На прошлой неделе в Италии после почти трехмесячного карантина открылись практически все крупные музеи и археологические заповедники, в том числе знаменитые Колизей, галерея Уффици, музеи Ватикана, Дворец дожей в Венеции, Археологический музей Неаполя и многие другие. Но еще раньше — с 18 апреля — открыл двери для посетителей музей-сокровищница кафедрального собора Флоренции Санта-Мария-дель-Фьоре, официально именуемый Опера-дель-Дуомо. Вместе с самим собором, прилегающим к нему Баптистерием и колокольней Джотто музей входит в состав монументального комплекса, являющегося одной из основных достопримечательностей Флоренции.
Первоначально Опера-дель-Дуомо был всего лишь фабрикой, основанной в 1296 году для возведения во Флоренции кафедрального собора. С тех пор он остается хранилищем ценнейшего наследия главного храма Флоренции. Сегодня музей, чья коллекция насчитывает более 700 наименований, среди которых шедевры Микеланджело, Донателло, Верроккьо, Андреа Пизано и других гениев Возрождения, имеет славу крупнейшего в мире собрания флорентийского сакрального искусства времен Средневековья и Возрождения.
О том, как будут работать величайшие музеи мира и к чему должны быть готовы их посетители, «Огонек» поговорил с директором Опера-дель-Дуомо монсеньором Тимоти Вердоном.
— Локдаун в Италии можно считать завершившимся. Как вы его пережили?
— Я живу на пьяцца дель Дуомо рядом с собором Санта-Мария-дель-Фьоре. Там же располагается и мой рабочий офис. И я прожил два месяца в изоляции, наблюдая из окна абсолютно пустую площадь, которая всегда в это время года переполнена народом. А тут буквально никого. Вблизи кафедрального собора нет ни аптек, ни продовольственных магазинов, а ведь только туда всем нам и было разрешено ходить. И видеть эту пустоту, когда к тому же закрыт и сам собор, в котором я служу, было, конечно, очень тяжело. Теперь все начинает очень медленно приходить в себя. И на площади появились люди. Ну, конечно, в музее началось оживление. Но по сравнению с той толпой, что была у нас раньше, это практически ничего.
— Опера-дель-Дуомо был среди тех музеев, что открылись первыми. Раньше Ватиканских музеев и Уффици. Почему вы приняли такое решение?
— Мы решили открыть весь наш монументальный комплекс, куда входят музей, собор и Баптистерий, раньше, потому что почувствовали, что после двухмесячной изоляции люди, находящиеся в страхе и депрессии, нуждаются в красоте и смыслах. Именно музеи и церкви могут оказать в этом плане благотворное влияние. И как только правительство разрешило, мы открылись. И не ошиблись, так как ответ был впечатляющим. За неделю мы получили 25 тысяч бронирований — в новых условиях мы работаем только по предварительной записи. И сейчас поступают бронирования на июнь и дальше. Это значит, что для людей сейчас важно не только вернуться к нормальному образу жизни, но приобщиться к чему-то важному, обрести утерянные духовные смыслы.
— А как вы обеспечиваете санитарную безопасность ваших посетителей?
— Как я уже сказал, вход у нас строго по предварительной записи, так что мы имеем возможность регулировать количество посетителей. Все они должны носить маски, протирать руки гелем, соблюдать дистанцию. Словом, соблюдать все предписанные санитарными нормами меры, включая измерение температуры.
Есть у нас и свое ноу-хау. Мы даем нашим гостям аппаратик — его нужно носить на шее, если вдруг они приближаются друг к другу ближе, чем на полтора метра, аппаратик начинает мигать и вибрировать. Таким образом оба понимают, что нужно сделать шаг в сторону. И это не только помогает создавать необходимую безопасность, но дает посетителю уверенность, что он в таковой находится. И эта уверенность очень важна, так, многие продолжают оставаться дома именно из-за опасения нежелательных контактов. Девайс, который мы используем, изначально был придуман для безопасности на строительных работах. Но мы его, что называется, переориентировали. И я надеюсь, что наш опыт может быть использован другими музеями. Во всяком случае, я всем о нем рассказываю. Вот недавно показывал директору Уффици Айке Шмидту.
