В 1960-м во время поездки в Прагу мне впервые довелось побывать в прославленной Гашеком с помощью его Швейка пивной U Kalicha («У чаши»). Кружка горьковатой живительной влаги, пышущие жаром шпекачки и, конечно, засиженный мухами портрет императора Франца-Иосифа...
В качестве сувенира директор заведения вручил собственное фото в униформе официанта с неожиданным автографом – «Паливец».
Такую фамилию, по Гашеку, носил здешний трактирщик. Добрый друг Швейка, «слывший большим грубияном». В реальности в 1910-е тут действительно трудился Йозеф Паливец, правда, всего лишь в ранге помощника официанта, но, как и приятель бравого солдата, большой любитель крепких выражений.
Таким предстал Йозеф Паливец (в центре) в иллюстрациях Йозефа Лады
В 50-е годы директором национализированной пивной ресторации был назначен новый Паливец. Видимо, в кадровом управлении встречались люди с юмором. Что наверняка порадовало бы и самого Гашека.
Спустя десятилетия, уже в годы перестройки, во время семейной поездки в Прагу чешский коллега-журналист Володя Травничек пригласил в эту знаменитую пивную. «Я им сказал, чтобы пивечко носили, как на пожар», – перевел, смеясь, Володя свою просьбу кельнеру, когда мы обосновались за столиком.
Владимир Травничек (слева) пригласит нас в швейковскую пивную
Но улыбчивые официанты в белых куртках восприняли пожелание всерьез... 12-летнюю дочку Ксеню, позволив ей немного поесть мясного и запить его лимонадом, увлекли с собой все те же официанты. Они познакомили её с кухней. Затем научили запускать удивительный музыкальный инструмент – нечто, смахивающее на гигантскую музыкальную шкатулку, но поставленную на попа и оснащённую прозрачной дверцей, обнажавшей весь её изящный и загадочный механизм. Кажется, они это называли «оркестрионом».
Издаваемый им мелодичный перезвон уносил слушателей во времена молодости не только Швейка, но и самого Франца Иосифа.
Магия старинного оркестриона
Потом дочка предстала перед нашим столиком с кофейной чашечкой на блюдце. Попытка принять кофе завершается тем, что чашка опрокидывается на тебя, ты инстинктивно вскакиваешь; чашка оказывается пустой, хитроумно удерживаемой скатанным белым полотенцем. Все смеются, а громче всех – собравшиеся в стайку балагуры, прикидывающиеся кельнерами, довольные успешной проделкой своей способной ученицы.
В конце нам приносят пакетик с сувенирами – миниатюрным глиняным Швейком и совсем крошечной кружкой, маловатой даже для Дюймовочки. Но главный материальный сувенир удается раздобыть на выходе. Продавщица уже запирала киоск, однако, сделав любезное исключение, позволила овладеть замечательной фаянсовой тарелкой со всеми персонажами Ярослава Гашека в исполнении незабвенного иллюстратора Йозефа Лады. И исторической привязкой – словами U Kalicha, начертанными на огромном бежевом пивном бокале (той самой «чаше») в перекрестье взглядов гашековских героев.
Все персонажи Лады на одной тарелке
Если «У чаши» мы отдали должное светлому смиховскому и пльзеньскому, то за тёмным мы отправились в ресторан U Fleků. У меня имелись об этом месте довольно яркие, хотя и не очень чёткие воспоминания.
Летом 68-го, в канун прибытия братской танковой помощи, мне довелось провести две летних недели в Праге. Встретились со старыми знакомыми, появились и новые. С молодым поэтом Михалом Новотным мы провели несколько замечательных часов в трактире U Fleků. Он был окрылён переменами, уже до всякого пива опьянён «Пражской весной» – немыслимой демократизацией всей жизни.
Сам поверивший в реальность нормального бытия, он и меня пытался убедить в возможности появления «человеческого лица» у социализма в моей стране. Союзником ему был тяжелый, 13-процентный тёмный лагер Flekovský tmavy ležák с карамельным вкусом.
Пиво это подавалось прямо из недр заведения, где его и варили. С каждой кружкой вдохновение поэта росло. После пятой или шестой я сам чуть было не поверил в реальность таких катаклизмов.
С Михалом мы встретимся четверть века спустя, но об этом чуть ниже...
А пока – вновь к «Флеку», к его входу, над которым поперёк тротуара нависает могучая конструкция с циферблатом часов, где вместо цифр – буквы, выстраивающиеся в чешские слова «Пивная у Флека».
Время по «Флеку»
Внутри, как выяснилось, по вечерам устраивают кабаре-шоу, надо заранее обзавестись билетами. В итоге наши места оказались за ближайшим к сцене столом, и лихой канкан вперемешку с какими-то скетчами исполнялся вроде как для нас персонально.
