На суде по продлению меры пресечения режиссеру Евгении Беркович, подозреваемой в оправдании терроризма в постановке «Финист — Ясный Сокол», каждый раз звучит: дома ее ждут две приемные дочери Кира и Аня.
Обозреватель «МК» побывала в гостях у двух девочек, которые изменили свои прежние фамилии на Беркович и уверены, что впервые в жизни обрели настоящий дом.
Истории этих девочек, уверена, рано или поздно лягут в основу отдельной театральной пьесы. О чем она будет? О предательстве, ненависти, равнодушии.
И о любви, конечно.
Народная мудрость гласит: чужого ребенка воспитать — все равно что храм построить. Ну а взять подростка, который уже прошел через несколько детских домов и приютов, которого не раз брали в семью, а потом возвращали, как не подошедшую вещь? Аня, к примеру, побывала в трех семьях, прежде чем попала к Евгении Беркович. Это даже не храм построить, это, скорее, город возвести.
Устоит ли он в тяжелые для семьи времена (пока завершению расследования уголовного дела режиссера не видно ни конца ни края)?
Вечер в хорошей компании
Небольшая уютная квартира в старом сталинском доме на Ленинградском проспекте. Меня встречают актриса Мариэтта Цигаль-Полищук (дочь народной любимицы Любови Полищук), две девочки-подростка и два кота.
Знакомимся.
— Это Тыква, но потом мы ее переименовали в Чиабатту, — говорит Кира, показывая на рыжую кошку. — Мы из приюта ее взяли. И второго кота, который серый мейнкун, тоже оттуда.
Кира — очаровательная девочка с мальчишечьей прической. Разговорчивая, можно даже сказать, болтушка в хорошем смысле этого слова.
Аня тоже красавица, но, в отличие от названной сестры, не слишком многословная.
Они очень разные не только по характеру, но и внешне. Кира — темненькая, худенькая, маленькая. Аня — блондинка с длинными волосами, высокая.
И с самого начала не чувствую никакого напряжения в общении с ними, хотя меня предупреждали, что девочки сложные, отличаются от своих сверстников (еще бы — после всего, что им пришлось пережить!). Обе разглядывают меня спокойно, с небольшим любопытством. С момента заселения в эту квартиру они видели много взрослых — в основном актеров, режиссеров и прочих представителей творческих профессий. Девчонки посещали разные мероприятия, путешествовали и вообще сильно социализировались.
Среди маленьких подарков, что я принесла, — «бомбочки» для ванной. Судя по тому, как Кира им радовалась, один из ее главных страхов позади (в первой приемной семье девочку топили в ванной, и Евгении Беркович потребовалось немало времени и мудрости, чтобы она перестала бояться купаться).
Мы садимся за стол в маленькой кухне.
Мариэтта заваривает чай к торту. Она в доме вроде любимой тети или крестной мамы.
— А вы сами себе готовите? — спрашиваю девчонок.
— Да, — отвечает Кира.
— Да ладно?! — театрально замирает Мариэтта у плиты. — Это что же вы сами готовите? Пельмени разве что?
...Обе девочки общаются с Мариэттой по-простому, шутят, но слушаются.
— Я блины недавно пекла, — говорит Аня. — Правда, сама все и съела.
Мариэтта спрашивает у них, приходила ли женщина из ЦЛП (центр лечебной педагогики). Она, оказывается, учит девочек готовить. Но в целом они вполне себе самостоятельные. Показывают мне свою комнату. Большая кровать в углу и стол у окна — это для Ани. А Кира спит на втором ярусе другой кровати, а внизу под ней сделала себе письменное место. Вполне комфортно.
В комнате немного разбросаны вещи (как у любых нормальных подростков). Стоит велосипед, на стене наклеены разные фотографии и картинки. Есть игрушки, к примеру, большой плюшевый гусь.
— Мне у вас в комнате очень нравится, — искреннее говорю девчонкам. Кажется, их это подкупает.
Кира и Аня выглядят, говорят и ведут себя как подростки, хотя им уже 17 и 19 лет. Отставание от своего биологического возраста связано в том числе с испытаниями, которые им пришлось пройти. Евгения Беркович забрала их, когда им было 13 и 15 лет, и они плохо умели даже читать и писать. За четыре года в семье режиссера их жизнь полностью изменилась. Сейчас Кира учится в школе, в девятом классе (он коррекционный), а Аня — в колледже на столяра. Кира посещает психолога, Аня тоже, но еще занимается капоэйрой, математикой.
— Девчонки, а помните свой первый день в этой квартире? — спрашиваю их.
— Я тут и раньше была, — говорит Кира. — Точнее, так. К нам в детский дом в Дзержинске приехали из театра. Там Мариэтта была, Женя. И они взяли старших на обучение. Мариэтта забрала Лешку. А Женя меня. И вот сюда привезла на несколько дней.
