«Детей заставляли собирать воспитателю по 6 котлет, поэтому ели половинку»

«В детстве меня звали «жаба». «Жаба, не лезь не в свое дело. Жаба, принеси стул. Жаба, тебе пора принимать лекарства». Так ко мне обращались воспитатели в интернате для умственно отсталых детей, куда меня определили без диагноза и каких-либо отклонений. Я всегда понимал, что дураком стал по чьей-то воле. Недавно мои догадки подтвердились».

25-летний Александр Смольников живет в Челябинске, работает на фабрике. Занимается благоустройством района на общественных началах. Достойной работы у него нет. Людям с диагнозом «олигофрения» не положены благополучная жизнь, счастливая семья, нормальное образование. Им положена только пенсия — 9 тысяч рублей.

Смольников прошел все судебные инстанции, пока искал справедливости. Оспорить определение его в интернат для умственно отсталых не получилось. Верховный суд отказал в рассмотрении дела. Обжаловать то, что подтверждено чиновниками, у нас не принято. У мужчины остался один путь — Европейский суд.

«Однажды решил изучить свою медкарту»

«Стоял обычный зимний день. От нечего делать решил изучить свою медкарту, с которой меня выписали из интерната. И с удивлением обнаружил, что диагноз «олигофрения», который мне ставили все годы, — липовый», — так начался наш разговор с Александром Смольниковым.

Мужчине 25 лет. Нормальной работы у него нет. Семьи нет. Друзей нет. Денег на жизнь и неотложных дел тоже нет. Зато свободного времени столько, что от него начинает тошнить. Возможно, поэтому он ввязался в борьбу с государством, заранее понимая: дело провальное.

 

 

— В 2018 году я случайно наткнулся на запись в своей медкнижке, выписанную из протокола обследования областной психолого-медико-педагогической консультации. Там указан мой диагноз — «задержка психического развития, олигофрения в степени дебильности». Дата обследования — 27 марта 2001 года. Смутило, что в моем личном деле не оказалось самого протокола. Как такое возможно? Я решил разыскать документ и врача, который выписывал постановление, — говорит Александр.

Смольников сделал запрос в Областной центр диагностики и консультирования города Челябинска, чтобы те предоставили данные по его обследованию. Через 30 дней пришел ответ: «27 марта 2001 года комиссию не проходил». На всякий случай Александр сделал повторный запрос, решил, что его не так поняли. И снова ответ: «Вы у нас не проходили комиссию, возможно, вас обследовали в районных комиссиях».

- Судя по документам, диагноз мне поставили в 6 лет. В то время я находился в детском доме №5, — рассказывает Смольников. — Отправил соответствующий запрос в районную комиссию, по местонахождению учреждения, с одним и тем же вопросом — проходил ли я комиссию в 2001 году.

Со мной связался замдиректора Калининского МЦКО: «В тот период времени нам запрещали проводить комиссии в отношении воспитанников детских домов. Обследование вы не проходили». Обратился еще в несколько районных комиссий. Данных обо мне нигде не обнаружили.

«Мою историю перевернули с ног на голову, начался беспредел»

6 апреля 2018 года Александр подал иск в Центральный райсуд города Челябинска. В качестве ответчика привлек Областной центр диагностики и консультирования (ОЦДиК) — именно в это ведомство поступала вся информация по больным детям. И комиссию он должен был проходить там.

В мае 2018 года состоялось первое заседание. Судья попросил представителя комиссии предоставить все данные по истцу. Ответчик согласился посмотреть архивные данные, где хранится вся информация по воспитанникам детдомов. Судья посчитал, что к разбирательству необходимо еще привлечь Комитет по делам образования города Челябинска.

— На следующее заседание представитель от комитета образования и человек из ОЦДиК попросили перенести слушания, так как им не хватило времени ознакомиться с материалами дела. Судья согласился. Юрист мне позже объяснил, что таким образом, возможно, процесс решили затянуть. Оспаривать решение чиновников у нас не принято. Поэтому решил тянуть время, — продолжает собеседник.

