Еще когда в детский сад ходила, уже и тогда снилось страшное. Прямо кошмар на улице Вязов, но в режиссуре Хичкока: никакой кровищи, однако знаешь, что случится нечто и парализована ужасом. Помню снившееся года в четыре: лежу в спальне нашего детского сада. Она в детстве казалась огромной, как бальный зал Наташи Ростовой. Вижу: над одной из кроваток склонился человек и в полной тишине что-то делает с лежащим в ней. Знаю, что это не человек, а бармалей, совершающий какое-то насилие, какую-то пытку. Скоро настанет и моя очередь. Лежу и боюсь, жду совсем неподвижно. Это не страх боли, а страх страшного. Необъяснимого. Еще сон: открывается дверь в комнату и на пороге стоят трое дядек. Пока просто стоят. Но я знаю, что они страшные. Во сне называю их разбойниками. Ничто не помешает им войти в открытую дверь и совершить насилие. Не в смысле физиологического изнасилования - я тогда этого знать не знала, но понимала, что сотворят нечто ужасное. Когда родители, уложив меня, привычно собрались в гости, спросила, не придут ли в их отсутствие разбойники по мою душу. Но наша коммуналка - это длинный разветвленный коридор, дверь в комнату была в самом его конце. И папа сказал, что не будут разбойники идти по всей квартире, поворачивая и добираясь до этой двери, так что можно спать ничего не боясь. Это меня убедило и успокоило. Именно те разбойники в интерьере той коммуналки больше не появлялись. Но сюжет с ожиданием жути изредка снился всю жизнь. Уже взрослой сильно кричала во сне от страха и от этого просыпалась, пугая мужа.
Причем когда дверь во сне только начинала приоткрываться, осознавала, что сама забыла ее запереть. И теперь бессильна - сейчас случится непоправимое. А те, за дверью, что сейчас войдут, уже злорадствуют, садистки предвкушая неизбежное. Вот тут начинала сдавленно кричать. А проснувшись, мигом успокаивалась, тут же вновь засыпала - без страшных снов. А однажды повезло: не просыпаясь поняла, что это лишь сон. Что ничего-ничего не случится. И торжествуя кинулась прямо навстречу опасности - и проснулась очень довольная, что не пережила знакомого, но всегда жуткого страха.
Может во время того сна мне три еще было, а не четыре. Совсем маленькая. Это ж я спустя годы смогла бы рассказать что в том сне происходило и какие ассоциации. А тогда, конечно, ничего не могла бы, поэтому никому и не рассказала, но запомнила отчетливо и на всю жизнь.
Родословная
Прадед мой был купец первой гильдии, занимался русско-китайской чайной торговлей, а позже дегустацией чая. Он был бурят, родом из Кяхты. - Иван Коковин, православный. Через Кяхту шли торговые пути с Китаем, это был процветающий город. Но после постройки КВЖД, Кяхта потеряла свое значение, прадед переехал в Москву и купил квартиру в Кисловском, где и я родилась, и жила в ней лет до 15. Квартиру после великой октябрьской соц революции превратили в коммуналку, мы с мамой-папой там занимали маленькую запроходную комнату.
В нашей комнате на 12 квадратненьких метров была большая печка-голландка и аж две двери, но обе не в коридор. Одна вела к соседу- бобылю по имени Мося. Сосед жил в комнатке без окон, бывшей кладовке, дверь между нашими комнатами стояла на вечном запоре, а поверх нее висела большая и очень красивая китайская вышивка, которую прадед (тот самый бурят и купец) привез из Кяхты, когда перебрался в Москву, и купил эту квартиру с красивыми высокими окнами. Верхнее стекло было полукруглым, как арка. Такие шикарные были только в комнатах, которые прежде занимала семья. Остальные окна – (видимо в комнатах для няни, для кухарки – ну, кто там еще жил вместе с семьей…) - они выходили во двор и были обычными, прямоугольными. И несколько комнат были подсобными, совсем без окон или с окнами упирающимися в стену дома во дворе. Все эти темные комнаты тоже стали жилыми – на каждую по семье.
В нашей комнате были как раз красивые окна, выходящие в Кисловский переулок, (который тогда назывался Собиновским, в честь певца, потому что рядом - Консерватория).
Но окна окнами, а вот ведущей прямо в коридор двери у нас не было. Одна дверь под вышивкой вела в кладовку, то есть к соседу, а вторая – в большую проходную комнату Анны Васильевны, Марины и Аленки (три поколения без мужчин, обычная послевоенная ситуация), шкафами был отделен проход, через который мы и выходили.
Перед самой войной моя мама вышла замуж за студента-историка, сталинского стипендиата Георгия Бауэра (его немецкие предки жили в России с 18 века). Его мама, Эльза Юльевна, называла сына Гео, а друзья и моя мама – юная жена – Юрой. И молодые договорились с соседом Мосей, что тот поменяется с Юрой комнатами. Юра у себя занимал комнатку за кухней, но с окном. Обмен был бы замечательный – У Моси появилось бы окно, а у мамы с Юрой дверь. Но не успели. Началась война, Юра Бауэр ушел добровольцем и погиб. Студентов-добровольцев-отличников война пожирала быстро и жадно. А потом его маму Эльзу Юльевну и младшего брата выслали в Казахстан. Мальчик там и умер, а Э.Ю. после смерти Сталина смогла приезжать к нам в гости. Но в Москву ей вернуться не позволили.
А папа, когда вернулся с фронта и женился на маме, он тоже ходил через соседский проход за шкафами, тяжело ступая на раненную ногу. Родители были молоды, часто поздно возвращались из гостей. И папа топал через проходную комнату. Но конфликтов из-за этого я не помню. Помню только тяжелую инвалидную походку и прикидываю, каково это было слушать в проходной комнате.
Дом этот в Кисловском цел.
Прадед- бурят умер рано. Дегустация чая плохо сказалась на сердце. Его жена жила еще долго, и возила маленькую мою маму на историческую родину. Там мама научилась ловко грызть кедровые орешки, расскусывая только скорлупку, а зернышко оставалось целым. Еще она с детьми дразнила китайцев с косами "ходя-ходя", жевала смолу и делала все, что положено детям в тех краях. Навык грызть орешки она передала мне по наследству.
Я очень была влюблена
Я очень была влюблена.
Однако надо было вывезти сыночка из Москвы
И прервав все на середине
уезжала с Кирюшкой в Литву.
Он предложил подвезти нас к вокзалу
Но забыл и не приехал за нами. Забыл.
А мы, схватив такси, успели к поезду.
Я была тогда очень наивной.
И думала, что помешать его приезду могла автокатастрофа по дороге к нам.
А что ж еще?
Ведь обещал приехать и не приехал.
Значит была авария, как ужасно.
Но может он только ранен? И может легко?
И приехав в город Бирштонас, бросив Кирюшу и чемодан, побежала на почту.
Звонить.
Он снял трубку.
Я была счастлива услышать спокойный голос и закричала в восторге: "Ты жив!"
Он очень удивился.
Он забыл, что обещал нас отвезти на вокзал. Совсем забыл.
Смутился немного. Сказал, что все объяснит в письме.
А что он мог объяснить? Покаялся да и все.
Я не разочаровалась - ну не обязательный, в другой раз не буду надеятся. А в этот - на поезд мы успели, он не погиб в автокатастрофе. Чего еще надо для счастья?
Я очень была влюблена.
Влюбленностью наверное несколько истерической - сразу после развода.
До Сережи было еще два года.
Забавно, что последняя наша с Сережей поездка
случилась в тот самый Бирштонас.
В санаторий.
Тридцать пять лет спустя