— А как ваши посетители теперь поднимаются на купол собора? Там же такая узкая лестница, что на ней бывало не разойтись.
— Купол всегда был самым сложным участком, для которого и прежде было обязательное бронирование. Все хотели на него подняться, в том числе и чтобы сделать с его высоты впечатляющее фото. Действительно, забираться на купол нужно по очень узкой внутренней лестнице, где люди соприкасаются близко, что по теперешним санитарным правилам недопустимо. И потому организуем подъем лишь очень малочисленными группами. Так что мы очень сильно сократили группы посетителей. Если раньше на смотровой площадке могли одновременно находиться 120 человек, теперь не больше 30. Так что, если вы хотите забраться на купол, бронируйте билеты заранее.
— Получается, что иностранные туристы — а рано или поздно они вернутся во Флоренцию — должны будут заказывать билеты в музеи вместе с авиабилетами?
— Даже раньше! В принципе, мы и раньше поощряли заказы билетов заранее, но всегда оставляли какую-то их часть для тех, кто этого не сделал. Не уверен, что теперь это будет возможно. Может, это и к лучшему.
— Пять лет назад было открыто новое пространство музея Опера-дель-Дуомо. На открытии много говорилось как раз о готовности музея работать именно с такими случайными посетителями...
— Видите ли, Флоренция оказалась заложницей собственного выбора, сделанного 25 лет назад, когда она поставила на массовый туризм и стала туристически зависимым городом. Особенно страдает от этого исторический центр, где как раз и находится кафедральный собор и его музей. Карантин, сделавший этот район абсолютно безлюдным, показал, кстати, что город не должен планироваться под приезжих. На центральных улицах нет ничего, что не служило бы туристам. И потому сейчас мы видим так много закрытых витрин, мастерских и лавок с табличкой «Продается».
Без прежнего объема туристов под угрозой оказались уникальные флорентийские промыслы — изделия из кожи, дерева, ткани, прочие традиционные ремесла: итальянцы такие вещи не покупают. Боюсь, многие флорентийские ремесленники будут вынуждены пересмотреть объемы своих производств.
— Вы ведь тоже теряете доходы от падения туризма?
— Безусловно. У нас нет государственной помощи. Мы живем в основном за счет продажи билетов. Значительную часть доходов приносило посещение купола, но теперь, как я уже сказал, мы ограничили количество туристов в группах. Конечно, это ударит по нашим доходам. Раньше комплекс посещало чуть больше 2 млн человек в год. Из них 700 тысяч — музей. Теперь эти цифры в разы сократятся.
И даже когда итальянцы вновь начнут путешествовать (они могут делать это с 3 июня), это не слишком изменит ситуацию. Жители Италии — это всего 10–15 процентов посетителей наших музеев. 20 процентов приходилось на американцев, которые в более ранние времена составляли абсолютное большинство от иностранных посетителей. Теперь много латиноамериканцев, китайцев, японцев, европейцев — немцев, русских.
Пока не будет уверенности, что коронавирус не вернется, и пока не будет вакцины, число наших гостей будет очень ограниченным. И если не строить иллюзий, в такой ситуации мы можем пробыть еще год, а то и больше. Потому следует продолжать всю ту работу по онлайн-размещению наших культурных инициатив, которую мы развернули во время локдауна. Более того, я уверен, что эту деятельность нужно продолжать, и когда посетители вернутся. Один из немногих позитивных опытов пандемии состоит в том, что мы научились держать открытыми двери наших музеев для всего мира, а не только для тех, кто имеет возможность к нам приехать.
— Можно задать вам вопрос личного характера? Вы приняли сан католического священника довольно поздно. Что повлияло на это решение?
