Художника Анатолия Брусиловского называют лидером советского андеграунда и отцом отечественного коллажа, ассамбляжа и боди-арта. Но Брусиловский, которому в этом году исполняется 88, еще и летописец эпохи. Об ушедшем навсегда мире советского «подпольного» искусства и его героях, включая Иосифа Бродского, Эдуарда Лимонова и других, патриарх авангарда рассказал «Известиям».
Гении из Харькова
— Итак, начнем с самого начала — с рождения героя?
— Я родился в Одессе. И папа мой, Рафаил Моисеевич, считал себя одесситом — его туда ребенком привезли. Папа был писателем, прозаиком, учеником Бунина. Бунин в 18-м году приехал с женой в Одессу, надо было чем-то кормиться, и он устроил для молодых литераторов что-то вроде кружка, сейчас бы это назвали мастер-классом.
Старостой кружка стал Валентин Катаев, а одним из участников — мой отец. И он на всю жизнь пронес безумную любовь к бунинской прозе, старался подражать ему. Иван Бунин для папы всегда был иконой. Из-за этого и не стал он ярким пропагандистом советской темы, писал психологическую прозу…
— Это же прекрасно, а вы говорите так, словно сожалеете!
— А когда началась война, мы уехали… чуть было не сказал в эмиграцию… Как это называлось? В эвакуацию! В Башкирию. Папе было уже 55, поэтому его не призвали в армию. Во время войны родители всё время хотели вернуться на юг. Одесса еще находилась под оккупацией, а Харьков освободили. И отцу сказали: «Ну, если хотите, то пока можете переехать в Харьков, там уже есть отделение Литфонда».
Стали выходить книги отца. И мы остались в Харькове, пустили там корни. Таким образом, я одессит по рождению, молодость провел в Харькове, а в 60-м году переехал в Москву.
— Лимонова, если верить его «Молодому негодяю», вы по Харькову не знали?
— Конечно не знал! Эдик Савенко, как и его друг, художник Вагрич Бахчанян, придумавший ему псевдоним Лимонов, младше меня. В моем харьковском периоде они были еще деточками. Мы познакомились, когда я приехал из Москвы к родителям.
— А познакомились через первую лимоновскую жену? Вы в своем Facebook как-то написали, будто она содержала в Харькове подпольный бордель…
— Это ранняя советская история. В 50-х годах Анечка Рубинштейн была красоткой. Это она потом ужасно изменилась, потеряла товарный вид и превратилась в шизофреничку во-о-от такого размера, а в молодости была просто красавица! Такие фиалковые глаза и вообще — ах, как хороша!..
Да, в квартире родителей своих знакомых она открыла «волыну». Веселое заведение, а не публичный дом. Может, даже не платное, а место, где парни и девушки встречались, тусовались. Может, приносили выпивку и еду. Может, ей делали подарки. После об этом написали фельетон в газете, и «волыну» прикрыли. Анечку не посадили, она стала работать в книжном магазине, где и встретила Эда, своего будущего мужа.
— А как вы сманили молодежь в столицу?
— Лимонов об этом рассказывал в книгах. Мол, явился Брусиловский, по-барски говорит: «Что вы тут делаете? Это вонючее болото! А у нас в Москве подпольные выставки, иностранцы покупают картины». Это всё правда. Так оно и было. У мальчиков глаза повылезали, и они решили: человек зовет нас в Москву!
— На самом деле вы не столько звали, сколько отговаривали?
— «А где вы будете жить и что вы будете делать?» — спрашивал их я. Они втроем — Лимонов, Бахчанян и Анна Моисеевна — собрались и прикатили в столицу, не зная даже, как зацепиться, и жили нелегально, что-то снимали. Бахчанян обитал в моей студии. Не в этой, в другой. В ужасающих условиях! А эта студия у меня с 70-го года. И постепенно они стали приобретать знакомства. Эдик с первых шагов получал от меня наводки — куда ходить, что делать, с кем знакомиться, как подавать себя и так далее.
