Изобразительное искусство не вызывало во мне чрезвычайного душевного отклика никогда. Оно – очень редко – было способно просто натолкнуть на размышление.
Так было в детстве. Я очень любил рисовать супергероев в бою: мускулистых, огромных, непропорциональных. Чаще всего муза художества покидала меня, как только приходилось изображать нижнюю часть: бёдра, икры, ступни. Если бицепсы и могучую грудь бандита или героя в маске изобразить получалось, то мощный удар ногой в область черепа, или любую другую, совершенно не удавался. Особенно пятки не удавались – и до сих пор так.
Так было в начальной школе. Попав на уроки ИЗО, я внутренне возмутился невозможности рисовать Человека-паука и еле-еле настроил себя на срисовывание гипсовой головы. Мой сосед по парте, посещавший художественную школу, странно щурился и отмерял карандашом пропорции фигуры. Я, стараясь не прослыть глупым, делал точно так же. Ни я, ни он – в чём искренне уверен – так и не умели правильно проецировать объект с помощью карандаша на бумагу.
Так было в старших классах. Уроки ИЗО официально кончились, рисовать ради оценок больше не требовалось, чистое искусство, казалось, вот-вот ворвётся в бумагу. К сожалению, ничего кроме матерных надписей, голых страшил, непонятных значков и паучков с тех пор я не рисовал. Многие и многие предметы украшали мои художества: страницы блокнотов, последние страницы дневников, обложки тетрадей, деревянные линейки, оборотные стороны доски.
Однажды на перемене я огромными буквами чертил на доске мелом странное, но не обсценное, словосочетание и жаждал реакции одноклассников. Вдруг, когда моя рука заканчивала художество, раздался звонкий и объёмный смех: такой, будто весь класс без исключения стал смеяться во всё горлышко. Не ожидавший такого сногсшибательного успеха, я, не оборачиваясь и начиная хихикать, смело шёл к завершению полотна. Через десять секунд, повернув лопающееся от смеха лицо на одноклассников, я увидел учителя, скрестившего руки на груди и строго на меня смотрящего. Конечно, я не ожидал цензуры так быстро. Поэтому пришлось продолжать смеяться вместе со всеми.
Прошло почти пять лет, и с тех пор я больше ничего не нарисовал. Я побывал во многих столичных галереях, в интернете листал огромное количество европейских полотен, а к живописному искусству так и не приобщился. Конечно, удивительно, что кто-нибудь был способен передать маслом совершенно фантастической красоты пейзаж, или портрет, или натюрморт. Но – не трогало, и пытаться больше нечего.
Совсем недавно в нашем офисе повесили интересную картину: летающий школьный автобус советского образца остановился у балкона, на котором мама в фартуке провожает ребёнка в школу. Посмотрел я на неё, полюбовался, но больше не подойду. Хоть она и натолкнула на мысль написать этот текст, картина мне не особенно нравится – равнодушен я. И далёк от искусства.
По крайней мере, от живописи.
Борис Поженин
