Читать Часть 1
Итак, заголовок рассматриваемого опуса – «Мерзость, мерзость, мерзость: маленькие истории про ненавистную классику». Намерения у авторов более чем серьёзные: пригвоздить до полного неотдирания – намертво. Рвотный рефлекс должен быть обеспечен.
Прощай, Анна!
Читаем начало:
«Анна Каренина» безнадёжна, от Салтыкова-Щедрина злость берёт, Достоевский — косноязычный психопат, «Тёмные аллеи» — мерзкое произведение, а «Мастер и Маргарита» — пустое место. Если какая-то книга нам по-настоящему противна, никакой авторитет не заставит нас её любить. Ну и правильно, мы не обязаны.
Но ведь это же всё надо доказать, мало ли что и чем нам кажется. Кажется – крестись. Автор доказывает, используя самые резкие и крайние эпитеты и формулировки. Автор должен оправдать свой заголовок: мерзость! Голословное обвинение (заявление) гроша ломаного не стоит. А с доказательствами – манифест: долой и будь ты проклята, русская классика! Ату!!!
И главное тут – это не авторская позиция (а иначе зачем бы он собрал это в кучу), а как бы глас народа. И не просто народа, а предъявляющего классике свои личные, нешуточные счёты за чуть не погубленную душу. Персонально и поимённо, как свидетели на суде истории.
А подсудимые – писатели с мировой известностью, столпы словесности, уличённые практически в преступлениях против человечества своими никудышными творениями, заполонившими книжные полки хуже всякой макулатуры.
Иск вчинён – ответить некому. Подавляющее большинство обвиняемых почили в бозе, не дожив до этого позора. Смерть на дуэли и самоубийства они могут почесть за счастье.
Бациллы мизогинии
Продолжим чтение:
«Братья Карамазовы» — отвратительно написанная, насквозь искусственная пластмассовая книга. На каждой странице хочется размашисто написать красным карандашом: «Не верю!» — и поставить синюю печать. Всё равно какую. Невообразимо длинная, скучнейшая речь прокурора. Умильно слезливая и сопливая история Илюши Снегирёва. Вообще почти все книги ФМД написаны из рук вон плохо, но хуже «Братьев» нет ничего. Разве только «Преступление и наказание». (Михаил Бару)
Достоевского не зашло в принципе всё, что пыталась читать. Чуждо. (Санечка Солнечная)
«Волхва» ненавижу. Именно что трясёт. Помню, меня даже покрыло печатью многоликого бана в FB за то, что посмела написать о невыносимости великого произведения. С Лолитой такая же история. Отделить прекрасно написанное от сюжета не могу. (Александра Каминская)
И много ещё цитат – объективных оценок «рядового читателя». Подобраны они тенденциозно – под негатив: тошнит, трясёт, отвратительно, гадость… Как в американских ужастиках с гастрономическим ливером из разрывающихся монстров. Так вот и русская классика разбрызгивает это отвратительное нутро в глазах её ненавистников. Может, у них глаза как-то иначе устроены?
Берём критику произведений и манеры письма Л.Н. Толстого:
Ненавистна «Война и мир». В школе было норм, но тут села перечитывать — и не смогла из-за очень болезненной авторской мизогинии, которой пропитан буквально весь текст. (Наталья Фоминцева)
От «Войны и мира» трясёт. Какой же Толстой косноязычный. Повторы бесконечные, огромные предложения, в которых так мало смысла, нежизненность ситуаций и ходульность героев. Нет, «Анна Каренина» — это просто отдушина. Особенно старый князь Щербацкий. (Алена Лукаш)
Поясню: мизогиния – это не что иное, как женоненавистничество в каком-либо проявлении.
Толстой Лев Николаевич был «девой» и вряд ли намеренно проповедовал, завуалировав художественным всё-таки текстом, эту самую феминофобию. Бабник, говорят, был ещё тот.
Кстати, корявости текста он добивался намеренно, отсюда длинноты и неправильности в расстановке слов, в их порядке – для правдоподобия. Софья Андреевна как переписчица его многословных трудов наверняка вносила свои художественные и технические правки, полагая улучшить читабельность. Наверняка ей за это от Лёвушки влетало. Но разве это женщину может остановить в том, в чём она считает себя правой.
