— Света, устали?
— Да. Я же весь концерт, все два с лишним часа простояла на каблуках...
— Но усталой не выглядите...
— Да нет, я не устала! Когда я устаю, я уже ничего не могу: ни говорить, ни двигаться, просто ложусь и засыпаю моментально. Усталость — лучшее средство от бессонницы.
— Концерт отнимает все силы или остается еще немножечко для себя?
— Все относительно, сегодня было на редкость легко, хотя я очень волновалась: обновленный состав музыкантов, ребята впервые с нами играли, всего за полторы недели и 9 репетиций они освоили всю юбилейную программу. Саксофон, труба, аккордеон — программа была бы невозможна без этих инструментов, потому что нельзя выбросить те песни, которым отдано десятилетие и с которых коллектив начал свою деятельность.
— Почему обновились музыканты? Какие-то проблемы?
— К сожалению, некоторые прежние участники первого состава группы не смогли собраться, за 10 лет раскидало людей, мы искали музыкантов на замену — близких по духу музыкантов — и они нашлись. Все получилось хорошо, несмотря на...
— Так у вас вообще не бывает бессонницы? Для артиста это редкость...
— Бывает! Очень часто. На фоне перевозбуждения. Ну, 20 капель валокордина... А еще есть приложения для айфонов, там в одной из образовательных программ рассказывают об истории России в виде диалога дедушки и внука. И так они успокаивающе, убаюкивающе это делают, что у меня за 5 минут снимает всю бессонницу, и я отрубаюсь.
— А когда вам пишется: в момент нервного возбуждения или, наоборот, абсолютного спокойствия?
— По-разному. Но должен быть драйв, даже не знаю — позитивный или объективный. Это может быть какая-то трагедия с тобой или твоим любимым человеком или, наоборот, что-то эйфорическое, радостное.
— Все великие женщины-поэты Серебряного века, чтобы писать стихи, сидели на любви, как на наркотике. С тех пор что-то изменилось?
— Да-а-а... Наркотик подорожал. (Смеется.)
— И теперь какой?
— Каждый раз надо, чтобы он был все сильнее и сильнее, увеличивать дозу. А у меня, по всей видимости, очень серьезный выработался инстинкт самосохранения. И то, что было когда-то мною пережито, вряд ли перекроет что-то из сегодняшней действительности. Но я вам хочу сказать, что я сейчас абсолютно счастлива, у меня все очень гармонично в личной жизни, и это, наверное, награда за все мои переживания и потери. Но, с другой стороны, совсем нет драйва. Умиротворение, к которому я так долго стремилась, наконец наступило, но… Наверное, это просто передышка в пути, но зато это дает мне силу, надежду, отдохновение, море нежности, и все это рано или поздно, я надеюсь, выльется в поэтическое слово.
— Но пока этого нет...
— Пока нет. Пока копится. Я так затаилась, я так боюсь это спугнуть, я каждое утро просыпаюсь и молюсь: «Ну подари мне еще один день такой счастливой жизни! Не разъединяй нас! Не теряй нас! Не отнимай нас друг от друга!»
Набухает сирень, месяц май уже точит когти,/ Варит зелья свои, чем потом окропляет сады, /Соловьи, крылья врозь, задохнулись на первом вздохе, /Набухает сирень, это кожей всей чувствуешь ты...
— Это какой-то человек, близкий по духу?
— Абсолютно! Именно по духу! Мы очень много лет знакомы, дружны, такая дружба, перетекшая в близкие отношения. Я бы сказала, в семейные. Но все к тому шло.
— Это же счастье!
— Да... Завидуйте! (Смеется.)
— Завидую! Не каждая женщина может таким похвастаться...
— Но это тоже душевный труд. Духовный даже. Мне кажется, каждый достоин счастья, но в счастье надо вкладывать, обязательно, это такая работа. Над собой в первую очередь.
— Но Муза не оттуда берет, да? Она из стрессов душевных.
— Наверное, все-таки не всегда. Мне тут удалось как-то вырваться из круговорота дел и гастролей, и я побыла пару дней одна в маленьком местечке под Юрмалой. Там я тут же написала песню. По всей видимости, мне надо просто несколько дней абсолютного одиночества, требуется такая территориальная отстраненность. Хотя бы ненадолго. Периодически. Мне сейчас очень сложно себе это позволить, потому что, когда ты влюблен, ты 48 часов в сутки хочешь быть с любимым. Но иногда надо делать усилие над собой, отрывать, отрываться и даже искусственно создавать это расстояние. От этого отношения не станут слабее: наоборот, могут даже окрепнуть.