Столичные штучки
— Это вы поспособствовали его судьбоносному знакомству с Еленой Сергеевной Козловой-Щаповой?
— Да, в момент переезда Эдика в Москву мой довольно близкий друг, художник Витя Щапов, женился в пятый раз. И его избранницей была Леночка Козлова. Ей было 17. Папа ее работал деканом или ректором какого-то технического вуза, но на самом деле он был подполковником КГБ, и все об этом знали…
У них была дача в Малаховке, старинная, а на участке — сарай. Я туда как-то заглянул и увидел кучу пожелтевших бумажек. «Леночка, можно мне здесь порыться?» И я нашел шеврон от кадетского мундира. «А папа твой кто?» — спрашиваю. «Он в институте работает...» — «Он дворянин?» — «Да...» Это было поместье его родителей.
В общем, человек, который из кадета его императорского величества пажеского корпуса превратился в гэбиста… Леночка была высокая, стройная и безумной красоты. И с очень большими претензиями!
— Например?
— Она хотела быть интеллектуалкой. И стала морочить голову своему новому мужу, который был по советским меркам богач, но маленький, лысенький и старше ее лет на тридцать: «И что я буду сидеть дома!.. Я хочу общества!.. Хочу, чтобы вокруг были поэты, художники…»
А Щапов никуда не ходил, с утра до вечера клепал свои плакаты, зато обувал и одевал ее, как куклу, но Леночке этого было мало. Тогда Виктор обратился ко мне: «Ты же всех их знаешь, ты — один из ведущих людей этого авангарда…» В общем, он меня попросил заняться ее воспитанием. И я стал читать ей стихи, показывать работы, водить на подпольные выставки, знакомить с литераторами и живописцами. И в один прекрасный момент показал ей самиздатовский сборник Лимонова.
— А вы уже тогда были большим поклонником его стихов?
— Был и остаюсь. Это было новое слово в поэзии — очень искреннее, пронизанное болью российской провинции, у которой другие проблемы, чем в центре. А из его поздних стихов я выделяю малюсенькую книжечку «К Фифи». Настолько там своеобразная поэтичная ткань… Это чудо! Я всегда честно относился к нему — я же сам из литературной семьи: и папа, как я уже сказал, писатель, и родной брат мамы — поэт Семен Кирсанов.
— Но вернемся к Щаповой. Итак, Елена прочитала его стихи…
— Прочитала и говорит мне: «А я хочу, чтобы вы меня познакомили с Лимоновым». Устроил я эту встречу, хотя и не присутствовал на ней. Свел их. Нашел место, где им встретиться. И у них возникла безумная любовь! Правда, Лена была на голову выше, а Эдик — тощий робкий юноша в украинской вышитой рубашечке, с железными очечками.
— А я где-то читал, что они познакомились на дне рождения Киры Сапгир, журналистки, жены поэта Генриха Сапгира.
— Кира — это из нашего круга. Сейчас объясню. Московская жизнь тогда представляла яркий и замечательный парафраз Монпарнаса. Выпивка, стихи, песни, а вокруг — советская зона. Такая была веселейшая жизнь! Собирались поэты. Женя Бачурин пел. И этот бульон варился каждый день: почти ежевечерне наш круг отправлялся к кому-то — либо к Сапгиру, либо ко мне, либо еще куда-то. У Генриха с Кирой имелась большая комната, где можно было за стол усадить человек пятнадцать. И всё время читали стихи — и у меня, и в других мастерских художников. «Это чудное застойное время!» — я так даже назвал одну главу в своей книге «Студия»…
Западный мир
— Ностальгируете?
