Археолог Александр Бианки рассказал «Огоньку» совсем не детские истории о писателе-натуралисте, который стал любимым для многих поколений детей самых разных стран.
Виталий Бианки похоронен на Богословском кладбище в Петербурге. Надгробие выполнила хорошо его знавшая скульптор Жермен Меллуп — на камне сидит девочка с чуть раскосыми глазами и слушает птиц, а на плече у нее бурундук.
Внук писателя называет это надгробие «замечательным», но других памятников Виталию Бианки в родном Петербурге нет. Нет также улицы (правда, есть улицы Бианки в Москве, Новгороде, Ростове-на-Дону), нет музея (именем Бианки назван лишь Бийский краеведческий — его будущий писатель сам и организовывал в Алтайском крае 100 лет назад). Почему так — вопрос явно не к Александру Михайловичу, хотя свое мнение на эту тему он высказал очень точно: «К этому памятнику наверняка водили бы детей». Впрочем, нет сомнений, что рассказ об этом детском писателе впечатлит и взрослых.
Сегодняшние Бианки — это сын писателя 1926 года рождения Виталий Витальевич Бианки, доктор наук, сотрудник Кандалакшского заповедника; внук Виталий Валентинович и трое его детей и, наконец, наш собеседник Александр Михайлович — еще один внук писателя, его сын Валентин и двое детей последнего. Сам Александр Михайлович Бианки — историк-археолог, сейчас на пенсии, пишет книгу о дольменах — древних культовых сооружениях. Книга почти готова, осталось только снабдить ее иллюстрациями. Но сегодня наш разговор — о другой истории.
— Александр Михайлович, Бийский краеведческий музей, одним из организаторов которого был ваш дед, отмечает в этом году вековой юбилей, причем отмечает как музей им. В.В. Бианки, каковым является с 1967 года. Расскажите, пожалуйста, а по воле какого случая Виталий Валентинович попал в алтайские дали?
— Не могу сказать, что это было делом случая. Мой дед был прекрасным футболистом, играл в футбол за несколько петербургских клубов (даже завоевал Весенний кубок Санкт-Петербурга в 1913-м.— «О»), увлекался охотой, поэзией, музыкой, а в момент очередной переэкзаменовки мог выбрать охоту вместо физики. Это, к слову, совсем не было семейной традицией: в то время как два его брата окончили с медалями гимназию с филологическим уклоном на Васильевском острове, сам он никак не мог смириться с необходимостью учить физику, математику, древнегреческий, латынь.
Его отец Валентин Львович Бианки, сотрудник Зоологического музея Академии наук, крупный ученый, топал ногами и кричал на сына: мол, надо не мяч головой пинать, а физику учить, тогда бы не пришлось оставаться на второй год. Деда в итоге перевели в частную гимназию возле Московского вокзала, которую он окончил аж в 21 год. Вот только было одно «но»: в этой гимназии было неприлично не вступать в партию.
— И в какую же партию вступил Виталий Бианки?
— Мой дед стал левым эсером, позже даже депутатом Царскосельской думы. Но война все расставила на свои места: в 1916 году его призвали в армию, он окончил военное училище и получил распределение в полк, который стоял в Царском Селе. В его обязанности входила в том числе охрана царской семьи в Александровском дворце.
— А он что-то рассказывал про царскую фамилию?
— Как я понимаю, он время от времени беседовал с царевнами, но нам об этом всегда говорил так: «Ничего особенного в них нет». Понимаете, он был левым демократом и не мог позволить себе взглянуть на них с позитивом. Интересно, что моя бабушка (Вера Николаевна Клюжева.— «О») рассказывала иначе: когда она была студенткой и танцевала в Дворянском собрании (ныне Петербургской филармонии) в присутствии царских дочерей, то была очарована их красотой...
На колчаковском фронте
— Летом 1918-го полк Виталия перевели на Волгу в Саратовскую губернию. Это уже была другая война. И другие обстоятельства: в полковом обозе за дедом следовала беременная жена. Полк катился вместе с армией Колчака на восток, все дальше и дальше… Деду все надоело, он снял погоны и бежал. Чтобы не нашли, сменил фамилию — перевел Бианки на русский язык и стал Беляниным. Придумал легенду, что насильно забрали в армию, что он студент Петербургского университета. Попадает в итоге в Бийск, где устраивается на работу, принимает участие в создании музея. Но в музеях всегда дел много, а денег нет. Так что работает еще и в гимназии, где преподает в том числе ту самую физику, которую так ненавидел.
