Ольга Волкова чурается артистических тусовок, готова решить любые проблемы в семье, полагает, что педагогика сродни акушерству, и любит помолчать на сцене. Об этом народная артистка России рассказала «Известиям» в перерывах между онлайн-репетициями спектакля «Страсти по Фоме» в Театре Наций.
— Ольга Владимировна, расскажите, пожалуйста, о новой постановке.
— Мне невероятно повезло, что я приглашена в очень мною любимый Театр Наций в спектакль «Страсти по Фоме» по повести Федора Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». И особым везением считаю встречу с режиссером Евгением Марчелли. Это такая творческая радость — работать с ним, общаться! Актерский ансамбль у Марчелли замечательный. С кем-то я уже встречалась, кого-то вижу впервые. Но это точное попадание режиссера. Это ансамбль! Настоящий! А Марчелли — потрясающий дирижер с уникальным темпераментом, импровизационностью, безупречным вкусом. Я очень люблю музыку, и это счастье — ощущать себя музыкантом в оркестре, какой бы инструмент тебе не предложили. Мне очень нравится то, что у меня мало слов и огромные зоны молчания, в которых можно создать свое энергетическое пространство.
— Как вы оцениваете то, что сейчас происходит в театральном искусстве?
— Стало модно играть беллетристику, но это меня не трогает (и, кстати, не только меня), не вызывает сочувствия, мне не за чем следить. Пьеса, как таковая, исчезает. Театр скатывается к кино. Энергия, голос, интонация больше не нужны. Часто театральные актеры вынуждены энергетически себя гасить — это ужасно.
А что делают с жанром? Вот Марчелли, сохраняя язык и стилистику романа Достоевского, создает огромное внутреннее напряжение, высокий ритм существования героев. Он обнаруживает в персонажах очень много смешного, там, где раньше этого никто не замечал. Вот так рождается особый жанр — «не бытовой». На репетициях уже видно, как много будет блестящих актерских работ. Начиная с Авангарда Леонтьева, который блестяще играет Фому.
— Вам нравится, как играют молодые артисты, популярные у молодежи?
— Не всегда. Мастерство артиста зависит прежде всего от педагога. Я не согласна с методикой преподавания в некоторых театральных вузах. Поэтому, когда меня приглашали работать педагогом, отказывалась.
Моя прабабка была, как раньше называли, повитухой — принимала детей. Для меня педагогика — то же самое. Прабабка говорила, что если умные руки, можно подправить череп, мягкие косточки. Главное, не навредить. Надо поставить ребёнка на ноги, чтобы он правильно пошел, научить говорить. Это абсолютно сродни тому, как поставить на ноги студента, чтобы он мог самостоятельно думать, решать и действовать.
Если бы у меня была своя школа, я была бы счастлива. В ней учились бы всего два года, а не четыре, не было бы многих предметов, которые, как мне кажется, совершенно лишние. Большую часть времени студентам необходимо уделять занятиям по актерскому мастерству, ходить в театры, смотреть спектакли, а потом с педагогом анализировать то, что увидели. При современной технике у педагога есть возможность показать на видео лучшие и худшие актерские работы.
— Многие студенты после актерских вузов остаются не у дел из-за педагогов?
— Конечно, ведь ни в одном институте не думают о том, что ждет студентов в будущем. Их не готовят к показам в театры. Чтобы подготовиться к поступлению туда, у студента должен быть необходимый материал, а не отрывок из выпускного спектакля, где рассмотреть его очень трудно. Но и абитуриенты должны думать, к какому педагогу они идут. Надо искать своего гуру.
Мой гуру — великий педагог Зиновий Яковлевич Корогодский, у которого мне пришлось переучиваться. Его школа меня поставила на ноги как актрису. Но я двигалась дальше. Увидев спектакли Славы Полунина, стала проситься к нему. Много лет спустя он пригласил меня, и мы сыграли с ним в спектакле Slava’s Snowshow. Как же много я получила от него... Ищите гуру!
— Почему в актерской тусовке вас считают отшельницей?
— Я чураюсь этих тусовок. Не люблю банкетов. Курю, но не выпиваю, и мне бывает скучно, когда только что о чем-то говорили за кулисами и то же самое мусолят за столом. «Она играет хорошо, а эта плохо, а я лучше…» Утомительно, лучше скорее домой, принять душ и взять книжечку почитать. Я выпадаю из стереотипа актерской жизни, мне интересно добирать впечатлений, как большинству думающих актеров, среди друзей-неактеров. Мне 81 год исполнился в апреле, но у меня по-прежнему остался этот голод — хватать, дожирать, подсматривать, подслушивать, складывать, читать.
— Сказывается, наверное, воспитание?
— Да. Когда мне было шесть лет, мама один раз сказала, что чужое брать нельзя — я запомнила. Платья в лагере у девочек просить — дурной тон. Я запомнила. Она говорила, что трусость и вранье — это как грязные ногти. Если я получала плохую оценку, то орала из прихожей: «Мама, я кол получила! Я двойку получила!». Меня за это не ругали, тем самым исключая необходимость врать — нас не наказывали за ерунду, а вот за трусость наказывали.
— По-моему, сейчас в некоторых семьях учат детей быть похитрее, поизворотливее, не говорить правду в глаза.