— Я почти 30 лет живу на Западе, в очень хорошем месте — в Кельне, и в очень хороших условиях, но там скука безумная! И жизнь совершенно не похожа на то счастье, которое было тогда в Москве. В те годы имелось две элиты: одна дешевая чиновничья, дурацкая, очень необразованная, а другая художественная, театрально-поэтически-музыкальная. И большевики нам очень сильно завидовали, хотели в наш круг пробиться.
Ко мне часто обращались: «А можно я приведу сюда человека?» — «А кто такой?» У меня была строгая пропускная система, я никогда не терпел людей с улицы. Мол, шли, взяли и зашли. «Это один человек, занимает хороший пост…» — «Не надо». «Ну почему? Он принесет водку…» — «Не надо». Была суровая изоляция.
— Фейс-контроль, как сейчас бы сказали… А с Бродским вы не общались?
— Иосиф был моим приятелем еще до его высылки, а потом уже в Париже мы общались. До перестройки я не мог выезжать, но после бывал на его выступлениях. А до эмиграции он приходил ко мне, когда приезжал в Москву, я жил тогда у Чистых прудов. У меня были с ним ровные отношения, особенно во Франции.
— Бродский ее не любил…
— Он любил одно место на земле. Там его и похоронили — на Сан-Микеле, а не где-нибудь. Я Венецию тоже очень люблю и знаю там буквально каждый камень… Ося был заточен на неприятие. Он ненавидел Блока, ненавидел Тютчева, считал, что это пошло. Вся русская поэзия была для него плохая.
— Так уж и вся? А его любимый Баратынский, а Цветаева или Ахматова?
— Бывают люди сложные, но кого-то они восхваляют, а он ругал всех. Я хорошо помню, что он Васю Аксенова ненавидел, готов был убить его. Тот ему отвечал тем же. А как он ненавидел Евтушенко! Стыдно, что Бродский писал о Евтушенко. Тогда время было такое, что гладких биографий не было ни у кого…
Возвращаясь к Лимонову: когда Эдик и Леночка увидели друг друга, он стал ее осаждать. А в это время самыми модными считались связи с иностранцами. Но не с туристами залетными, а с посольскими, с прессой и дипкорпусом. В Леночку безумным образом влюбился мой знакомый венесуэлец, посол. Он был своеобразный: ему в каком-то застенке отрезали язык, говорил посол так, что ничего нельзя понять. Но — активный латинос, южный человек, влюбился страстно. И это несмотря на наличие жены Ольги…
— Русская жена?
— Нет, не русская. Но непонятно по какой причине — Ольга… Посольство располагалось около Центрального рынка. Старинный особняк, два этажа наземных, а внизу роскошный огромный подвальный этаж, где был бар, место для танцев и разные комнаты. Довольно часто мы туда забирались и очень весело проводили время. Леночка произвела на посла такое впечатление, что он постоянно устраивал вечеринки, чтобы почаще ее видеть. И в итоге он эту Леночку в общем и целом охмурил, а Лимонов сидел на стуле и ждал, когда они выяснят отношения. И это его тяготило.
— А что же, с Анной Моисеевной они к тому времени расстались?
— Она долго еще существовала. Потом уехала в Харьков. Сошла с ума. Постоянно мне писала письма. Я свой архив передал немецкому хранилищу, там ее послания. Анна довольно часто звонила мне в Москву: «Вот бы покнокать — какой прикид у Елены...» Она рассчитывала, что я расскажу ей что-то о жизни Лимонова, который тогда уже жил с Леной в Америке…
Анна выдавала весь букет провинциальных интересов. Она рассказывала, чем где угощали, у кого какая была колбаса на столе. Это ее занимало очень. И Лимонову тоже довольно сильно не повезло: воспитание и вкусы Лены оказались совершенно противоположны его вкусам и стилю. Когда Щапова оказалась с Лимоновым в Америке, жизнь пошла не такая, к которой она привыкла. Лена тут же нашла себе место в модельном бизнесе, а Эдик оказался ни при чем. Он бедно жил. Описание отеля в «Это я, Эдичка» — очень характерно. Лене там было не место. В общем и целом, их пути разошлись совершенно…
Беспечные парижане
— Вы с Лимоновым где потом пересеклись?