То же делал с текстами и К. Симонов. Например, в романе «Живые и мёртвые» тасовал слова в предложении как попало. Это всего лишь художественный приём, а не природное косноязычие как свидетельство литературной беспомощности. Но эти нюансы не каждому понятны, потому что когда чукча не писатель – он читатель. И в нём просыпается зуд критика и корректора, непримиримый и воинственный, как бытовое мещанство.
Нет пророка в чужом отечестве
А вот Стенли Кубрик мечтал экранизировать «Войну и мир» и очень огорчился, когда его опередил Сергей Бондарчук. Которому американцы дали ещё вдобавок и «Оскара». Видимо, за экранизацию этого редкостного толстовского занудства в трёх пухлых томах. Они и сами затащили в этот ужас словесности аж Одри Хёпберн – свою непорочную, американскую Наташу Ростову (хотя и голландского происхождения).
И зачем? Ведь заведомо отстойный материал. Садисты.
Конечно, заморские инженеры человеческих душ могут экранизировать и чёрта в ступе, любую эстетическую бяку, но ведь они не станут тратиться на то, что не даст кассы и кратно не отобьёт многомиллионные затраты. Провальные проекты им ни к чему, а для этого нужен или гениальный новодел, или проверенная временем вещь. То есть классика, причём уже мировая, неважно какого происхождения, пусть даже ненавистно русского.
Русский жупел должен выстрелить в десятку как шедевр.
Это их не парадоксальное, а очень даже практическое и приземлённое мышление.
Конечно, я помню и рецензии на эпопею С.Ф. Бондарчука в «Советском экране». Эти реплики не новость, уши растут издалека. Там высмеивались, например, «жеребцовские ляжки» Вячеслава Тихонова – князя Андрея Болконского. Его не аристократичные руки. И сам Тихонов сложно относился к этой своей роли – комплексовал и рефлексировал вплоть до желания уйти из профессии. Его спас друг С. Ростоцкий, предложив роль учителя истории в фильме «Доживём до понедельника» – того тоже одолевали подобные мысли. Ростоцкий цинично использовал состояние актёра для убедительности своего персонажа. Но кино зато не потеряло Штирлица.
И не удивляет уже такое мнение:
«Война и мир» — не смогла прочитать дальше первого тома. Все герои там злили. А Пьер так вообще, я так и видела 45-летнего Бондарчука в битых очках, бррр. (Абузова Алёна)
Варёная Ассоль
От отравившихся русской (и не только) классикой, кажется, досталось всем хрестоматийным писателям. Справедливости ради скажу, что тут собраны все прочие классики из когорты забронзовевших.
Даю неполным списком произведения (речь скорее о них, а потом уже об авторах – плевок вдогонку): «Анна Каренина» и «Крейцерова соната» Л. Толстого, весь Салтыков-Щедрин, весь Достоевский, «Тёмные аллеи» И. Бунина, «Лолита» В. Набокова, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, «Жизнь человека» (и др.вещи) Л. Андреева, «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Алые паруса» А. Грина, «Тарас Бульба» и «Мёртвые души» Н. Гоголя… А ещё «Москва – Петушки» В. Ерофеева, «Гранатовый браслет» А. Куприна, Тургенев и Чернышевский, и – аллилуйя! – «Метель» и «Евгений Онегин» А. С. Пушкина. Причём находятся вообще не признающие Пушкина-поэта и великодушно оставляющие в святцах Пушкина-прозаика.
«Пушкин прозу ничего писал, а вот поэзию… какой-то стыд, что это великий русский поэт. (Deenara Rasulewa)
Удивило резонансное мнение:
«Доктора Живаго» никогда не понимала. Перечитать, что ли. А то вон «Тихий Дон» нечаянно перечитала — мамочки, гениальная книга же. (Ираида Юдина)
Ну, хоть какой-то свет в окошке! А то вокруг одна беспросветная «трясина» и «тошнятина».
Без шинели лучше
Я ещё пойму, когда в окно в бешенстве выбрасывают «Голубое сало» В. Сорокина, но когда бесят и раздражают «Шинель» и «Вечера на хуторе…» Н. Гоголя» или «Белый Бим Чёрное Ухо» Г. Троепольского?.. Это какая-то черствосердная патология. С претензией на массовость заболевания.