— Отношения такие серьезные, что можно говорить о браке?
— Да. Можно... Но не нужно... (Смеется.)
— А бывает, что не приходит Муза, ждешь ее, ждешь, а она...
— Конечно, бывает. Она же такая девушка-кошка. Она же гуляет сама по себе. Ее надо привораживать, заманивать, очаровывать, заслуживать.
— Паника появляется, когда слишком долго не приходит вдохновение, ощущение беспомощности, страха? Вдруг не придет больше, никогда не придет?
— Ну, значит, ты не заслужил! Значит, ты не наработал, не намолил, не выстрадал, значит, тебе еще надо просто поработать над этим. Отчаиваться не стоит, дорогу осилит идущий, просто надо идти, идти, идти. Когда ты не отказываешься от своего пути, будет в конце награда, мне так кажется. «Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым...». Обалденная песня, стихи, очень хорошо понимаю их...
— А намолить — это в каком смысле?
— Во всех смыслах. Молитва — это диалог, может быть, монолог, это есть духовная работа.
— Диалог с Музой или с Создателем?
— Муза — это все равно же его часть. Там все рядышком у них. Конторы рядом располагаются. Весь вектор направлен туда.
— Значит, депрессий в связи с творческими кризисами у вас не бывает.
— Бывает! И паника, и потерянность. Но я говорю себе: «Спокойно! Продолжаем идти!». А потом, как там, в моем любимом «Служебном романе»? Моя репутация настолько безупречна, что меня давно уже пора кому-то скомпрометировать... То есть я себя успокаиваю тем, что есть уже наработки, ты уже успела что-то дать если не человечеству, то какому-то количеству людей, так что надо просто успокоиться. Чтобы что-то появилось, нельзя гнать, я не могу так, это надо через себя пропустить. Это как детище, как ребенок, он же так не рождается: все, сегодня рождаем, а вчера не получилось, попробуем послезавтра. Не тот вариант.
— Скоро день рождения, обычно накатывает перед... Такая волна идет.
— Идет. И самочувствие иногда ухудшается, и депрессивные настроения преобладают, и переоценки, особенно перед какими-то круглыми датами. Признаюсь честно — накрывает, но... справляюсь...
— Самостоятельно или с помощью допинга?
— Уговариваю себя, с Ним разговариваю, а еще меня хорошо отвлекает моя заветная мечта — строительство дома.
— Вы строите дом?
— Да, уже кровлю возводят, стропила положили.
— Где же вы обосновались?
— Под Всеволожском, совсем недалеко от города, это очень удобно: близко от мамы, от студии, свой маленький кусочек леса.
— А дом деревянный. Дышит. В два этажа. Балкончик резной....
— Третий этаж — мансарда, и балкончик не резной, остальное все верно. У меня архитектор современный, аскетичный дом мне делает.
— Хозяйство будет? Теплицы, бассейн...
— Обязательно будет сауна. Бассейн — классно, но ведь надо уметь его содержать, поэтому вместо него буду использовать контрастный душ и бодрящие обливания. Обязательно будут яблонька, вишня, слива... Этот год, кстати, очень яблочный выдался... Вот я уже рассуждаю как садовод-обыватель.
— Любите яблоки?
— Не люблю, но ем, потому что надо.
— А консервировать кто будет?
— Люди талантливые найдутся.
— Только не вы?
— Не знаю, может, когда и я до этого дорасту. Я неплохо мясо жарю, люблю шашлык готовить, любимую кашу гречневую, яичницу. А за изысками можно и в ресторан сходить.
— А ваш партнер по отношениям умеет готовить?
— Да, и очень хорошо! Первый раз увидела человека, который микроскопически нарезает салат! (Смеется.)
— Вдвойне повезло! Еще и готовит!
— Представьте такой педантично нарезанный салатик, с микроскопическими, правильной огранки кубиками!
— И кофе в постель...
— Кофе в постель обязательно. Редко, но метко.
— Вы вообще балованная женщина?
— Какая?
— Избалованная?