— Я мечтал стать священником с юности. Но мой отец, хотя и был согласен с моим выбором, не хотел, чтобы я учился в семинарии, и уговорил меня получить светское образование. И, наверное, он был прав, так как другой моей страстью было искусство. Я им увлекался до такой степени, что часто прогуливал школу — шел в Метрополитен-музей. Я был просто влюблен в некоторые картины. Особенно меня впечатляло полотно венецианца Витторе Карпаччо «Размышление о страстях». Думаю, именно это полное религиозной символики произведение сделало меня тем типом историка, которым я и стал, тем, кому интересно расшифровывать религиозное послание художественного произведения.
атем я учился в Йельском университете, и когда заканчивал докторантуру, идея служения церкви вернулась. Но, видно, было еще рано. И только в 90-х годах, когда я уже жил и работал во Флоренции, все сложилось. Во многом это произошло благодаря тогдашнему архиепископу Флоренции кардиналу Сильвино Пьованелли, который очень интересовался искусством, в том числе и как средством продвижения идей и смыслов католической церкви. Став священником, я был готов отправиться в приход. Но кардинал сказал, что я должен буду и впредь заниматься тем, чему учился и чем занимался раньше. Только теперь — для церкви. Он ввел меня в административный совет Опера-дель-Дуомо. Таким образом я оказался в числе тех семерых членов совета, которые выкупили помещение для нового музея. После чего мне было поручено подготовить проект нового музея. И затем уже новый совет попросил меня стать его директором.
— Новое здание музея весьма просторно. Вам никогда не хотелось вернуть себе микеланджеловского Давида, который первоначально задумывался для украшения кафедрального собора?
— Вы, наверное, спрашиваете в связи с тем, что на днях директор Уффици Айке Шмидт предложил вернуть находящуюся в его музее работу Чимабуэ «Мадонна с младенцем» флорентийскому храму Санта-Мария-Новелла, для которого она и предназначалась. Идея с Мадонной, хотя и трудно реализуемая — ведь об этом надо договариваться как с церковными властями, так и с государством, обеспечить все необходимые меры безопасности и содержания произведения,— но имеет смысл, так как это произведение прежде всего религиозное.
Статуя же Давида изначально получила больше политическое, нежели религиозное значение. И требование перенести ее в собор или к нам в музей была бы воспринята с трудом.
Пока Микеланджело трудился над статуей — кстати, он работал как раз в том месте, где теперь располагается музей, а тогда находились мастерские ремесленников и художников,— многие из тех, кто имел возможность наблюдать за его работой, сразу оценили величие и современность этого произведения.
В общем, городские власти пожелали взять Давида себе. Им хотелось получить изваяние молодого героя, который вступал в борьбу с более сильным врагом. Не надо забывать, что Флоренция в те времена готовилась к войне (с Пизой, в 1504 году.— «О») и такой символ ей был нужен. В наших архивах есть протокол собрания городского совета. Обсуждалось, куда поместить статую Давида, которую ранее планировали поставить рядом с кафедральным собором. Среди художников, которых пригласили на совет в качестве консультантов, был и Леонардо да Винчи. И он тоже утверждал, что Давида нужно поместить на площади Синьории (сейчас там копия, а оригинал в Галерее Академии.—«О»). Но в конце концов его расположили перед входом в Палаццо-Веккьо, являвшийся политическим символом Флоренции.
— Этот вопрос к вам, монсеньор, больше как священнику, чем к искусствоведу: может ли этот трудный период, который мы все переживаем, дать что-то полезное нашей душе?
— Думаю, этот период показал, как хрупок наш мир и все мы. Но в то же время он позволил многим обнаружить внутри себя смелость и силу, о которых они и не подозревали. Он заставил всех открыть для себя благодать терпения и самоограничения. Научил нас ценить красоту простых вещей. Мы поняли, что этот период — только миг нашей жизни. И он дал нам возможность приблизиться к тому, чего мы не знаем: к Богу, к жизни, к другим, к нам самим.
Мне кажется, необходимо задаться вопросом, чему научила каждого из нас эта ситуация. Надеюсь, многие ответят, что они научились находить росток добра рядом со злом. И я уверен, что многие захотят сохранить в себе нечто из обретенного в период изоляции внутреннего опыта.
Елена Пушкарская