— Как же Виталию Валентиновичу удалось сохранить лицо в такой ситуации: ведь физику, как я поняла с ваших слов, он не знал?
— Он переименовал не только себя, но и предмет — с «физики» на «эволюцию» и восторженно рассказывал о мироздании в целом. Ученики сидели с открытыми ртами: они были очень довольны. Параллельно с преподаванием и работой по созданию музея в Бийске он вел еще и литературный кружок… Там, в Бийске, дед начал писать, опубликовал несколько стихотворений и заметок о том, что надо беречь птиц. Все это — преподавание, экспедиции по Алтаю, первые публикации, свободное творчество — оказало огромное влияние на него и его будущее.
— Его дважды арестовывали в Бийске за то время, что он там жил с 1918 по 1923 год. За что?
— В 1921 и в 1922 годах он попал под «красный террор» — как классовый враг. Начальник управления образования его предупреждал: «Уезжали бы вы, поступило указание». Но он к тому времени уже развелся с первой женой, влюбился и женился на красавице Вере Клюжевой, преподававшей французский в той же гимназии. А дальше уже анекдот: жить пришлось в музее, каждый вечер он снимал внутреннюю дверь, клал ее на стулья, потому что спать на полу было холодно и бегали крысы. У Веры и Виталия родилась дочь. Вскоре к Виталию подтянулся его старший брат — метеоролог из Петрограда, он основал в Бийске метеостанцию. У самого деда было две экспедиции из Бийска на Телецкое озеро. Именно в этих экспедициях он наработал уникальную зоологическую базу для своей будущей научной карьеры. Эти экспедиции были высшими достижениями работы музея, на Телецком озере была собрана очень хорошая коллекция яиц, тушек птиц и животных, которая, к сожалению, по дороге в Петербург погибла.
— А как ваш дед относился к революции?
— К тому времени он уже не был ни за красных, ни за белых, а из своей партии официально вышел — эсеры, похоже, думали о какой-то другой стране. Только большевики ему этого не забыли. Из-за того, что дед в свое время был эсером, и в первый, и во второй троцкистский процесс он сидел. Сидел и в 1925 году, и в 1935-м, и в 1937-м, и даже в 1945-м — тогда его вместе с приятелем арестовали в Москве, и они неделю провели в разных камерах. Не знаю, что им тогда наговорили друг о друге, но после недельного заключения друзья перестали общаться. А в семье дед говорил, что был во всех тюрьмах Москвы и Ленинграда. А от Колчака он бежал, потому что не хотел воевать ни с красными, ни с белыми…
С Колчаком, к слову, был знаком еще мой прадед — тот самый Валентин Львович Бианки, о котором мы уже вспоминали; он был в 1914-м секретарем Полярной комиссии Академии наук и по должности занимался распределением денег, которые миллионер Рябушинский давал на науку. Так вот, Колчак, знаменитый полярный исследователь, прислал тогда ему как секретарю комиссии телеграмму: «Я потомственный офицер и должен идти воевать». И ушел.
— Когда же ваш дед вернулся в Петербург? И как пришел в литературу?
— Когда? Как только это стало возможно: в 1923 году получил квартиру на Малом проспекте Васильевского острова, где мы, Бианки, до сих пор и живем. На мемориальной доске на доме указан 1924 год, но это ошибка.
А дальше — случай: как только Виталий Валентинович вернулся в Петербург, он почти сразу встретил на Невском проспекте своего школьного друга Илью Маршака. Илья познакомил деда со старшим братом. Не могу сказать, что у деда были отличные отношения с Самуилом. Самуил Маршак, поскольку провел детство в Шотландии, переводил Бёрнса, сонеты Шекспира, а заодно и учил всех детских авторов, как надо жить и писать книги. Ему нужны были самые разные специалисты, он организовывал тогда детский альманах «Воробей». Авторы там собрались замечательные: печатались Борис Житков, Виталий Бианки, Евгений Шварц. Понятно, что Самуил Яковлевич выполнял заказ государства: детской редакции нужна была образовательно-воспитательная литература, а Бианки с друзьями мечтали о художественной литературе. Но с этого началось. А кончилось тем, что в 1925 году все сели. А Маршак уехал в Москву. Сели, конечно, не из-за Маршака, дед всегда говорил, что он очень ему благодарен.
— Каким чудесным образом вашему деду помогла избежать сурового наказания жена Максима Горького?