— Нет.
— Нет? Ну там вниманием, заботой, подарками...
— Тогда — да. Но это как — «приходят в праздной суете разнообразные не те». Балованным себя чувствуешь, только когда ты получаешь общение, внимание от того, от кого ты ждешь, от кого хочешь это внимание получить. А все остальное, оно даже иногда бывает в тягость. Поэтому как ответить на этот вопрос — честно, я не знаю... Ну я вам все рассказала: «продлись, мгновение...»
Набухает сирень, воздух пахнет морозным дымом,/То ли нежный туман, то ли стелется иней в полях,/Ночь с тобой пополам — ночь, когда называют любимым,/Набухает сирень, почки красные все в вензелях./
— А вы больше любите принимать знаки внимания или оказывать их?
— Я люблю удивлять. Сюрпризики, шутки, прибаутки, что-то такое...
— Раз — и утром вся комната в золотых фантиках?
— Нет. Я не по фантикам все-таки специализируюсь...
— Подснежники среди зимы...
— Хорошо, да, но я прагматик: что-то такое подарить, чтобы на всю жизнь.
— То есть вы — основательная?
— Да, человек хотел часы или там запонки какие-то такие именно к определенному костюму, чтобы из белого золота и с бриллиантами. Это я могу. А фантики — не очень, от них только мусор.
— А какие самые дорогие подарки были в вашей жизни?
— Пока, конечно, лидирует рояль белый.
— Кто подарил?
— Потрясающий человек, по милости которого коллектив, наверное, и состоялся. Этот человек подхватил нас в момент зарождения, его деловые качества, финансовая поддержка дали возможность встать на ноги. Мы сейчас уже не сотрудничаем: изменились интересы, приоритеты, но это никак не умаляет сделанного, не перечеркивает наших взаимоотношений, моей привязанности. Я говорю про бывшего директора коллектива.
— А какой подарок из детства вам больше всего запомнился?
— Кроссовки «Адидас», когда у всех уже были, а у меня еще нет. Это класс четвертый, пятый. Я, мечтая о кроссовках, заикнулась об этом мамульке, и она их нашла. Тогда только начинала создаваться сеть секонд-хэндов, но уже можно было купить какие-то поношенные вещи, в том числе привозимые моряками. И вот мама не поленилась, пошла и нашла. Я как сейчас помню эти белые кроссовки, кожаные, в синенькую полосочку замшевую, первые в моей жизни. Они были чуть-чуть поношены, но это меня совершенно не расстроило, потому что… это же были кроссовки!
— Мама — интеллигентный человек, для нее был некий отход от принципов что-то купить в секонд-хэнде?
— Не было другого выхода, других вещей было не найти, да и дорого. Мы скромно жили, сдержанно. Мама — старший научный сотрудник института растениеводства, но все равно это стабильные, стандартные 120 р., и бабушкина — Зои Михайловны — пенсия блокадницы.
— Несвобода в средствах вас задевала?
— Нет, мама и бабушка в хорошем смысле были гордые люди и всегда довольствовались тем, сколько дано. Вот есть столько, и все, из этого надо строить жизнь. Я к этому была приучена с детства.
— Последствия пережитой блокады сказывались на отношении к жизни?
— Конечно. Зоя Михайловна работала в блокаду врачом-фтизиатром, ее дочка Лия Давыдовна — соответственно, моя мама, 35-го года рождения, — тоже была в Питере, никакой эвакуации.
— Рассказы о том времени в доме присутствовали?
— Ну да. Все, что написано о блокаде, все, что рассказано, всему этому они были живыми свидетелями. И эти саночки с замерзшими трупами, это поедание животных, охота на крыс, случаи мародерства, книги, которыми растапливали камины, и походы на Фонтанку за водой с ведрами...
— И вы никогда не шли наперекор этому аскетичному образу жизни?
