Я давно слышал, что чем человек становится старше, тем чаще всплывают перед глазами картинки детства. Иногда более ярко, чем недавние события. Теперь я убедился в этом сам.
Был июнь 41 года.Начало войны застало нас в Минске, где мы жили в маленьком доме на улице Коллекторной, недалеко от старого еврейского кладбища.
Первые бомбы упали 22 июня ранним утром. Мама выбежала со мной на пустырь, и мы пытались спрятаться в высокой траве и редком кустарнике. Бомбы летели с жутким воем. Потом говорили, что на них были установлены специальные сирены для наведения большего ужаса.
От близких разрывов закладывало уши, казалось что каждая черная бомба летит прямо на голову. Было очень страшно. Гораздо страшнее, чем теперь,когда по телевизору показывают взрыв атомной бомбы .
Мама рвала вокруг траву и сыпала мне на голову.
-Мама,зачем ты это делаешь?
-Так тебя будет меньше видно немецким летчикам…
За этой бомбежкой последовали другие. Весь центр Минска был уничтожен в первые два дня, но Дом правительства, он был виден из наших окон, уцелел. Потом я узнал, что немцы берегли его для себя.
Еще два дня во время налетов мы прятались на кладбище, среди высоких мраморных памятников прошлого века с непонятными буквами.
Продукты не продавали, мама безуспешно пыталась достать какую-нибудь еду. В центре и на окраинах грабили магазины. Мы видели мужиков, тащивших мешки и коробки, в бидонах и банках несли подсолнечное масло, у одного под мышками были две круглые головки сыра…
Мама пыталась дозвониться до отца, за день до начала войны он уехал в Москву в командировку. Связи с Москвой не было. Потом мы узнали, что там его мобилизовали.
На третий день мама сказала :
-Все, надо уходить. Поезда не ходят, вокзал разбомбили, пойдем пешком. Немцы убивают всех, особенно евреев. И нас убьют, если останемся. Куда угодно, только не оставаться…
На нашей улице жили сестры отца с семьями. Они уходить отказались. Тетя Хава размышляла :
-Куда мы пойдем… Мы немцам ничего плохого не делали, нас не тронут…
-Но они же убивают всех евреев!- воскликнула мама.
-Это все пропаганда, сказал дядя Иосиф, муж Хавы. Меньше слушай радио.
А тетя Фаня заявила:
-Какие убийства! Я знаю немцев, это культурная нация! В 18 году я была барышней и наш городок заняли немцы. Так офицеры, такие приличные люди, целовали мне ручки. Мы ходили на танцы! Нет, я останусь…
Конечно,они все погибли в гетто…
24 июня днем, без продуктов, без денег, мы взяли немного одежды и ушли из города в никуда…
Я помню, как ночью мы шли по обочинам шоссе, а по асфальту беспрерывным потоком шли отступающие войска. Ехали полуторки и пятитонки, в кузовах некоторых машин были гражданские, но нас не подбирали…
С
-Мама, что ты делаешь,печенье грязное, нельзя с земли кушать!
-Сынок, мы теперь совсем бедные, нам все можно кушать…
Почти без перерыва летали самолеты с крестами, бросали бомбы и стреляли трассирующими пулями, в темноте это было очень красиво. Но когда рядом с нами был ранен мужчина и страшно закричал, вся красота исчезла… На время налетов мы прятались в кустах, потом поднимались и шли дальше. Обходили трупы — тогда я их увидел в первый раз — и опять шли… У меня болели ноги, но мама говорила:
-Идем Вова, идем быстрей, нести я тебя не могу, папы нет, ты мужчина, мы должны отойти дальше от Минска…
Теперь я понимаю, что мы шли по Могилевскому шоссе. Но не доходя местечка Смиловичи, мы с многими другими беженцами свернули и пошли проселочными дорогами в направлении Могилева. Военные сказали нам, что впереди шоссе перерезали немецкие танки.
Чем мы питались, где ночевали — я помню смутно. Несколько ночей мы спали в поле, в стогах. Есть хотелось постоянно. Проходя через деревни, мама шла с протянутой рукой, просила подать что-нибудь голодному ребенку.
А
-Проходите, проходите, у самих ничего нет…
Несколько раз угрожали спустить собаку, тогда мы быстро уходили…
Сейчас я не могу их осуждать. Каждый может вспомнить себя — часто ли мы подавали нищим, отмывали бомжей в своей ванне или устраивали судьбу беспризорных детей…
Однажды днем мы пришли в деревню Слобода,
-Пачакайте(подождите) — и вынесла две краюхи хлеба и пару яиц.
Мама стала благодарить, но женщина сказала —
-Не нужно благодарить, может и нам так придется…
В калитку вошел высокий черноволосый мужчина.