— Она возглавляла Фонд помощи политзаключенным СССР. Несмотря на то что дед вышел из партии социалистов-революционеров, ему не могли простить его эсеровское прошлое. Однажды так и сказали: «Виталий Валентинович, мы все понимаем, но мы просто должны вас арестовать». Его и арестовали — прямо в парикмахерской на Второй линии Васильевского острова. И в 1925 году выслали на пять лет, но предложили самому выбрать место ссылки. Он выбрал город Уральск. Перед поездкой деду сказали: «Хорошо, что вы выбрали Уральск, но там нет свободного жилья, а пока оно появится, вы будете сидеть в тюрьме. Но вы можете сами поехать, купить билет себе и охраннику и уже на месте за свои деньги снять жилье». Дед так и сделал.
В Уральске Виталий Валентинович снимал комнату, жил спокойно, что-то писал, переписывался с издательствами — было хорошо, только скучно. Там он написал очаровательную книжку про Уральск, которая была иллюстрирована Аполлинарием Васнецовым.
— Откуда у вашего деда был такой интерес к зоологии? Он действительно каждый день наблюдал за природой и делал записи для «Лесной газеты», которые начал печатать в том самом «Воробье» и «Новом Робинзоне» в 1920-е?
— Дело в том, что главным человеком в семье был не дед, а отец Виталия Бианки — зоолог Валентин Львович. Для деда мой прадед имел огромное значение, он своей любовью к зоологии дал такой сильный импульс, что еще два поколения Бианки, его дети и внуки, вертелись вокруг зоологии. Дед мечтал издать, как это было сделано в Финляндии, «Лесную газету» в 12 книгах, чтобы каждый месяц читать по тому. Но это были мечты. Я помню, как дед ругался с директором Детгиза, потому что его заставляли в газету о жизни животных в лесу ставить заметки из жизни колхозов.
— Бианки — не русская фамилия? Откуда корни?
— Валентин Львович был сыном инженера, который из Швейцарии переехал в Таллин, из Таллина в Москву, а из Москвы уже в Петербург, поэтому мой прадед и его старший сын очень долго сохраняли швейцарское подданство. Когда-то их предки жили на Боденском озере и имели фамилию Вайс. Так бы мы и были Вайсами, если бы не один предок, который в XVIII веке стал оперным певцом и решил перевести фамилию Вайс на итальянский. Получилось — Бианки. С тех пор мы носим эту фамилию, хотя в Германии до их пор живут наши родственники Вайсы.
— Где ваш дед брал фактуру для «Лесной газеты», в качестве «лескора» которой он стал известен многим поколениям детей? Это образование? Или какая-то семейная тайна?
— После возвращения из Бийска в университет он уже не ходил, потому что надо было зарабатывать. Все используемые им знания — это знания, которые дал его отец, и самообучение. Дед учился до конца жизни. Он даже пытался учиться в знаменитом Институте истории искусств, но ничего не получилось: было некогда.
Как я уже сказал, прадед, Валентин Львович, был зоологом. Семья этого не приветствовала, и первое время его содержал старший брат, работавший инженером у Нобеля. Но постепенно прадед стал уважаемым ученым-зоологом. Есть его работы в Зоологическом музее. Он квартировал в пяти комнатах в Музейном флигеле Академии наук, здесь же родился его младший сын Виталий.
На лето прадед вывозил семью на южное побережье Финского залива, больше всего жили в Лебяжьем, под Ораниенбаумом. Там собирал экспонаты для Зоологического музея, много рассказывал о природе сыновьям. Можно сказать, что зоологические знания Виталия от отца, который занимался орнитологией, ихтиологией, энтомологией. Отец учил Виталия вести наблюдение за природой. Он столько информации получил от отца, что ему этого хватило на всю жизнь. Отец хотел, чтобы Виталий стал ученым, учил его собирать коллекции. А у Виталия был замечательный музыкальный слух, и по пению птиц он узнавал их.
— Почему же Виталий Валентинович решил стать детским писателем?
— Думаю, что не решил, а так получилось. Стихийно. Детское восприятие мира у него оказалось главным. Он мгновенно стал классиком. Так вышло, что дед, не зная, как заработать, вписался в литературный процесс, отечественной культуре в тот момент нужен был человек, который знает зоологию, как Житков — технику и морское дело. В 1923 году деду удалось написать две книги, которые тут же вышли и переиздаются каждые несколько лет,— «Чей нос лучше» и «На великом морском пути».
— Где застала вашу семью Великая Отечественная война?
