 минут вернулся бледный, трясущийся, без очков, и сказал: «На меня напал какой-то человек...» Потом подожгли нашу квартиру, а милиция отказалась вести розыск. Это были акции устрашения, но дедушку всё равно не смогли запугать.
Все знали, что он очень ценил людей, у которых крепкая семья и несколько детей. Если к нему приходил, скажем, молодой учёный с просьбой, и оказывалось, что у этого человека двое или трое детей, которых он очень любит, то этого было вполне достаточно. Дедушка начинал помогать ему с особым рвением и считал, что это очень хороший человек, раз у него жена и дети и он о них так заботится. Или, допустим, если человек, который к нему приходил, был одет скромно, чисто, в белой рубашке, выглядел интеллигентно, это тоже всегда действовало. Если дедушка подмечал в человеке такую деталь, которая ему была очень симпатична, то на всё остальное уже не обращал внимания. И многие этим пользовались.
Дмитрий Лихачёв, 1983 г. Фото: РИА Новости/ Рудольф Кучеров
В его дом часто приходили гости. Наш телефон звонил, не переставая, входная дверь почти не закрывалась. В квартиру мог внезапно ворваться кто угодно: попрошайки, кликуши, юродивые. И дедушка помогал всем без разбора, когда мог и когда не мог сам. Он строго относился к членам своей семьи, держал нас в ежовых рукавицах. Я не могла у него, например, попросить денег на новое платье или туфли. А чужие люди просили денег, и он не отказывал, за редким исключением.
Вместе с тем он был скрытным человеком, и всю жизнь у него было на удивление мало друзей. У моей мамы, кстати, тоже: может быть, лишь одна близкая подруга. В доме не собирались дружеские компании. Общение было по большей части деловое, научное, коллеги Дмитрия Сергеевича приходили к обеду и ужину, ели и обсуждали рабочие вопросы.
Ещё пишут, что Дмитрий Сергеевич разговаривал тихим голосом. На самом деле голос у него был громкий, и человек это был очень... Я бы сказала, даже брутальный, смелый, способный на резкие поступки. Его побаивались домочадцы, а, может быть, и сослуживцы. То есть в конце жизни он не был безобидным благостным старичком.
Борис Ельцин вручает Государственную премию России профессору Дмитрию Лихачеву. 1998 г. Фото: РИА Новости/ Владимир Родионов
Я хорошо помню его с того времени, когда дедушке было лет 70, даже чуть раньше. Ужиться с ним было нелегко. В семье он всё брал на себя, всех себе подчинял. Был властным, я бы даже сказала, деспотичным. Мягкий и тихий человек не смог бы пережить то, что вынес дед... Когда мы садились за стол, то первое блюдо сперва подавали дедушке, он первым брал ложку. В нашем доме бытовали строгие запреты: например, дед говорил, что по телефону можно только условиться, скажем, о деловой встрече, но ни в коем случае нельзя занимать телефон долго: не больше пяти минут. Потому что нужно ценить каждую секунду, чтобы её использовать: жизнь коротка, и она может в любой момент оборваться.
Владимир Кожемякин