-Так нехорошо. Алена, зови в дом. Дай людям пообедать, отдохнуть, дорога дальняя. Сготовь бульбу, хлопчику дай молока…
Мы вошли. В передней комнате был стол и лавки, большая русская печь.Меня поразил ткацкий станок, стоявший у окна.На нем был растянут незаконченный веселенький коврик и лежали деревянные челноки с разноцветными нитками, я такое видел в первый раз…
Алена поставила в печь чугунок картошки, показала нам, где умыться. Хозяин участливо расспрашивал маму, кто мы и откуда.
Картошка была готова. Алена выложила ее в большую миску, достала и нарезала желтое сало.
Это была первая горячая пища за несколько дней…
Больше 65 лет я помню тот обед. В нем проявилась душа народа — доброго, щедрого, человечного. Много лет спустя, мы узнали о белоруссах, спасших десятки еврейских детей, в Израиле таких людей называют «Праведники мира»…
Мы знали и о других белоруссах — предателях, полицаях… О них писали Василь Быков, Светлана Алексиевич, Алесь Адамович.
Я не судья этим людям, хотя испытываю к ним глубокую ненависть…
Мы шли до Могилева девять или десять дней. Иногда крестьяне часть пути подвозили на телеге, пару раз военные подвезли на грузовике… Помню, как бегом переходили Березину по длинному мосту… Над нами летали черные самолеты,
В день моего рождения мы шли по болоту, неожиданно я провалился в топь по грудь, потом по шею. Меня вытащил командир с двумя кубиками на петлицах, и потом отпаивал водой из фляги, обтянутой серым сукном…
Наконец, мы добрались до Могилева. Не знаю как, но маме удалось достать посадочный талон, мы втиснулись в теплушку и уехали чуть ли не последним эшелоном.
Поезд шел медленно, долго стояли на станциях. Там был кипяток и можно было возле военных эшелонов выпросить какую-нибудь еду. Много раз нас бомбили.
Я научился различать наши самолеты от немецких: над станциями наши летели вдоль рельсов, а немцы поперек.
Поезд довез нас до Старого Оскола, и мама решила сойти и найти временную работу, чтобы можно было ехать дальше.
Моя мама проучилась всего три года в еврейской школе и с детских лет шила женские платья. После революции училась на
Дальше я пишу с ее слов.
Сразу по приезде в Старый Оскол она пошла в райком партии. Показала свой билет и ее отвели к женщине — инструктору райкома.Там она сказала :
-Я дамская портниха, работала в мастерских драматического театра в Минске. Но я с ребенком, без вещей и без денег. Дайте мне возможность сшить вам и вашим знакомым несколько платьев, немного заработать и мы поедем дальше, на Урале у нас родственники…
Инструктор отвела маму к третьему секретарю — строгой женщине, очень просто одетой. Она еще раз дотошно расспросила маму, проверила документы. Когда узнала, что перед ней модная портниха, отношение переменилось. Мама попросила :
-Подскажите, где мы можем остановиться, но чтобы там была швейная машина. Каждый день я могу сшить одно-два платья. Первое платье я сошью бесплатно…
-Ну зачем же, посмотрим вашу работу…
Нас отвели в пустующий дом. Казалось, люди вышли на минуту: кровати застелены, посуда на местах, в шкафах одежда.В сенях стояло много удочек,значит здесь раньше жили дети…Мне порыбачить не удалось…
Через час на телеге привезли швейную машину, аванс —
Платье было готово к утру.
Мы пробыли там около двух недель. За это время по несколько обновок появилось у жен секретарей райкома, работников исполкома, их друзей и знакомых.
Война войной, а женщины всегда остаются женщинами и в любой обстановке хотят выглядеть хорошо и красиво одеваться…
Дальше мы поехали в купированом вагоне, где стелили белые простыни и все еще разносили чай в блестящих подстаканниках.
На Урале мама работала в швейной мастерской, а ночами шила на местных модниц.
После войны мы вернулись в Минск. Отец работал мелким начальником в стройтресте, мама серьезно болела, и все-таки немножко шила… Жизнь была тяжелой, но постепенно все наладилось.
Прошли годы. Я окончил школу,затем Мединститут и получил направление в Червень, возле которого мы проходили в начале войны.
Я хотел найти ту семью,где нас принимали и кормили картошкой с салом, поблагодарить и может быть помочь
У моего товарища был «Москвич», и мы с ним объездили все деревни в районе с названием «Слобода». Таких оказалось семь или восемь, но мы не нашли нужной. Кроме названия деревни,я не помнил больше ничего, а этого мало, когда минуло 18 лет и смерчем прошла война.
Больше 30 лет я проработал в Минске. Моими пациентами в большинстве были сельские жители.
Может быть, своей работой я сумел отдать долг за тот чугунок картошки и стакан молока, в трудное время предложенные Аленой и ее мужем маленькому еврейскому мальчику…