— Войну дед застал в новгородской деревне — уехали, как обычно, в мае. В армию его не взяли по состоянию здоровья. А дача в те времена — это часть советского быта. На дачу уезжали не просто так, а с вещами: серебряными ложками, с одеждой, с картошкой и радиоприемником. Вот в июне 1941-го дед и услышал по радио речь Молотова о том, что началась война.
Первое время мы оставались в деревне, а потом вышло распоряжение, согласно которому все ленинградские писатели должны ехать в эвакуацию в Молотов. Но дед хотел быть подальше от власти и уехал еще дальше — на юг Камы в город Оса. Позже в честь деда в Осе назвали библиотеку. Два с половиной года жили там. Привезли оттуда любимую частушку Виталия Валентиновича: «Хорошо жить у реки — ходят пароходики, незаметно пролетают молодые годики». Дед и в эвакуации работал, писал книгу об эвакуированных детях, но ничего не получалось, никому это не было нужно.
После войны он пытался найти какую-то работу уже в Ленинграде. В то время в стране было два основных детских издательства. Главное из них — «Радуга». Этим издательством руководил человек, который говорил: «Самое выгодное дело в мире — это издавать детские книжки, потому что каждый год рождаются новые дети, им нужны новые книги, потому что предыдущие порваны их старшими братьями и сестрами». И дед втянулся. Говорил, что нет ничего важнее, чем детская литература, что для детей надо писать как для взрослых, только лучше.
— Как в Ленинграде появилась радиопередача, которую со временем стали транслировать на Всесоюзном радио и о которой в 1950-е знали все дети Советского Союза?
— Дед с друзьями организовал радиопередачу «Вести из леса», в которой был режиссером-составителем. Каждую неделю Виталий Валентинович рассказывал на всю страну о том, что в течение недели будет происходить в лесу. Передача шла под замечательную музыку, тексты читали лучшие ленинградские актеры. Когда ее начали транслировать на Всесоюзном радио, у нас в доме наступило настоящее благополучие, которого на моей памяти прежде не было. Потом эту радиопередачу издали на нескольких пластинках.
— На что потратили деньги?
— Сшили деду пальто, купили пальто мне… Как сейчас помню: бабушка сидит с листочком и на этом листочке пишет, кому отдать долги. Няня тогда устроила вежливый скандал, сказав: «Вера Николаевна, хорошо бы дрова купить, уже зима, у нас дров нет». Отопление-то печное было…
— А он в самом деле каждую неделю ходил в лес?
— На моей памяти он еле ходил, а в радиопередаче рассказывал свои наблюдения, которые были сделаны еще в Лебяжьем и Бийске. У него было какое-то страшное заболевание сосудов. В конечном итоге мы нашли врача, которая неофициально лечила его травами. Но при этом в Комарово — поселок литераторов — он в гости ездил и меня брал. А вот в Новгородскую область ездить уже не мог. В новгородской деревне в последний раз мы были в 1955 году. От дачи до станции — никакого асфальта. Мы с дедом садились на деревянный настил, который привязывали сзади к трактору, складывали рядом вещи и ехали. Из-под настила вылетала грязь и заливала все вокруг.
— Виталий Валентинович вспоминал жизнь в Комарово?
Деду досталась одна половинка «будки», Ахматовой — другая. Дед сказал, что не может с Анной Андреевной в одном доме жить, потому что он — великий человек, а она — гениальная поэтесса. Позже в Комарово построили четырехэтажный дом отдыха для литераторов. Я его помню, но там не жил, потому что детям нельзя было. Можно было ребенку заказать обед, но оставить ночевать — нельзя. Я даже не знаю, здоровался ли там с кем-то дед при своей нелюбви к общежитию. А в 1959 году деда не стало.
— Как вам удалось после смерти деда сохранить за собой квартиру на Васильевском острове?
— В 1959 году, уже после смерти деда, дом поставили на капремонт. Все перестроили: надстроили еще два этажа, поменяли планировку. И вот однажды, уже много лет спустя после капремонта, я случайно зашел в квартиру — случайно, потому что здесь уже жил писатель Федор Абрамов. Эта квартира его не устраивала, казалась очень маленькой, ему дали всего две комнаты, а у нас было четыре. Тем не менее его самые известные произведения написаны именно в этих двух комнатах. А кроме Абрамова и его жены здесь жила какая-то художница, у нее тоже было две комнаты.