— Был единственный подарок, который я просто не мытьем, так катаньем, чуть ли не со слезами на глазах вымолила у мамы и за который мне до сих пор очень стыдно. Я так жалею, что я это сделала, что настояла, хотя я никогда не настаивала и не просила... Это были лыжи беговые. Не деревянные «Карелия», а пластиковые, фирменные, еще с такой насечечкой, чтобы отдачи не было... Но они дурацкие оказались в конечном итоге. То ли я ими не умела пользоваться. Но они очень плохо скользили почему-то по нашему снегу. А дорогущие были! 90 рублей стоили при маминой зарплате в 120, то есть какой-то эгоистичный приход случился у меня, вот вынь да положь, нужны позарез были эти лыжи! Что со мной тогда случилось? И они мне в итоге года не прослужили, я не смогла на них кататься, не было удовольствия. Так что не получилась любовь с этими лыжами. Мы их кому-то потом подарили или продали скорее всего... А так я вообще-то радовалась любым подаркам, для меня всегда это было маленькое чудо. Первый класс — тетрадочку с карандашиком подарили, и я уже была на седьмом небе от счастья, потом кроссовки... Ну затем запросы, конечно, становились уже более серьезными.
— В куклы вы играли?
— Я в строителя. И еще в доктора, куклы были пациентами.
— В хирурга?
— Нет, общего профиля, так что ни одна кукла не пострадала, но фонендоскопом слушала внимательно. Хотя все-таки больше специализировалась как водитель грузового транспорта. Он был просто необходим при строительстве мостов, домов.
— А у вас был подъемный кран за 17 рублей 50 копеек?
— Обязательно! Но самой любимой игрушкой все-таки оставался самосвал, в него можно было загрузить всех пациентов и отвезти в госпиталь, а там что-нибудь до кучи и построить.
— Значит, любимой куклы у вас не было, но, может, был медведь?
— Обезьяна. Джакони. Вот хорошая такая была, прям любила я ее. Я ведь и сама родилась в год Обезьяны. И еще любимый петух был, яркий, красно-оранжевый! Потом ему кто-то дырку в попе сделал, то ли сигаретой прожег... Но, честное слово, не я! Я, кстати, очень сочувствовала петуху...
— Вы были сложным ребенком?
— Нет...
— Ласковая девочка?
— Да я просто боялась всего. У меня было много страхов, зажимов, комплексов... Это, кстати, очень хорошо, это не давало мне возможности натворить всяких глупостей, зато научило присматриваться к миру, к окружающим, заставляло учиться, быть вечным учеником. Я им, кстати, и сейчас остаюсь, я — вечный ученик.
— Откуда были страхи и комплексы?
— Ну, результат сенсорной депривации пубертатного периода...
— А если без медицинских терминов?
— Детдомовские дети, они в принципе в чем-то недоразвиты, зажаты...
— Вам больно про это говорить?
— Нет, совершенно все спокойно. Есть история, и, на мой взгляд, очень интересная...
— Вы помните себя вне дома?
— Нет.
— Когда вас удочерили?
— В три года, но все равно первые отчетливые воспоминания — это мама, бабушка, других не было. Другое дело, что всегда зрел вопрос, что я впрямь немножко не отсюда, но об этом сейчас рано говорить.
— Быть может, такое ощущение, что вы не отсюда, из-за большой погруженности в творчество?
— Да нет, не такая уж она и большая, погруженность, я достаточно трезвомыслящий человек, я по земле хожу.
— То есть вы себя не переоцениваете?
— Ни-ни-ни...
— Когда вы узнали, что вы — приемный ребенок, у вас был шок?
— Да...
— А почему мама сказала?
— Это надо у нее спросить.
— Это было осмысленное решение с ее стороны, к которому она, возможно, шла всю жизнь?
— Скорее, это была стрессовая ситуация. Наверное, она бы не сказала, не случись каких-то сильных переживаний, ну в любой семье бывают очень разные периоды...
— То есть в какой-то момент вашего взросления она просто не справилась с вами, так?
— Ну были идеологические разногласия, мама не принимала мой образ жизни, мое окружение, ей было тяжело с этим смириться. И на этом фоне... Но я ей в действительности очень благодарна за правду...
— Благодарны за такую горькую правду?
— Да, у меня сразу как пазл сложился в голове... А то были моменты, неувязочки... Мама — научный сотрудник, а я... Так скажем, не блистала в школе. Ну вот, а я люблю логику, меня всегда удивляло, настораживало, беспокоило это противоречие. А тут все прояснилось сразу.
— Так по складу ума вы, оказывается, математик?