Вот жил и не знал, что вокруг такой океан ненависти, причём не школьников, которым это надо зубрить и писать потом сочинения, а взрослых дядь и тёть наверняка с высшим гуманитарным образованием. Переучились, что ли, до такого отвращения? Не приведи бог! Что тогда останется?
И «Робинзона Крузо» в руки не взять – противно, побрезгуешь.
И «Приключения Гулливера», и «Дети капитана Гранта». А там ещё мрачный и слезоточивый Чарльз Диккенс (его сиротская педофилия давила соль из читательских масс задолго до набоковского Гумберта-Гумберта), там незамысловатые, хотя и пытающиеся нас рассмешить и очеловечить Марк Твен и О Генри, там много кто.
Справедливости ради надо назвать этих ненавистных зарубежных классиков: Жюль Верн, Артур Конан-Дойл, Антуан де Сент-Экзюпери, Джек Лондон, Альбер Камю, Франц Кафка, Эрнест Хемингуэй, Генрих Гейне, Вальтер Скотт и т.д. и т. п. Они скучные, примитивные, косноязычные, пошлые, ходульные, мерзкие, пакостные и непролазные. Дремучие, короче, и несостоятельные, случайно или намеренно введшие нас в заблуждение на предмет своей гениальности.
Возможно, они так непорядочно заняли места вот этих ниспровергателей, что умнее, прозорливее, мастеровитее и обделённее славой. За что их любить, самозванцев? Убить мало.
Они бесят – чудовища…
Я не нашёл было в этом чёрном списке А.П. Чехова и А.М. Горького, М.Ю. Лермонтова и С.А. Есенина. Чехов и Горький, по сути, ещё и два самобытных драматурга. Как же их обошла эта мрачная буря с гордыми буревестниками и падающими-нападающими на добычу чайками-падальщицами?
А, нет, пардон – на Чехова всё-таки я напоролся.
«Большинство героев пьес Чехова бесят чудовищно. Ивановы, Треплевы, Раневская, Войницкие, Прозоровы. (Анна Москвина)
Зато есть Иван Гончаров с «Обломовым», Марина Цветаева, Даниил Хармс, Владимир Маяковский, братья Стругацкие, Александр Солженицын, Томас Манн, Флобер с его «Госпожой Бовари», Джоан Роулинг и её несчастный, заласканный всеми видами тиражирования очкарик «Гарри Поттер», Берроуз, Пруст, Соллогуб, Гаршин, Писемский, Короленко, Замятин, Каверин, Маркес, Сэлинджер, Драйзер, Толкиен, Сервантес, Пелевин, Бродский, Ремарк…
Многим фатальное столкновение с классикой нанесло неизлечимую душевную травму, лишило полновесного счастья на долгие годы. Может, навсегда. Так бывает. Покушаясь на здоровье, оставляя нравственное увечье, тут и классику надо было подумать, в чьи руки он попадёт. Сам виноват. Промахнулся, рамсы попутал. Будь то человек с дурацким именем Джером Клапка Джером, будь такая авантюрная личность, гениальный самоучка с изломанной судьбой, но нашедший себя в мире как добрейший детский сказочник Корней Иванович Чуковский, выросший из какого-то там Корнейчука.
Кому не в жилу «Улисс», а кому Карабас.
Люди просто стонут и вопиют: избавьте нас от этих бессмертных! Их жалко. Им плохо. Их непрестанно тошнит.
Простите, но я терпеть не могу произведения Чехова, Достоевского, Александра Дюма и Максима Горького. (Анна Жила)
Робинзон Крузо — нереально занудное унылое чтиво, тяжёлый язык, никаких особых приключений. Всегда удивляло, как это может стать чьей-то любимой книгой, особенно в детстве. (Катя Островская)
И меня удивляет, как это я в детстве умудрялся зимой на деревенской горячей печке улетать мыслями и воображением на какие-то острова, к туземцам, где было и страшно, и интересно, и приключением был уже сам этот факт, диссонирующий с окружающей действительностью.
Ну, урод я, наверно. Тоже бывает. Стал вот писателем – тоже когда-нибудь проклянут и занесут в чёрный список. Правда, это ещё заслужить надо – попасть в школьный учебник. А может – ну его, учебник, это же смертный приговор. Заточение в бронзу. Надо ли?