Впрочем, и для наших соседей – нескольких относительно молодых чехов, с которыми мы после пары тёмного «лежака» нашли общий язык.
Шоу в пивном ресторане
По профессии обычные мясники, они оказались в курсе последних событий в Советском ещё Союзе. Огорошив для начала вопросом: «А что, этого министра обороны, Соколова, сняли из-за полёта Руста?», они со знанием дела пытали нас о перипетиях перестройки.
В Чехословакии ещё не грянула «бархатная революция», и мы на тот момент были провозвестниками замечательных перемен, к которым чехи – вместе со словаками – мечтали приобщиться. Ситуация приобретала зеркальный характер относительно нашей беседы с Михалом…
Между тем эффект крепкого лагера сказывался всё сильнее. Новые знакомцы рассказывали, что в их небольшом городке где-то под Прагой замечательный воздух. А если заночевать на сеновале, то проснёшься, как ребенок. А может, сейчас и отправиться в наши края? Вопрос потребовал новых кружек флековского «лежака».
А что? С такими симпатичными людьми отчего бы не махнуть… И сеновал в нашем распоряжении… Но взгляд на испуганное лицо абсолютно трезвой дочери-школьницы, потягивавшей какой-то безалкоголь, отрезвил и нас. И мы мягко отклонили завлекательное приглашение: «Может быть, в другой раз…».
Хотя я и ощутил: флековское тёмное за минувшие годы не утратило способности вдохновлять на самые дерзкие планы и поступки.
А вот в ещё одну пивную (Pivnica na kodaňca) мы заходить и не собирались. Целью было сфотографироваться рядом с её входом: она находилась на углу улицы, которая называлась «Житомирская», о чём и свидетельствовала крупная вывеска – Žitomirská.
«Персональная улица»
Та поездка в Прагу пополнила коллекцию уникальной кружкой. Она специально изготовлена для того, чтобы жёны знали, когда их мужья собираются без излишнего шума её наполнить и, соответственно, затем опустошить. Если взять её в руку, раздается мелодия, напоминающая звуки шарманки. В самый неподходящий момент мелодия достигает и ушей жены.
А штука в том, что утопленный в дно кружки штырёк при отрыва её от поверхности распрямляется и запускает предательский музыкальный механизм.
Изготовленная из тёмно-коричневой глины, она выпущена небольшим тиражом в 1970 году к полувековому юбилею туристической ассоциации. Так что «под колпаком» оказались только активисты этой ассоциации. Остальные могут брать свои кружки с полок бесшумно…
Ёмкость с секретом – подарок замечательного человека, пражского коллеги, главного редактора популярного иллюстрированного журнала с долгой историей Ahoj na Sobotu («С субботним приветом») Славомила Олшака. Высокий сухопарый мужчина уже зрелых лет, он говорил только по-чешски. То ли помогало его обаяние, то ли наше стремление общаться с приятным человеком, но мы неплохо понимали друг друга.
Он был до этого у нас в гостях в Москве и при прощании мы ему подарили непритязательный сувенир: стилизованную под штурвал конструкцию с расходящимся от круглого зеркальца в центре веером открывалок для пивных бутылок, штопоров, консервных ножей. Когда мы теперь, после совместного выхода в ресторацию проводили его до дома, то зайдя в его холостяцкую квартиру, с удивлением увидели, что единственным настенным украшением оказался наш штурвальчик.
…С Михалом Новотным, о ком говорилось выше, мы вновь встретились в Праге после того, как он меня разыскал в Москве. Журнал «Новое время», в котором я уже давно работал, выходил на многих языках, в том числе на чешском.
Михал Новотный
В перестроечные годы еженедельник пользовался большой популярностью в тогда ещё «дореволюционной» Чехословакии. Тамошний социализм отбивался от поднимающейся волны демократизации, в том числе и тем, что не пропускал на страницы нашего чешского варианта Nova Doba особенно острые статьи, появляющиеся в основном издании «Нового времени» на русском.
Тогда-то я и получил письмо от Михала. Он писал, что регулярно покупает еженедельник и вот увидел мою фамилию, вспомнил… Благодарил за статьи. И ещё извинялся за свой скверный русский язык:
После августа 68-го я постарался вообще забыть его.
Прага-68
И в тот момент Михал был не одинок в своём отношении ко всему русскому, даже языку. Одна чешская учительница объявила, что перестаёт преподавать русский язык. Однако, узнав о яростном протесте Евгения Евтушенко, решение своё изменила, объявив своим ученикам:
Поэт Евтушенко спас меня от ненависти к русскому народу.