К очередному процессу представитель комитета образования подготовился и доложил судье, что в 2001 году их ведомство не являлось учредителем интерната, где обучался Смольников, поэтому они не могут являться ответчиками по делу.

- Это неправда. Когда-то интернат действительно находился на попечении районного управления по делам образования. Но так как наше учреждение требовало приличного финансирования, интернат передали городу. В суде я сказал об этом, — продолжает собеседник. — Более того, на руках у меня есть документ, выданный именно этой организацией. Но тем не менее суд не признал их ответчиками. Тогда в качестве ответчика я привлек еще и городскую администрацию. Но их представители не явились ни на одно заседание.

В свою очередь, еще один ответчик — центральная психолого-медико-педагогическая комиссия признала факт, что в их архивах не оказалось протокола Смольникова. Следовательно, там его не обследовали, и диагноз ему там не ставили.

- К тому моменту судья мог бы уже вынести решение в мою пользу, но зачем-то пригласил на заседание представителя психбольницы. Сослался на то, что без диагноза меня не могли положить в клинику.

Все мои доводы, что изначально не существовало никакого диагноза, я здоровый человек, кто из меня сделал дурака — проигнорировали, — говорит Смольников. — На седьмое заседание сотрудники психбольницы предоставили документацию, где были описаны мои характеристики и диагноз.

Интересно, что впервые меня поместили туда в 2006 году на основании липового документа. Там меня обкололи нейролептиками и подтвердили диагноз под воздействием сильнодействующих лекарств, у них нормальным считается одновременное лечение с диагностикой, причем в суде они в этом признались.

До 2006 года никакой документации из психбольницы на мое имя не существовало, в клинике я не лежал. Но амбулаторную карту с протоколом они тоже не предоставили, сказали, что весь их архив сгорел во время пожара в 2013 году. Соответственно, указать дату постановки меня на учет у них нет возможности.

 

 

Затем по делу опросили представителя школы-интерната №9, где я прожил 10 лет. Их человек заявил, что мои требования необоснованны, а мое личное дело вместе с протоколом диагноза после выпуска из интерната было передано мне на руки.

Договорились до того, что как только медкарта попала ко мне в руки, я уничтожил протокол, чтобы впоследствии затеять судебный процесс.

Попытка установить личность врача, который сделал из Смольникова олигофрена, написал диагноз, на основании которого Александр оказался в специализированном интернате, не увенчалась успехом.

- Первоначально я подавал иск по одному обстоятельству — по незаконному помещению меня в интернат. Судье достаточно было установить этот факт. Я просил выплатить мне компенсацию — 700 тысяч рублей. Но в ходе разбирательства, когда мою историю начали переворачивать с ног на голову, я понял: начался беспредел. И решил увеличить сумму компенсации до 10 млн рублей.

Первый суд Александр проиграл. После этого прошли апелляция, кассация, вторая кассация, был пересмотр дела по новым обстоятельствам. Смольников нигде не добился справедливости. Верховный суд также отказал в рассмотрении дела.

Дальше мы расскажем историю челябинца. Может, судье, который рассматривал дело Смольникова, интересно узнать, как жил молодой человек все эти годы?

«Пусть лучше здесь страдает, в Америке его на органы сдадут»

Александр родился четвертым ребенком в семье. Сам он себя называет «залетным» и добавляет: «Потому никому не нужным».

Историю своего детства он знает по воспоминаниям старшей сестры.

— Сначала мама родила двух девочек, но в семье все ждали мальчика. Родственники обещали: родишь парня - купим вам квартиру. Как только зашла речь о жилплощади, мама забеременела. Родился мой старший брат Ваня, — рассказывает Смольников.

Ваню полюбила вся родня. Он был долгожданным. А мама его любила больше всех.

