Режиссер Роман Виктюк считает, что Татьяну Доронину не стоит тревожить звонками, в свои 82 года лечит хандру бегом с препятствиями и приступает к репетиции сразу трех спектаклей. Об этом народный артист рассказал в интервью «Известиям», завершая театральный марафон собственных постановок.
— Вот уже 19-й год у вас в театре проводится июльский фестиваль спектаклей Романа Виктюка. Это такой культ личности?
— Боже сохрани. Какой культ? Когда я вижу свои пятиметровые фотографии по всему городу, вздрагиваю. Но успокаиваю себя — главное, охвачен Центральный телеграф.
А идея марафона наших спектаклей родилась давно — мы ведь всего третий сезон играем в своем здании как стационарный театр. До этого много лет скитались по разным площадкам, активно ездили с гастролями по городам и странам, а в Москве играли мало. Тем более сыграть вот так, подряд, весь наш репертуар было просто невозможно.
Тогда мы завели традицию — весь июль, перед тем как уйти в отпуск, каждый день играть. Чтобы дать возможность нашим преданным зрителям увидеть всё и сразу — ведь ездить за нами по России и миру никто бы не смог. Хотя, надо сказать, находились и такие.
— Вы марафонец со стажем. Как относитесь к физкультуре?
— Никогда не был физкультурником. Это любимая тема директора театра — ему хочется, чтобы все бегали. Когда у меня болит нога, он кричит: «Бегать!» Сам, когда у него что-то болит, идет в нашу поликлинику, и там ему выписывают какие-то таблетки. А по молодости меня было не остановить. Усидеть на месте было трудно. Даже репетировал на ногах. Только в последнее время сижу в зале.
— Было время, вы и с репетиций убегали, оставляя вместо себя пиджак.
— То были дела государственные. Допустим, МХАТ или кое-какие заграничные проекты. А еще было дело, я фильм снимал в Одессе. «Долгая память» — про подвиг пионера-героя Володи Дубинина. Съемки шли параллельно с постановкой в «Современнике». В театре я давал задание актерам, говорил: «Тут ошибка, там ошибка. Сами посоветуйтесь и решите, как исправить. Мне срочно надо ехать во МХАТ». Оставлю пиджак в «заложниках», а сам в машину и в аэропорт. Меня уже ждет Одесса, солнце, море.
— И барабулька.
— Посмотрите на меня. По мне видно, что я люблю поесть? Мое пристрастие — работа.
— У вас была такая тяга к творчеству или жажда денег?
— Какие это деньги?
— По всей вероятности, большие. Сидели разом на трех стульях: МХАТ, «Современник», кино.
— Разве? Думаю, стульев было больше. Но я никогда не думал о деньгах. Не знаю, какие мне платили гонорары. Меня интересовало только творчество. А зачем мне что-то другое?
— Тогда зачем вам квартира на Тверской?
— Я ее не покупал. Мне ее дал мэр.
— В ней до вас жил внук Сталина, режиссер Александр Бурдонский. Как он решился переехать?
— Александр Васильевич работал в Театре Армии. Видимо, ближе к театру переехал. Мы с ним были в очень хороших отношениях, но никогда не обсуждали эту тему. В день, когда он умер, мне позвонили друзья, чтобы сообщить эту печальную новость. А я, еще не зная о его кончине, как раз о нем думал…
— Приехав в Москву в 17 лет, думали ли вы, что когда-нибудь будете жить напротив Кремля?
— Не поверите, этот дом нравился мне с тех самых пор. Проезжал мимо Кремля на троллейбусе, поворачивал на улицу Горького, ныне Тверская, и сразу видел его. Сам себе говорил: «Не смотри! Это — не твое».
Когда я уже ставил спектакль во МХАТе, а это за углом от дома на Тверской, в театр проходил через двор. Чтобы только не видеть этот дом с парадной стороны. А когда ставили в Ермоловском, который через дорогу от него, заходил в театр с тыла, чтобы только взгляд не падал на «мечту».
— Боялись сглазить?
— Боже упаси! Просто не верил, что это возможно. Когда мне дали ордер, квартиру меня повел смотреть Михаил Александрович Ульянов. Он тогда репетировал Сталина в моем спектакле «Уроки мастера» в Театре Вахтангова.
— Да у вас всё сошлось — один Сталин пришел показывать квартиру другого.