Об этом случае лидер чехословацких реформаторов Дубчек в конце 80-х рассказал самому поэту, выразив благодарность за его стихи, написанные спустя два дня после танкового вторжения. За те 11 четверостиший…
Там есть такие строки:
Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков...
А вот заключительные четверостишия:
Прежде чем я подохну,
как – мне не важно – прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.Пусть надо мной – без рыданий
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».
За его позицию, выразившуюся в том числе и виде отправки возмущённой телеграммы Брежневу, в отношение поэта были приняты «воспитательные» меры: рассыпан набор новой книги, запрещены съёмки фильма с ним в главной роли, перекрыт выезд за рубеж. Со временем, правда, эти гонения поугасли.
Сам Евгений Александрович не переоценивал собственных действий:
Моя телеграмма протеста нашему правительству, стихи «Танки идут по Праге» были вовсе не смелостью, а самоспасением. Если бы я этого не сделал, я презирал бы себя до конца жизни, а с таким презрением к себе я не смог бы жить.
Остаётся добавить, что стихи на протяжении 21 года можно было прочесть только в «Самиздате» – вначале русском, затем чешском. Опубликованы они были только в перестроечное время.
Честно сказать, я не знал о них, когда в 69-м мы пересеклись в Коктебеле, в писательском Доме творчества. Евтушенко был с семьёй, сидел за соседним столиком вместе с четой Слуцких, прекрасным поэтом и его супругой. Мы раскланивались, после перекидывались какими пустячными шуточками, до серьёзных бесед дело не дошло: море, пляж, сухое вино – отдых…
Евгений Евтушенко
А у Михала Новотного с русским языком действительно возникли трудности, что я не мог не заметить, когда в ближайшую мою командировку в Прагу мы встретились. Пришлось даже прибегать к англо-французской языковой помощи.
За четверть века он успел окончить курс политологии во Франции, по возвращении на Родину занимался охраной исторических памятников, писал стихи, делал литературные переводы. Но когда в самиздате появились его переводы Оруэлла, он и сам был «переведён» – в грузчики: иной работы поэту-диссиденту не нашлось.
Старался не терять литературной формы – по вечерам писал, переводил. Новой власти он подошёл по всем статьям: экономическое и политологическое образование, выдержал испытание временем, человек творческий. Чем не новый директор Литературного фонда? На эту должность его и пригласили.
Конечно, пришлось осваивать и дипломатические премудрости: каким писателям, кинематографистам, журналистам оказывать финансовую помощь в первую очередь – нуждающихся предостаточно, а средства, как всегда, ограниченны. Прежде-то всё было ясно: литфонд был средством управления – поощрялись «нужные», «достойные», неотступно следовавшие прихотливой партийной линии, остальным доставались крохи. Такая практика ушла в прошлое. Зато стали поступать пожертвования, в том числе из-за рубежа.
Конечно, пришлось работать в условиях жёсткого рынка, но Михал и во время этой нашей встречи в пражском кафе не терял оптимизма. Хотя и говорил не так зажигательно, как когда-то. Но пили-то мы не чудодейственный Flekovský ležák, а безобидный капучино.
Злата Прага
В заключение в ответ на мой вопрос, как он относится к тому, что кое-кто из молодых осуждает организаторов «Пражской весны» – за половинчатость, недостаток радикализма, Михал философски произносит:
Обычная война поколений... Я верю, что всё образуется, отстоится муть, накипь опустится на дно. Это, правда, может затянуться на несколько поколений – ведь надо переделать психологию человека. Думаю, займёт это лет шестьдесят. У нас ведь кровь отравлена коммунизмом, сорок лет в этом борделе прожили. Я оптимист и думаю, что моих внуков ждёт нормальная жизнь. Так что живу заботой о них... Вот жаль только, что страну не удалось уберечь от раскола. Это очень скверно.
Работу в Литфонде Михал будет совмещать с творческой. Широкий общественный интерес вызовет его книга «Цветные гольфы» – об атмосфере в предвоенных Судетах. Герой книги – мальчик, наполовину чех, наполовину немец, оказывается зажат между двумя культурными да и политическими жерновами. Для немцев он «чересчур» чех, для чехов – «немчура».
…Вообще-то, командировка в Прагу просто совпала с серебряным юбилеем «Пражской весны», чем я не мог не воспользоваться.
А ехал я в качестве корреспондента на международную встречу отцов, которым бывшие жены не только не отдают детей, но и не позволяют видеться с ними. Серьёзные доклады чередовались с весьма грустными исповедями. Взяв дополнительно несколько интервью у несчастных пап, я смог выкроить время для важных для меня встреч.
О первой я рассказал выше. Вторая была с моим давним и добрым знакомым, коллегой Мирославом Елинеком.
Об этом – в следующем очерке.
Владимир Житомирский