Федору Александровичу в квартире не нравилось все, а мне хотелось туда вернуться. Его супруга, однако, делала все возможное, чтобы нас не пустить. Но обком сказал «надо», потому что у меня была молодая семья и грамота от Министерства культуры о том, что я являюсь хранителем вещей Виталия Бианки. Кроме того, был документ от Союза художников, подтверждавший, что имя Виталия Бианки собираются увековечить, повесив на доме мемориальную доску.
Жене Абрамова (Людмиле Крутиковой.— «О») это не нравилось. Надо отдать ей должное, она была человеком уникальной силы характера, специалистом по Бунину — первому русскому лауреату Нобелевской премии по литературе. В Союзе его ненавидели, но она всю жизнь пробивала статьи и книги Бунина, потратила на это уйму сил и, самое главное — доказала советской власти, что Бунина можно публиковать в СССР! Так же она помогала Абрамову. У него ведь нелегкая судьба: с началом войны попал на фронт, ранение страшное, почти убили, лишь похоронная команда увидела, что он еще дышит. Потом Абрамова лечили, но до конца жизни он был инвалидом. Я был в нашей квартире, когда здесь жил Федор Александрович: по всей площади были натянуты веревки, чтобы он мог ходить, хватаясь за них. Он был вполне советским человеком, верил в советскую власть, не приспосабливался. А когда вышло постановление партии и правительства о перегибах и излишествах в деревнях, Абрамов написал статью, что это вранье, его лишили должности, собирались чуть ли не сажать… К счастью, Абрамовым ситуацию с квартирой удалось решить: в итоге они получили четырехкомнатную в центре города (позже жена Абрамова мне рассказывала, что они сделали в новой квартире бассейн для Федора Александровича). Я был рад за него, потому что в нашей квартире ему было действительно тяжело — между комнатами переходы со ступеньками. Чтобы он мог подтянуться до следующей ступеньки, приходилось к стенам приделывать ручки.
— Мемориальная доска, установленная на вашем доме в 1984 году,— единственное напоминание о Бианки в Петербурге. Почему в честь вашего деда не названа улица в городе, нет музея?
— Дедом никто никогда не занимался! Нет ни одного кандидата наук, не говоря уже о докторе, кто бы защитился на его произведениях, про деда никто никогда не писал и не пишет. Про памятник тоже никто не заговаривает, хотя к его памятнику водили бы детей. Памятник надо делать со зверушками, чтобы ребятам интересно было. Про музей в Петербурге я даже не заикаюсь. Хотя хорошо было бы сделать его в городе Боровичи Новгородской области. Ведь вокруг Боровичей у деда полжизни прошло.
— А каким музей Бианки видите вы?
— Мне кажется, я придумал музей в Боровичах, но не про одного Бианки. Он мог бы быть и про моего отчима — химика Алексея Ливеровского, дедова ученика, доктора наук, члена Союза писателей, написавшего шесть книг про Новгородскую область. А идея простая: рассказать о людях, которые едут из города в деревню, о нескольких семьях, из которых выросло несколько поколений интеллигенции. Важно ведь объяснить, как это передавалось.
Пафоса никакого не надо. Можно просто отремонтировать старое музейное здание в Боровичах — купеческий особняк. Смысл первой комнаты-зала — генезис, как дети воспитывались, почему увлеклись литературой. А случилось так, потому что мать Алексея Ливеровского была первым советским профессором литературы. Она учила молодежь новой литературе, объясняла, что ценного в Ахматовой, Маяковском. Хотя была специалистом по французской средневековой поэзии и на защите диплома пела свои переводы средневековых стихов. Но прославилась не переводом «Новой жизни» Данте, а первым переводом на русский средневекового французского рыцарского романа XIII века «Окассен и Николетта».
Важно, что для музея сохранились личные вещи, фотографии, рукописи, мебель… Можно воссоздать кабинет деда; гостиную, где не только принимали гостей и спали за шкафом, но и придумывали радиопрограмму «Вести из леса» — есть записи, можно проигрывать. Можно сделать прихожую, в которой бы стоял платяной шкаф красного дерева, стол, сундук и телефон,— во время финской войны в этой прихожей семья обедала: в комнатах с окнами нельзя было включать свет, было затемнение.
Такой музей объяснял бы время. Он бы сделал Боровичи известными по тому же принципу, по какому стал известен мой дед. Ведь почему Виталий Бианки — всероссийский бренд и его все знают? Никакой государственной славы у него нет, никто его не продвигал, но мамы и дети — помнят. А это — главное.
Беседовала Татьяна Корнеева