— Совершенно верно. И Сталин — Бурдонский сказал мне: «Входите!» Я из коридорчика кричу ему: «Слушаюсь!» Так и попал в свою мечту.
— Как вы переубедили Ульянова после ролей Ленина сыграть Сталина?
— Он не сопротивлялся и даже не сомневался, что ему это надо. Михаил Ульянов был творец. Так, как он, Сталина больше никто не играл.
— Вы следите за ситуацией во МХАТ имени Горького, за судьбой Татьяны Дорониной?
— Она не совпадает с МХАТом, и это было ясно с самого начала. Татьяне Васильевне не надо было уходить из БДТ. Но ее поманили в Москву. Там действительно было всё: словесные обольщения, обожание, уговоры. А потом случился этот раздел театра. Всё я помню, как вчера. Я в это время там ставил. То, что там происходило, — тьма.
— Когда Олег Ефремов делил труппу, Татьяна Доронина не дала в обиду стариков, надела на себя ярмо в виде руководства театром. Оно ей надо было?
— Не могу сказать «не надо», потому что я их всех любил. Татьяна Доронина пришла на «галеры». Согласившись встать на сторону обиженных артистов Художественного театра, она поддалась на эмоцию, которую ей отправила небесная энергия. Она это испытание выдержала, хотя поначалу не знала, что делать.
Как-то прибегает ко мне Жора Бурков. «Поехали к ней», — говорит. Мы приехали в театр, поднимаемся к Татьяне Васильевне, а она сидит одна и смотрит куда-то в пустоту. Я говорю: «Завтра начинаем репетировать. Тебе нужно только это». — «Я согласна». Она не поинтересовалась, что именно. А это была пьеса ее бывшего мужа Эдика Радзинского «Старая актриса на роль жены Достоевского».
Кстати, в этом спектакле мы обыграли и раздел Художественного театра. С правой стороны на сцене было изображение здания МХАТа в Камергерском. Доронина подходила к двери, но там оказывалось заперто. Тогда она становилась на колени, и в это время сверху опускались портреты великих мхатовских стариков, с которыми ее героиня вела диалог.
— Один из первых спектаклей во МХАТе на Тверской поставил прославленный оперный режиссер Борис Покровский, тесть Олега Ефремова. Продуманный выбор. Это стратегия или интрига?
— Никаких интриг здесь не было. Борис Покровский был режиссером-педагогом. Как и его дочь, жена Олега Ефремова Алла Покровская. Он владел знаниями и техникой, умел настроить на нужный лад актера. Если надо работать в до мажоре, все играли в этой тональности. Для разрозненной и взъерошенной труппы он был дирижером. Давал такт — и начинал работать.
— Портреты Татьяны Дорониной, долгие годы украшавшие фойе МХАТа, под конец этого сезона сняли. Конец великой эпохи?
— Самое интересное, что в конце прошлого года, где-то за неделю до прихода новой команды, мы с Татьяной Васильевной репетировали спектакль, в котором она играла Сару Бернар. И чувствовал, что-то происходит вокруг театра, какая-то агрессия висит. Мы тогда не знали ни о каких кадровых изменениях. Я просто понимал — так нельзя работать. Сказал это Татьяне Васильевне и ушел. А позже и она ушла.
— Обиделась?
— При чем тут обиды? Ушла и всё. И вот уже полгода без театра. Это закулисные интриги, их в любые времена хватало. В спектаклях, которые новое руководство назначило, Дорониной нет. Она ждала «Старую актрису». Но и ее не поставили в планы.
— Когда вы в последний раз общались с Татьяной Васильевной?
— Знаю, что звонить ей нельзя, потому что ей плохо. Она сама позвонит или приедет.
— Если вашему другу плохо, почему вы не поедете?
— С ней так нельзя. Если совсем будет плохо, у меня будет сигнал. Это не звонок, это другое. А пока я держу связь с театром. Там есть верные ей люди
— Глядя на вас, сложно говорить о возрасте. Выглядите прекрасно. У вас есть секрет молодости?
— А мне 19. Я так себя чувствую. И все вокруг говорят: «Ой, правда».
— У вас есть мечта?
— Поставить всё, что я запланировал со своими артистами. Сейчас мы начинаем три новые работы. Три! Так что я не мечтаю, а работаю в удовольствие.
Зоя Игумнова