— Мое появление оказалось не запланировано. Мать долго не знала о беременности, пока живот не вырос. Опомнилась на седьмом месяце.

Александр родился здоровым ребенком. Только лишним и никому не нужным.

- Для матери я будто не существовал. Мне не меняли пеленки, ходил под себя, по нескольку дней лежал в мокрой кровати, много плакал, — говорит мужчина. — Отца своего не помню, он не принимал участия в моем воспитании.

Мать после моего рождения запила. Сестра жила с бабушкой. Иногда она навещала меня, могла на время забрать, но потом снова возвращала маме. Наверное, я мог бы умереть в детстве, если бы не бдительные соседи, которые случайно отреагировали на мой нескончаемый плач и вызвали полицию. Вероятно, меня перестали кормить, вот я и рыдал. В тот день меня госпитализировали. Мне было 9 месяцев.

Александра уже не вернули матери. Мальчика определили в Дом ребенка.

— Там меня хотели усыновить американцы. Все документы были подготовлены. Матери оставалось поставить подпись, что она не возражает. Но она наотрез отказалась. Хотя родственники ей твердили: «В Америке ему будет лучше, здесь он настрадается». Мама оставалась непреклонна: «Пусть лучше здесь страдает, чем там его сдадут на органы», — вздыхает мужчина.

Американцы удочерили девочку с нарушением слуха. Недавно она приезжала в Челябинск в гости к родственникам. В городе столкнулась с сестрой Смольникова. «Помнишь, твоего братика хотели забрать, но мама ваша не позволила? А мне в Америке слух вылечили», — сказала уже взрослая девушка, гражданка США.

В 1997 году мать Александра лишили родительских прав. Так парень остался сиротой.

- Следом за мной в детдом отправили моего брата и сестру, — продолжает Смольников. — Корпус находился рядом с домом, где жили дедушка с бабушкой. Им разрешали забирать меня домой хоть каждый день. Но они приходили редко.

 

 

Мама тогда еще была жива. Не помню, чтобы она меня навещала. Видимо, из-за всех жизненных неудач, которые свалились на меня с рождения, я рос дерзким ребенком, досаждал воспитателям. Наверное, поэтому они решили избавиться от меня. Скорее всего, именно там на мое имя оформили фальшивые документы, сделали меня дураком и отправили в специализированный интернат для умственно отсталых.

В августе 2001 года 7-летнего Смольникова определили в интернат, где он провел следующие 10 лет.

- Полтора года я вел собственное расследование. Узнал, что в детском доме существовал некий журнал, куда все данные записывали от руки.

Я запросил у них всю документацию по моему личному делу. Я не графолог, но мне показалось, что почерк в том журнале и в моей медкарте был один и тот же. Со мной в группе в тот год оказались еще четыре воспитанника, с кем я якобы проходил комиссию. Четверым поставили задержку психического развития, и только мне — олигофрению в степени дебильности.

Этот журнал прикрепили к материалам дела. Но сотрудники детдома оправдались: все, кто раньше работал, давно уволились. Концы в воду.

— Судье показалось достаточным того, что было написано от руки в медкарте. В своем решении он указал: 31 мая 2001 года был поставлен диагноз, но установить врача, который его поставил, не предоставляется возможным. В документе указано одно слово — «врач», без имени и фамилии. Скорее всего, запись в медкарте сделали сотрудники интерната, — предполагает Смольников.

«Нам вбивали в голову, что мы последние твари»

Коррекционный интернат №9 для детей сирот с нарушением интеллекта существует до сих пор.

— От этого учреждения ответ на суде держала директор интерната. Она заявила, что я мог уничтожить протокол комиссии, которая меня обследовала, — добавляет Смольников. — Я хорошо помню эту женщину, раньше она занимала должность заместителя директора, — именно она принимала меня в группу при поступлении.

По словам Александра, в интернате случалось всякое — и плохое, и хорошее. Но человеческая память избирательна. Смольников запомнил плохое.