— Не берусь судить, мы всё сложнее и сложнее живем. Я со своим туполобым правдолюбием такого в жизни нахваталась! Если у родителей есть желание, чтобы дети были обеспечены, наверное, надо учить лукавить, не говорить правду, умнее себя вести. У меня дипломатических данных нет — и это плохо. Можно оставаться самим собой, не предавать своих принципов, жить чистоплотно, но уметь вести себя умно. Но это не про меня — у меня пасть открывается раньше, чем я успею сообразить, что ляпаю. При этом мне совершенно не важно, что обо мне кто-то может сказать плохо. Ко мне не прилипает.
Я с братьями росла. Если старший обижал младшего, то до крови билась и спасала его. У меня нет чувства страха, поэтому частенько перебираю с реакциями. Они у меня бывают очень взрывные, иногда не успеваю сообразить вовремя.
— Сейчас много разговоров о харрасменте в творческой среде. Вы за свою карьеру с этим сталкивались?
— А что это такое?
— Как? Вы не знаете?
— Нет.
— Это, например, когда режиссер или продюсер оказывает актрисе неприличные знаки внимания, возможно, близость предлагает.
— Не искушена в таких ситуациях, для меня они невозможны. Это отвратительно, мое достоинство сразу бы взбунтовалось. Я никогда не была публичной девкой или крепостной актрисой. Кстати, от крепостного театра у нас осталось очень многое. Я, например, против поклонов в театре. Я до капли себя отдала, не сэкономила. За что мне кланяться, за аплодисменты? А как меня бесят фотографии 25-летней давности, на стенках театров висящие. Актеры стареют, женщины особенно, да и мужчины уже не те. Зачем их вешать? Чтобы зрители ломали голову, кто это?
— А про коронавирус вы какого мнения, Ольга Владимировна?
— Стараюсь не думать об этом. Как можно анализировать то, что тебе не принадлежит? Ну упадет и упадет. Что нам всем этот коронавирус? Наш народ вообще не из пугливых, не из мнительных. А мне так и вовсе 81 год — ну придет и придет… Чего же думать об этом и портить себе жизнь? Надо думать о хорошем, о близких, чтобы они были в порядке, а не о конце света или смерти. Можно и в 20 лет погибнуть, и в 80, и в 90. Это судьба. Надо жить, получая радость от каждого дня. Я росла в очень трудное время. И отца по доносу посадили, и жуткая нищета была. Но, чем хуже было за стенами дома, тем веселее было в доме. Взрослые организовывали игры нам, детям, постоянно звучала музыка. Теперь и у меня в доме музыка. Либо классика, либо радио «Джаз».
— У вас были трагические расставания с любимыми мужчинами. Как вы переживали эти моменты?
— Солнышко, тут мне хвастаться нечем. Всё зависит от характера. Я так уважаю и чужую свободу, и свою, что ноги делала, только почувствовав запах серы. Когда даже еще не загорелось, притом, что и расположение было, и большое желание продлить отношения. Но чувство брезгливости всегда побеждало — быть второй не хочу. С большим уважением отношусь к женщинам, которые переживали измену мужчин, ведь в старости они оставались вдвоем, всё было хорошо. Но для этого надо быть очень сильной и мудрой, а это не про меня. Да и как можно учить или рекомендовать, когда у каждого свой характер? Никак не получится, крути не крути. Не научить смирению, как и не научить рывку. Единственное — глупость, когда на этой почве начинаются суициды или запои. Хочется плюнуть в лицо таким, потому что это того не стоит — есть жизнь, есть дети. Даже если нет своих — чужие.
Я очень люблю детей. Коллекционирую ощущения счастья, физического счастья, когда в животе горячо. Прижать к груди ребенка… У меня сын это называл «душа в душу». Иногда, бывает, вижу ребенка на улице и кидаюсь к нему. Говорю родителям: «У меня глаз голубой, я не сглажу, можно обнять?» Но не ко всем детям у меня такое, конечно… Бывает, идет ребенок и прямо видно, что это будущая сволочь.…
— Вы очень сильная женщина, феминистки вас поддержат. А когда-нибудь хотели быть слабой?
— Нет. Может быть, потому что я быстро живу и быстро принимаю решения? Если возникают проблемы в отношениях, а я понимаю, что мужчина не может их решить, то решаю я. И материальные, и административные.
Кто-то скажет — нужно уйти, но меня, положим, всё устраивает, кроме такой мелочи, как быт. Разве из-за этого стоит расставаться? Если мы читаем одни и те же книги, у нас одинаковое отношение ко многим серьезным вещам, а только быт не ладится... Ну не подарил он тебе ничего, не умеет зарабатывать деньги — ну и что? Я просто уважаю личность такой, какая она есть, с ее недостатками. Если для меня это нетрудно, значит, я буду зарабатывать. Я умею организовать переезд, ремонт, и мы все делаем в четыре руки. А считаться, счета друг другу выписывать — это мелочность. Не считаю, что феминизм — это мудрость, чувство справедливости. Если у человека есть достоинства, то всякие мелкие бытовые недостатки я даже не замечаю.
А что касается сильных и слабых женщин... Есть женщины, которые ничего не делают, а им тащат цветы, подруги валом идут к ним домой, а есть те, которые в полном дерьме по уши — и никто не позвонит даже. Она же справлялась до сих пор — и сейчас справится. А тебе-то хреново, мочи нет, но уже так получилось — ты заявила о себе как о сильном человеке, так что расхлебывай! Трудно быть сильной женщиной.
Наталья Васильева