— Сейчас поясню, — вступает Цигаль. — Я и Женя познакомились с Кирой, когда приехали в рамках театрального фестиваля «Территория» к ней в детский дом в Дзержинск с недельным мастер-классом. А через год, летом, мы делали такой же мастер-класс в Москве и взяли на него детей из разных региональных детских домов. Параллельно искали Кире приемную семью. И Киру взяла женщина, у которой уже была Аня. Так Кира с Аней стали жить вместе. Но неожиданно эта женщина заболела, двух девочек некому было оставить.
— Ей стало так плохо, что она к соседям пошла просить помощи, — вспоминает Кира. — Ее увезли в больницу. Мы с Аней одни дома остались. В школу не ходили. Ну, в общем, нас в приют отвезли. А потом вдруг Женя пришла и забрала нас. С тех пор и живем с ней.
— Только уже восемь месяцев без нее, — уточняет Аня.
«Женя нас не бросит»
— Что изменилось за эти четыре года? — спрашиваю у девчонок.
— Точно могу сказать, что стали читать, — отвечает Кира. — И уроки делать. Раньше этого не было. Я сейчас вообще читаю первую свою серьезную книгу — «Хроники Нарнии».
А вообще много всего было. И кричали. И тарелки по кухне летали.
— Женя — строгая мать?
— Не-е-ет. Она не заставляет, а просит. Типа: «Ну хоть что-то поделай по учебе». Но меня больше всего злило, когда Женя говорила: «Хорошо! Можешь не учиться и не идти в школу». Я сразу говорила, что нет уж, нет уж, пойду. Или она говорила: «Хорошо! Можешь не убираться!» И я опять же сразу шла и начала делать уборку.
— Ага, вот, значит, какой подход к тебе нужен.
— Не-е, сейчас уже не нужен. Я сейчас сама все делаю, не надо меня подгонять. Взялась за ум.
А раньше я не хотела учиться, потому что меня в первой семье за учебу сильно били. Я боялась этого больше всего. Мне разрывали тетрадь (потом склеивали), колотили, топили в ванной за любую ошибку. В итоге я решила не заниматься вообще. И в школе плохо себя вела.
— Кира, я тебе очень сочувствую. Ты прошла через серьезное испытание.
— Да, мне было 4 года, когда меня удочерили в первый раз. Но я все помню. В детдоме сказали: «Это хорошая мама, тебе будет с ней отлично». Но на второй день она уже стала меня бить.
— А за что?
— Не знаю. Ни за что. Может быть, она больная какая-то была.
— Наверняка. Может быть, дело еще в алкоголе?
— Нет. Ей от спиртного плохо было. И она тогда к нам как раз не лезла. Когда у меня появилась сестра Надя, мы с ней это использовали.
— Как?
— Когда все вместе в магазине были, говорили про алкоголь: «Мама, возьми». Она брала, пила, на следующий день ей было плохо. И нас целый день никто не трогал.
А! Вспомнила. Как-то ее отец ударил. Может, она поэтому такая злая была. Он ее бил, а она нас. Но я научилась сбегать из этого ада. Много раз бегала, меня даже на учет поставили. В итоге я опять в детском доме оказалась.
— Эту женщину наказали за жестокое обращение с детьми?
— Не знаю. Но вроде как родительских прав лишили.
— Надеемся, что ей больше не дадут усыновлять детей, — говорит Мариэтта.
— Анют, а ты свои первые семьи помнишь?
— Я их не помню, — отвечает она. И сложно понять: не хочет говорить или действительно память заблокировала любые отсылки к тому страшному прошлому.
— Меня даже когда из детского дома в Кирово-Чепецке забирали в последний раз, я даже не хотела. Почему? Не знаю. Жила и жила. Потом подумала: ну забирают и забирают. Я помню, сказали, что в Москву. Я подумала: может, лучше не в Москву, а куда-то потеплее? В Дубай или на Мальдивы хотела. И вот Женя отвезла потом на Мальдивы.
— О да, — подхватывает Кира, — мы ездили за эти четыре года в Питер, Черногорию и на Мальдивы аж два раза.
— Там так жарко, можно сгореть, — добавляет Аня.
— А куда вас Женя еще возила или водила?
— Ну, мы в театре часто бывали, — говорит Кира. — Мы там даже пару раз подрабатывали гардеробщиками и еще еду там раскладывали. На спектаклях часто сидели.
— Когда вы осознали, что вы семья?
— Наверное, когда нас удочерили, — говорит Кира. — Тогда мы поняли, что нас уже не разделят. У нас фамилия теперь как у Жени — Беркович. Сначала непривычно было: то ты Черепанова, а потом раз — и Беркович. А, забыла сказать, я еще отчество поменяла.
— Мы нашли ее корни в Нижнем Новгороде, — поясняет Мариэтта. — Выяснили, что папу звали на самом деле Магомед. Сейчас у нас Кира Магомедовна Беркович. Это, мне кажется, шикарно звучит. Нарочно не придумаешь.
— Я помню этот день, когда фамилию меняли, — снова вступает в разговор Кира. — Мы все проснулись в хорошем настроении. Женя сырники приготовила (я обожаю их). И мы не спеша пошли за документами, слушали музыку по дороге, ни разу не ругались. Там много смеялись, шутили. Коля был с нами (Николай Матвеев — муж Евгении Беркович. — Авт.).