- Во время учебы у меня существовали только проблемы с почерком, — рассказывает мужчина. — Я быстро научился читать, пока все еще изучали букварь. Хорошо запоминал стихи, выступал на линейках. Мне бывший педагог рассказывал, что я отличался от других ребят — интересовался всем, проявлял любознательность.

От учителей мне попадало за то, что я ручкой ставил пометки в учебниках. За провинность меня выводили за дверь и вдавливали свой ноготь мне в палец или пугали, что в следующий раз использует иголку. Подействовало. Больше на учебниках я не писал.

Еще нас заставляли приседать со стульями в руках. Если не было стульев, брали в каждую руку по подушке и приседали с ними на вытянутых руках, пока они не обвисали. У каждого педагога существовали свои методы порицания.

По словам собеседника, хорошие воспитатели в интернате долго не задерживались, не справлялась их нервная система. Оставались в основном черствые, бездушные.

Расскажу про продукты. В нашей группе числилось порядка двенадцати воспитанников. Во время ужина мы обязаны были собрать 6 котлет и отдать воспитателю. Сами ели по половинке.

С курицей такая же ситуация: кому-то доставалось мясо, кому-то косточка. Делились между воспитанниками и сотрудниками интерната новогодние подарки от спонсоров, — добавляет собеседник. — Нам вбивали в голову, что мы дебилы, олигофрены, наши мамаши — алкашки, мы последние твари на этой земле, а воспитатели с нами только мучаются. По имени там редко к кому обращались.

Например, меня воспитатели звали «жабой». «Жаба, принеси стул. Жаба, убери за собой. Жаба, ты почему так медленно жрешь?»

Думаю, я вытерпел только потому, что у меня с психикой не существовало проблем. Многие воспитанники не выдержали. После выпуска одни окончательно съехали с катушек, другие покончили собой, многие спились.

Александр Смольников и правда здраво рассуждает: «Я часто думаю: за что мне такое наказание? Почему здоровому нормальному ребенку пришлось это терпеть?

Может, если бы я остался в детдоме, не перевели бы меня в интернат, то жизнь сложилась по-другому? Я ведь еще был неравнодушным. Когда узнавал, что кого-то из мальчишек хотят заложить в психушку, то предупреждал парней об этом. Подходил и говорил: «Ты завтра в психушку поедешь, собирай вещи и сбегай». Кому-то удавалось сбежать».

Смольников считал помещение в психиатрическую клинику самым страшным наказанием. Кстати, в 2006 году Александра туда определили впервые с момента рождения. До этого он никогда не проходил обследование в клинике, диагноз ему не ставили.

«Спать заставляли сутками»

- Ко мне подошла воспитательница: «Надо тебя на 2 недели отправить на обследование в больницу». Сейчас я понимаю, для чего это было сделано. В документах было прописано: ребенок должен пройти обследование в клинике, чтобы подтвердить диагноз.

Меня положили в психоневрологическое отделение. Заведующей оказалась женщина, которая по совместительству являлась психиатром нашего интерната. Поэтому не удивительно, что мой диагноз подтвердили, — считает Смольников.

Александру стукнуло двенадцать, когда он впервые оказался в психиатрической клинике.

- Меня поместили в надзорную 16-местную палату. Запомнил жесткие кровати и соседей по палате — это были сформировавшиеся психи: кто-то качался, кто-то находился под таблетками. Ни телевизора, ни книг, никаких развлечений, — вспоминает мужчина. — На следующий день мне сделали укол — сильнодействующий препарат, который «отключил» меня. Помню, как еле дошел до койки, все плыло перед глазами. Меня вырубило.

На следующий день руки не держали ложку, не смог позавтракать. Пожаловался санитарке. Пришлось меня откачивать. Видимо, медсестра не рассчитала дозу препарата.

В полуобморочном состоянии Александра застала родная тетка, которая приехала навестить племянника.

