С моим лучшим другом мы познакомились, когда ему было шесть, а мне пять.
Мы с родителями и братом только переехали в город. Брат был старше меня на девять лет. В то время он учился играть на гитаре, пить пиво и пререкаться. Мной он справедливо почти не интересовался.
К пяти годам я привык играть с воображаемыми друзьями, самым близким из которых был Юрбак. Кажется, в наших отношениях был кризис, когда я встретил нового друга. Первого живого.
Я бегал по двору и то ли надоедал псу Тузику, то ли проверял на прочность наши деревянные ворота. Они, надо сказать, были не прочные и в сеточку.
В одну из крупных дырок этой сеточки показался белобрысый парнишка с косичкой до холки. Косичкой называли тогда удлиненные (норовящие закрутиться) волосы сзади — это было модно в провинции нулевых. Такая стрижка была в 2005 году у Романа Павлюченко.
Парнишка смотрел на меня с добрым любопытством и пониманием, как на орангутана в зоопарке.
Не помню, о чём мы поговорили. Но мы точно сразу стали друзьями. Родители вспоминают, как были довольны, узнав, что я нашёл приличного приятеля на такой улице.
Гипербола и её фокусы
Дальше все наши увлечения были совместными. Больше всего мы любили футбол и супергероев (первостепенно — черепашек-ниндзя, так как у них не было апломба). Я думаю, что это идеальные увлечения для детства: лет до 12, максимум — до 14.
Однажды родители купили мне футбольный мяч.
На следующий день с новым мячом пришёл мой друг.
Когда у меня появилась футбольная форма Аршавина, мой друг через пару часов заявился в форме Сычёва.
Мы были друг для друга ориентирами и примерами. При том, что мы изначально прекрасно понимали, какие мы разные, принципиально.
Один раз мы спустились в песчаный карьер, где моего друга завалило. Я убежал за помощью, потому что сам не смог даже пошевелить булыжники, схоронившие друга в одно мгновение, когда он подошёл к стене карьера. Его спасли мой отец и скорая помощь. Счёт шёл на минуты, но мой друг вернулся. Песок сломал ему семь позвонков и повредил ещё много чего в теле, что сильно скорректировало его физическое развитие. Уже много лет от этого нет следов, но в масштабе жизни аукается, конечно.
Когда я с родителям уехал в Москву, нам было по 8 лет. Казалось бы, только 3-4 года из детства — приятное время, но оторви и выбрось, кто вспомнит? А тут Москва, новые знакомства, новая жизнь. И некоторое время мы общались очень мало (соцсети мы тогда едва-едва начинали осваивать). Но мы с семьёй стали приезжать на каникулы, с другом стали переписываться, приноровились болтать и играть во всякую ерунду по скайпу.
Друг ненавидел Москву — она для него стала образом зла, разлучающего, прерывающего счастье. Мы росли по-разному, хотя всё время сопоставляли, уравнивали жизненные тенденции — увлечения, пристрастия, степень моральной распущенности. Мы жили совсем несхожие жизни, но старались идти в ногу.
Чем старше, тем сильнее нас раскидывало. Но вечное возвращение к другу было перезагрузкой, рестартом цикла.
Сейчас нам по 24. Физически он рядом, ментально далеко, но степень близости не растеряна ни на йоту. Мы всегда знали, что мы разные. Мы никогда друг от друга ничего не требовали. Это единственный случай в моей жизни естественно сложившейся безусловной дружбы.
Были, конечно, обиды, долгие периоды молчания, и всё такое прочее, но нас всегда прибивало обратно друг к другу. Последний раз, к примеру, мы виделись в конце февраля, а до этого не виделись больше года. И ничего, никто не умер и даже не усомнился.
Школьные и университетские друзья переросли меня, а я перерос их. А с другом мы растём как ветки параболы или, скорее, как лепестки гиперболы — единообразны и близки в основании, бесконечно далеки и неразрывны в удалении.
Талгат Иркагалиев