Последний дюйм Дюймовочки – бред и полубред
Что тут ещё поражает. В один ряд поставить Валерия Брюсова и Эдичку Лимонова смогла только ненависть к обоим. Трясёт мир, оказывается, ведь не только «от Наташи Ростовой и всех безуховых»:
Марсель Пруст весь – нуднейший снобизм. Джойс, «Улисс» – так и не одолел, это выше моих сил. Борхес «Письмена Бога» – непонятно, с какой целью вообще написано. (Боб Кораблин)
Вообще, читать это занятно, не знал, что есть столько отрицательных, разрушительных чувств, где ярость – самое банальное. Тут тебе и солженицынский «Матрёнин двор» – адов ад (в смысле одоления), и шаламовские «Колымские рассказы» мучают мученически (опять же как чтение), а вот и «Тихому Дону досталось, наконец, нечего Нобелем прикрываться.
Ненавижу «Тихий Дон». Сказал себе в детстве: «Четыре тома? Ну, вы слишком много от меня хотите. (Алеша Прокопьев)
А ещё терпеть не могу Некрасова — не столько за пресловутую боль о судьбах народных, сколько за занудный ритм. Натурально укачивает. А вот за что меня точно побьют — до сих пор считаю «Швейка» нуднейшей книгой. (Юлия Боровинская)
Не перевариваю Пришвина. Самый тоскливый из всех русских писателей. И Паустовский ещё. Засыпаю после первого параграфа. (Irina Kara)
И уж совсем убойное о Г. Х. Андерсене:
Садист, который целенаправленно и умело выжимает из детей слёзы.
Там ещё есть про Аксёнова, Довлатова и Гюнтера Грасса.
У людей от «Белой гвардии» и подобного ей материала доходит до ветрянки, температуры под сорок и валяния в полубреду.
«Игра в бисер» Г. Гессе внушает некоторым чувство собственной тупости. Но очередная попытка тупо дочитать в поезде до конца заканчивается крахом. э
Блок и Евтушенко тоже не панацея от депрессий – наоборот. С первым ещё понятно, а второй-то чем напрягает?
Лермонтова читать неловко – вот ведь как.
Толстой, который Лев, – вода, «Илиада» и «Одиссея» в переводе Гнедича – чтобы подавиться первой же строкой. Вот собака где порылась, где все танталовы муки и сизифовы труды.
Швейк по Гашеку и Швейк погашенный
Привередливым эстетам и бравый солдат Швейк – кость в горле. А вот у нас его автор во время гражданской войны запомнился крайне недобрым человеком. Кровь пускал классовым врагам в чужой стране ещё как. А в перерывах писал свою ужасную сатиру на военщину и всякий деспотичный тоталитаризм. Но он всё равно остался Ярославом Гашеком, как его ни гасят посмертно оппоненты. Два в одном – это как Салтыкову-Щедрину, будучи в Разани губернатором и вообще дворянином, вовсю измываться над царским режимом в своих писаниях. Тоже ведь ненависть, но уже классика.
Максим Горький, «Старуха Изергиль» — ненавижу всеми фибрами эту *** (тут следует нехорошее слово, синоним которого «скучная ерунда») — Данко, Радда, Лойко. Претенциозное убожество. Ещё его же «Девушка и смерть», Песни о соколе и буревестнике. Пафосная чушь. (Olga Kiseleva)
Наконец, абсолютная прелесть:
Ненавижу басню «Стрекоза и муравей». (Katia Margolis)
Фенимор Купер и Анна Ахматова – исчадия ада, ужас рода человеческого.
Меня прямо выбесил «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше». (Юлия Сегаль)
Венчает эту историю ненависти рисунок- иллюстрация – чёрная спина Герасима в лодке (головы почти не видно) с Муму в правой руке, уже обременённой верёвкой с кирпичом на шее. Герасим похож на Кинг-Конга. Выглядит зловеще.
Мистерия букв
Реакции на книги бывают разные.
Кидалась «Героем нашего времени» в стену в десятом классе. Хорошая книга, наверное, надо перечитать. (Марьяна Желтова)
А я помню, как на меня подействовали строки простенького хрестоматийного стихотворения М.Ю. Лермонтова «Парус», когда от прослушивания их (читал вслух мой однокашник, цитируя эзотерическую «Розу Мира» Даниила Андреева, ту главу, где портрет классика русской поэзии подаётся как история «падшего ангела» (буквально – не человека земного).