— Она рассказывала, что меня к ней волоком подтащили два санитара, сам я не мог передвигаться, ноги подкашивались. Тетя закатила скандал, кричала, что врачи из меня «овощ» сделают, — добавляет собеседник. — Потом она ушла. А я еще сутки приходил в себя.

По словам Смольникова, препарат кололи ему трижды.

— Трижды я падал в обморок и следующие сутки восстанавливался. Возможно, на психов это лекарство действует иначе. Но здорового человека оно убивает. После последнего укола меня отправили на обследование к невропатологу. Я еле держался на ногах, слабо соображал, реакция была заторможена. Не удивительно, что меня признали сумасшедшим, — считает Александр.

Вместо двух недель обследования воспитанник интерната пролежал в больнице 2,5 месяца.

— Обследование реально пройти за 2 недели. Это как поход в поликлинику. И уколы при этом делать не надо. Дети, которые находились в той больнице, больше всего ждали выписки. Поэтому они не спорили с врачами. Послушно принимали лекарства, слово боялись вымолвить. Когда меня выписали, я еще два месяца очухивался после всех препаратов.

В 2008 году 14-летнего Смольникова снова отправили в клинику. В то же самое отделение. К тому же врачу.

На этот раз в надзорную комнату меня решили не отправлять, поместили в игровую, — вспоминает Александр. —- Там уже стояли не железные кровати, а нормальные, с матрасами. Нам раздавали игрушки, раскраски, мозаики, в которые я должен был, как дурачок, играть.

За нами следил воспитатель. Распорядок дня жесткий. В 8 утра всех загоняли в игровую комнату. В 9.30 — завтрак. Потом снова заставляли играть в чепуху. Я чувствовал, что потихонечку схожу с ума.

Иногда приходили учителя, чему-то пытались нас научить. Казалось, что они просто отрабатывали свою копеечку, сами плохо понимали, что от них требовали. Дальше — время обеда. И с часу дня — тихий час, который длился до 6 вечера. Я сроду столько не спал. Нормальному человеку тяжело было уснуть.

После сна — ужин, полтора часа на дурацкие игры и снова отбой. Мне сложно было вписаться в такой график. Спать я столько времени был не готов, не получалось.

Тогда мне стали давать сильный нейролептик, после которого у меня начинался нервный тик, судороги шеи. Не мог контролировать шею, она западала назад, как у младенца. Соответственно, не получалось есть, пить, сидеть, стоять. Мог только лежать.

Просил медсестер не давать мне эти лекарства, они явно не рассчитаны на здорового человека. Таблетки отменили. Но стали колоть другие препараты, от которых все дети спали. Почему-то врачи там считали, что пациенты должны постоянно спать. На меня они тоже не действовали. Все, что происходило в психушке, вспоминаю как страшный сон.

«Я не брезгливый, туалеты руками мыл»

В 17 лет Александр Смольников покинул интернат.

- Образование, которое я там получил, — «овощного вида». Недавно про меня сюжет сняли, журналист обмолвился, что уровень моего образования — 7 классов. Он ошибся. У меня 5 классов, — признается собеседник. — В интернате мы не изучали алгебру, геометрию, физику, химию. Не писали сочинений, изложений.

Зато мы мыли полы, лестницы, туалеты. Теперь на все вопросы про брезгливость я отвечаю: «Я не брезгливый, туалеты руками мыл».

Чиновникам легко сейчас советовать: иди, мол, заканчивай вечернюю школу и устроишься на работу. Но туда принимают только тех, кто осилил школьную программу хотя бы до 8-го класса.

Некоторое время назад я сам освоил компьютер, научился печатать. Одно время увлекся музейным делом, ходил на танцы, чтобы занять себя.

Выбор профессии у меня невелик, предлагают работать штукатуром, швеей или столяром. На работу, связанную с умственным трудом, меня не возьмут, меня ведь признали дураком. Считается, что нам мозги нагружать вредно, они лопнут. Хотя я уверен, что мозг необходимо тренировать. Я ведь еще в интернате старался не пропускать ни одной новостной программы, интересовался всем, чем возможно. Наверное, это и позволило мне сохранить интеллект.