— Коля — это папа? Как вы его воспринимаете?
— Колю? — переспрашивает Аня. — Отлично. Мы его отчимом считаем. Женя вышла замуж же потом.
— Но я не могу всем говорить: «Мой отчим сейчас принесет то-то», — перебивает Кира. — Я говорю: «Мой папа принесет». Я пыталась к Жене обращаться «мама», но было не очень привычно. Я ее спросила: «Как тебе, если буду звать Женей?» Она говорит: «Нормально!» Женя классная. У нас всякое было, но она нас терпит и никогда не дала понять, что может нас бросить. Ее нет, но это не потому, что она не хочет быть с нами.
«Дяди и тети, у вас не было такого, чтобы вас били и бросали»
— Помните, как Женю забрали?
— Звонок в дверь, я посмотрела в глазок, и к Жене: «Там полиция!» — рассказывает Кира. — А потом опять к двери: «Никого из взрослых нет дома». Но Женя открыла. И они такие вломились. Было страшно, если честно. Стали везде копаться, отбирать телефоны.
— Они даже в комод заглядывали и туда, где носки грязные лежат, — вспоминает Аня. — Я телефон спрятала вот тут (показывает между грудей. — Авт.), чтобы не отобрали. Еще я кричала почему-то: «Они мошенники!!!»
— А я заплакала, — добавляет Кира. — И я побежала в туалет с телефоном, закрылась и стала звонить Мариэтте. А она не отвечает!
— А я спала, это же 7 утра было, — отвечает Мариэтта.
— Потом стали звонить из школы, — продолжает Кира. — Это была моя классная руководительница. Мне пришлось пойти на занятия. А когда я вернулась, Жени уже в квартире не было. Мне так хотелось тогда догнать этих следователей и в лицо им накричать: «Дяди и тети, вы что?! Мы всё в жизни повидали — детские дома, избиения. Еще вот этого нам не хватало, чтобы мать забрали. У вас не было такого, никого из ваших близких не забирали?»
— Свидание дают?
— Да, — отвечает Кира. — Первое в сентябре, второе 18 октября, третье 4 декабря. И сейчас дали два разрешения, но записаться в СИЗО сложно. Там только электронная очередь, а она вся заполнена. Рассказать, как мы на свидание ходим?
— Давайте!
— Сонные всегда, потому что надо рано вставать. И еще еду с собой берем. Женя всегда сидит в той комнатке в углу. Я даже знаю, какое она первое слово скажет. Разговариваем через стекло, с нашей стороны две трубки, и мы можем одновременно двое говорить. Однажды Коля говорил долго, а я трубку держала-держала у уха, да так и уснула.
— А помнишь, как я орала? — спрашивает Аня Киру.
— Да. В первый раз, когда пришли, для нас шок был. Большое здание, длиннющий забор. Мы шли вдоль него, и Аня стала дико орать: «Же-е-еня-я-я!!!» Но Женя нас не услышала, а люди все на нас так смотрели... как на сумасшедших.
— Звонить ей разрешают?
— Первый звонок в июне. До этого только письма. Неожиданно было услышать ее голос. Но она такая на позитиве, нас успокаивает.
— Как думаете, когда Женя вернется?
— Мне кажется, это будет неожиданно, — говорит Аня.
— А я думаю, что весной, в мае, — выдает Кира.
— У нее день рождения в мае, — поясняет Мариэтта. — И она надеется на такой подарок.
— А еще выпускной! Хочется все-таки с родителями быть на выпускном. Но вообще лучше, конечно, пораньше. Я вот смотрю на дверь, думаю — откроется, а там Женя! И я ей сразу скажу, что уроки делаю, научилась распределять время (понимаю, сколько нужно «на поспать», «на почистить зубы» и т.д.) и не опаздываю.
В восьмом классе на меня все время писали докладные, Женю почти каждый день в школу вызвали. В общем, больше такого не будет. Я не хочу ее подвести. Пусть только поскорее возвращается.
Психологи говорят, что с детьми, выросшими в детдомах, могут случаться «откаты». То есть возьмет и сорвется не повзрослевший человек с большой травмой в негативные эмоции. Та же Аня могла ни с того ни с сего начать орать, будто ее режут. В итоге есть риск, что детдомовец бросит посещать занятия, сбежит и т.д. В случае с Аней и Кирой хочется верить, что этого не произойдет. Этот «город» был построен на любви и должен выстоять.
Но помогут ли в этом ему общество и государство? Разве не проявление жестокости — держать в СИЗО женщину-режиссера, приемную мать по обвинению в ненасильственном преступлении (да и само оно весьма странное — спектакль, который стал камнем преткновения для следствия, был отмечен российскими наградами, которые так никто и не отобрал)? Если не бояться называть вещи своими именами, то да, это она, жестокость. Великие философы приходили к выводу, что жестокость приводит к одичанию и наказывает в итоге всех тех, кто ее допустил.
Ева Меркачева