— С Эдуардом я встретился в Париже — бывал довольно часто в его квартире на рю де Тюренн около площади Вогезов. Такая старинная мансарда без ванны, подниматься надо было по скрипучей деревянной лестнице — типично очень для Парижа.
— Как и чем Лимонов жил тогда?
— Он и в этом оказался очень талантливым. Он общался в основном с французами. Это оказалось важнее, чем закисать в русском эмигрантском болоте. У него появились и политические, и поэтические связи, которые показали французам, кто он такой. О нем были очень высокого мнения. У меня есть несколько вырезок из парижских газет того времени — восторженные статьи о Лимонове с фотографиями.
— Он реально был очень известен?
— Реально, реально! И его карьера быстро развивалась, когда он перестал сочинять стихи, зато стал писать острую политическую прозу. Он оказался в Париже в ярко окрашенное время и не внизу. У него уже была Наташа Медведева, разудалая певица из кабаре. Она была очень красивой и очень агрессивной всегда.
— Все ее знакомые говорят, что у нее был роман с алкоголем…
— Я хорошо знал мир этих блатных кабачков, мир злачных мест. Сам я почти не пьющий человек. Из-за того что не напивался в стельку, я был другой и делал свою собственную карьеру. Привозил за границу огромное количество своих работ, устраивал выставки, находил там коллекционеров, продавал им. Знал широкий круг русских аристократов-эмигрантов, всех этих Шуваловых, Голицыных и так далее.
И вместо того чтобы в вонючих сквотах общаться с разудалыми художниками и поэтами, которых я знал как облупленных по Москве и от которых мне ничего не светило, я общался с другими людьми. Как любознательный человек, я эти сквоты посещал и знал, но не слишком приветствовал. Мне просто и времени не хватало. Я прошел через все круги парижского дна, и это оставило негативное впечатление…
Что касается Наташи Медведевой, она всей душой была в это погружена: цыганщина, блатные песни, все эти подружки сомнительного поведения. Я ничего плохого в том не вижу, но это другой менталитет. Знаю, что Наташа часто ругалась с Эдиком, но при мне этого не было — я предпочитал встречаться с Лимоновым без нее. А она часто загуливала с другими мужчинами, они друг другу дали добро на это. Медведева была женщиной мятущейся души. Но она меня не трогает, а вот Эдик меня очень сильно волнует.
— Почему?
— Лимонов за 40 лет на моих глазах пережил фантастическую метаморфозу: из харьковского мальчика-литейщика превратился в блистательного интеллектуала. Блистательного! И я ему всю жизнь аплодировал. Эдик такую работу провел над собой… Я же хорошо знаю уровень провинциальных граждан, а он вышел из этого с честью. Уникальный российский талант! 67 книг издал.
Он человек честный, искренний, писал то, что думал. Не преследовал никаких корыстных целей. Это ясно без всяких споров и дискуссий. Жизнь его яркая, наполненная событиями. Воевал у сербов, сидел в тюрьме и всё время описывал это: «Я там отжимаюсь каждый день. Я изучаю жизнь, жадно впитывая ее». У него не было ни нотки уныния или жалости к себе.
— Париж сильно поменялся по сравнению с 80-ми?
— Кардинально. Это ужасно! Российское сообщество там перекусалось и передралось, превратилось в злобную группу стариков и старушек, где все ненавидят всех. Сплетни, гадости, клевета! Просто ужасно. Когда-то был большой интерес к русским. Я тогда галеристку Дину Верни познакомил с Мишей Шемякиным и вывел его на путь широкой славы. Французы начали коллекционировать русских художников, а сейчас интереса — ноль. Сегодня русский — это опасный, неприятный человек, от которого лучше избавиться, а не быть с ним…
Влад Васюхин