— Да, я обожаю математику! Но я ее не знаю, поэтому, когда я буду проживать свою следующую жизнь, если это, конечно, случится, я, наверное, буду связана с точными науками. Музыка на самом деле — это такая же математика, ну для тех, кто в это профессионально погружен. Но я этим занимаюсь немного по-дилетантски, я — как бы другое, музыка для меня это средство, лекарство. А тот, кто серьезный профессионал в музыке, — он отчасти математик, очень много между ними общего, чем дольше живу, тем больше убеждаюсь.
— Вы свою музыку нотами записываете?
— Ну если бы умела, записывала бы...
— Просто наигрываете, и все, а потом музыканты графически это оформляют.
— Угу.
— Это не вызывает ощущения неполноценности?
— Нет, я умею! Но не хочу. Это для меня сложно, как и читать. Я очень медленно читаю и очень мало, но читаю я вдумчиво.
— Тем не менее на своем творческом бенефисе в Кремле вы читали наизусть много сложнейших для сегодняшнего дня стихотворений.
— Это на самом деле очень немного, есть люди, которые действительно знают огромное количество стихов.
— Возможно, но для певцов, и без того вынужденных заучивать много песенных текстов, увлечение поэзией — редкость.
— Да? А я, наоборот, от себя немножко устала — и потянуло на прекрасное, на классику. Меня это поддерживает, и я собираюсь продолжать. Это я сейчас немного разленилась — ни одного стиха не выучила за последнее время, а у меня был предел мечтаний — выучить Беллу Ахмадулину. Ее «Сказку о дожде», помните: «Со мной с утра не расставался Дождь. — О, отвяжись! — я говорила грубо...» — очень классное стихотворение, большое.
— Вы — человек, который много пережил, хотя хватило бы, наверное, одного из самых страшных диагнозов, который не дай бог услышать от врача...
— Да это все фигня по сравнению с блокадой!
— Не скажите! Тяжелейшая операция, и не одна, долгая реабилитация, я уже молчу про бесконечные гастроли тогда, когда вы практически были инвалидом после болезни. Вы как это сами воспринимаете: как некую несправедливость судьбы или, быть может, компенсацию за свой талант?
— Не то чтобы компенсация. Это его подтверждение. Чтобы нарабатывать такие сильные вещи, которые способны пронять людей, дойти до них без поддержки средств массовой информации, без нажимов, педалирования, за этим должно что-то стоять. Вот это за мной и стоит.
— В отличие от Дианы Арбениной, которая производит впечатление очень сильной женщины, вы кажетесь скорее легкой и безмятежной, то есть более слабой. Но когда вспоминаешь все, что вы пережили и с чем справились, осознаешь, что такое по плечу только очень сильному человеку. Так вы сильная или слабая?
— Ой... У меня есть в жизни очень важное слово — неудобно. Мне просто неудобно, неловко. В этом вся моя сила и дисциплина. Как это неловко, недостойно — не справиться с трудностями, не пережить болезнь. Умереть неудобно! От тебя ведь другого ждут...
— Это такая патовая интеллигентность вместо внутреннего стального троса?
— Не знаю. Это изначально во мне живет как данность.
— Вы думаете о детях?
— Да-а-а... Их много вокруг.
— Так пора же приобщаться.
— Уже пора? Может быть, да... Но я предпочитаю об этом говорить как о случившемся факте, а раз нет, значит, Господь Бог пока не дал.
— Разве у вас нет инстинкта вырастить кого-нибудь?
— Быть может, он не развит так, как у других женщин, но все-таки, наверное, присутствует. Но мне пока хватает сублимаций, моего коллектива, мальчиков, которых я воспитываю. Коллектив — это же тоже детище, каждую песню надо выпестовать, аранжировать, довести до ума. Так что отчасти реализация существует. Конечно, я понимаю, что хороших людей должно быть больше, но планета и так перенаселена...
— Вы рассматриваете возможность взять на воспитание приемных детей?
— Почему нет?
— Значит, это не исключено?
— Абсолютно.
— Кто же все-таки она, Светлана Сурганова, — кошка, которая гуляет сама по себе или все-таки домашняя?
— Нет, я, конечно, домашняя, но которая сама по себе гуляет по дому.
Набухает сирень, ты тиха, ты слушаешь кошек, /Очертания рук, остальное укутала тень,/ Из окна ветерок тронет платье твое в горошек,/ Для тебя для одной набухает сегодня сирень...
материал: Татьяна Федоткина