В 18 лет Александр нашел себе подработку в продуктовом магазине. Разгружал товар. Оплата шла почасовая. Платили 70 рублей за час. Ранее Смольникову еще платили пенсию по потере кормильца — 7300 рублей. Позже пенсию увеличили до 9500 рублей. Когда Смольникову исполнилось 20, пенсию платить перестали.

 

 

Живет Александр в квартире, которая досталась ему от покойной матери. По иронии судьбы, дом находится в двух остановках от интерната. Мужчина ежедневно проходит мимо учреждения, где провел десять лет, и волей-неволей вспоминает время, проведенное там.

— За квадратные метры мне тоже пришлось побороться. Сначала я выкупил долю у сестры, отдал ей 320 тысяч — это почти все мои пенсионные накопления за 10 лет, проведенные в интернате, — рассказывает Смольников. — А затем влез в кредит, чтобы выкупить долю брата, который опустился, спился, чуть не угодил в тюрьму. Он по пьяни подарил свою часть квартиры незнакомому человеку. Как понимаю, его обработали «черные риелторы». Вот с ними мне и пришлось рассчитываться.

Со своими родственниками Александр сейчас не общается. Мать Смольникова умерла.

— Все мои деньги — пенсия, заработок — уходят на ремонт квартиры. Жить там поначалу было невозможно — пол прогнил, сантехника пришла в негодность, оконные рамы не держали тепло, двери расшатались. За семь последних лет удалось заменить окна, поставить двери, оборудовать ванную, сделать полы. Осталось только линолеум постелить, — говорит мужчина.

Семь лет назад Александр занялся общественной деятельностью — восстанавливает микрорайон Мясокомбинат в Челябинске. О проделанной работе отчитывается в соцсети. Вот его достижения за последние 10 месяцев: проведено освещение возле железной дороги — 2 тусклых светильника заменили на 4 ярких; отремонтировали тротуар по улице Угольная; отрегулировали водосброс частного сектора; снесены два аварийных дома.

 

 

Смольникову удалось убедить местные власти отремонтировать детский сад, по его инициативе руководитель ТК «Светофор» начала работу по благоустройству территории комплекса, мужчина возродил в районе субботники.

— Я всегда стремился помогать людям. Микрорайон Мясокомбинат считался убитым. Я решил привести его в порядок, потому и хожу по чиновникам, не сдаюсь, как не сдавался и в детстве, — говорит Александр.

Личное дело Смольников тоже не намерен бросать.

— Точку в моей истории может поставить только ЕСПЧ — на него я возлагаю последние надежды. В нашей стране я не добился справедливости. Про меня много писали в газетах, делали сюжеты по телевидению, но наши чиновники, воспитатели, соцпедагоги не реагировали. Даже опровержений не давали. Просто молчали. Потому что понимают: в свое время они совершили по сути преступление против здорового человека. А сейчас удивляются, что я смог встать с колен и задать им вопрос: за что?

Чтобы подать жалобу в ЕСПЧ, Александру нужно грамотно оформить документы. Для этого нужна помощь юристов.

— Сам я не смогу грамотно оформить жалобу, мозгов не хватит. Если не обращусь в Страсбург, то признаю, что Россия права, а все издевательства надо мной были законными, — считает Смольников.

Времени обратиться в Страсбург у Александра осталось немного. По закону жалобу можно подать в течение шести месяцев с момента вынесения национальным судом окончательного решения по делу. У Смольникова осталось 5 месяцев.

P.S. В 2011 году диагноз с Александра Смольникова сняли, о чем говорится в документе из той самой психиатрической клиники, где он проходил обследование. В 2013 году мужчину сняли с учета у психиатра.

Все действующие лица этой истории сохранили свои должности.

Ирина Боброва

Источник