И вот передо мной (может быть, исходя из контекста) открылись за строчками «Паруса» совершенно инопланетные виды, цвета и краски. Что-то подобное я наблюдал в Монголии – оптические иллюзии из-за разреженного горного воздуха. Это не просто мелькнуло в сознании и погасло, а врезалось в память и доныне стоит в ней. Подробно.
А главное – этот мороз по шкуре, внутренняя мистическая дрожь на грани ужаса и восторга, которые меня буквально пронизали. И как тут не поверить автору «Розы Мира» на предмет демонической природы Лермонтова? Просто Д. Андреев открыл во мне какой-то шлюз или тоннель, через который я мгновенно вылетел за пределы Солнечной системы, даже не знаю куда.
Простыми строчками «белеет парус одинокий», которые я сто раз слышал и ничего прежде не испытывал. Вообще ничего, ноль эмоций. А тут – озарение, апокалипсис, откровение Иоанна Богослова. Разве не мистика? Я понятия не имею, что произошло с моим сознанием, с моей душой, с моей субстанцией.
Вот просто улетел. Враз.
Лермонтов – падший ангел? Это заподозрил ещё легендарный советский лермонтововед И.Л. Андроников, только до такого обобщения не довёл. Но отмечал нечеловеческое в глазах поэта. Его взгляд не все могли выдержать.
«Розу Мира» дальше 20-й страницы, кажется, я читать не рискнул, опасаясь за свою психику. Это настоящий ящик Пандоры. Полгода мне снились кошмары. Инопланетное меня потом ещё долго преследовало во снах – без кошмаров уже, но с пугающей регулярностью, почти каждую ночь. Говорят, Даниил Андреев, находясь в тюрьме, имел душевное расстройство, в котором и писал свою книгу.
Ещё я знаю, как засасывают – буквально вампирят – глаза наркомана. Они высасывают из жертвы психическую энергию. Вот так же до поры до времени лучше не читать и Достоевского. Его школьно-программное «Преступление и наказание» для неокрепших отроческих душ прямо-таки чревато. А там ещё «Карамазовы» с диалогом Ивана с бесом, там и сами «Бесы», и много чего неадекватного для неподготовленного читателя. Крыша у эмоционально восприимчивых натур слетит махом!
Эпилог
Вот намудрит писатель, наплетёт, наврёт ещё, а другие просто не поймут, а то и возненавидят. Плевать им на такие условности, как сентиментализм, футуризм и акмеизм. И тогда всей литературной классике несдобровать. Потому что дяди они дяди, а тёти они тёти, но все мы родом из детства. Детские обиды оставляют шрамы.
А потом мы выучиваемся красиво писать, острить, излагать мысли и начинаем мстить книжкам, которые нас чем-то, быть может, сами того не желая, оскорбили.
Я лично если что-то не люблю – не читаю.
Меня не трясёт и не колотит, не плющит и не колбасит, со мной не случается падучая или морская болезнь с тошнотой и рвотой. Для этого есть понятие «круг чтения», моё избранное. Мне там хорошо и нервы в порядке, и чувства самые правильные и благородные.
А вам советую читать Аркадия Гайдара, Мусу Джалиля, Беллу Ахмадуллину, Ромена Гари, Александра Беляева, Ивана Ефремова, Кира Булычёва, Айзека Азимова, Стивена Кинга, Майна Рида, Валентина Распутина, Агату Кристи… Их почему-то – или к счастью для них – в этом чёрном списке вызывающих бешенство сочинителей не оказалось.
Писателей ведь больше этого тенденциозного перечня «оборотней» в переплёте. Выбор есть. А выбор – это то, чего лишены даже всемогущие и непорочные ангелы. Тем более падшие с небес, как Лермонтов, роковым зовом взошедший на гору Машук.
Многие классики слепо шли к неизбежному: Вийон и Есенин – к петле, Маяковский, Фадеев и Хемингуэй – к роковому выстрелу в себя, Блок – к нервному истощению, Байрон – к упоению в бою у мрачной бездны на краю, а Оскар Уайльд – к общественному позору и тюрьме. Большинство же – к банальному алкоголизму со всеми вытекающими…
Мы – люди, и писатели – люди, нам свойственно ошибаться. Бог так задумал и он простит. Если бы его трясло и тошнило – совсем другой бы получился чёрный список. Другой коленкор. Не белый. Вот ей-богу.
Сергей Парамонов
