Став взрослым, я прочту у Паустовского: «В детстве смертельно интересен каждый человек». Точно. Не было для меня человека интереснее, чем отец. И он это чувствовал, видел. Вот и теперь, когда пишу эти воспоминания (на сайте они будут размещены в пяти частях – прим. ред.), главным персонажем моего детства выступает отец.
п. Муромцево (Омская область)
Роды (отёл) коровы, которые случились, когда мы жили в таёжном селе Муромцево, вошли в набор семейных воспоминаний. Мама говорила: «Это была умора».
Отёл происходит раньше, чем думал отец. Причём, когда его нет дома. Корова неожиданно начинает дёргать головой, срываться с привязи.
– Что это с ней? – недоумевает мама.
Нам бы тут же позвать тётю Нату.
А корова совсем разнервничалась, бьёт себя копытами в большой круглый живот.
– Убьёт телёнка, – ужасается мама.
И начинает делать корове внушение. Мол, не бей, ты что, с ума сошла.
Так продолжается не меньше часа. Всё это происходит в тесных сенях, при свете керосиновой лампы, где довольно холодно по сравнению с избой. Неожиданно спина у коровы выгибается дугой, хвост поднимается, из-под хвоста появляются пузыри слизи, а потом… Потом появляются копытца. Они вылезают примерно на полметра и застывают в этом положении. Корова жалобно мычит.
– Надо ей помочь, – говорит мама. – Тащи телёнка за копыта, а я буду держать ей ноги.
Мама боится, что корова может лягнуть.
Я хватаюсь не за копыта, а за лодыжки и тяну на себя. Но руки соскальзывают. Слизь мешает ухватиться. Мама даёт тряпку, я вытираю лодыжки и снова хватаюсь, тяну. Но мне не хватает сил. Теперь мы тянем вместе, мешая друг другу. У нас что-то получается. А может, сама корова хорошо поднатужилась. Показывается голова телёнка. Дальше он выходит из чрева сам по себе. Выскальзывает, весь в слизи, падает на солому.
Он дёргается, мотает головой, обделывается, дрожит всем телом. Корова тянется к нему, хочет облизать. Но мы ничего не знаем об этом коровьем ритуале. Мы тащим телёнка в избу, боясь, что простынет. Мама согревает в печи воду. Мы смываем с телёнка слизь, вытираем его сухими тряпками, а он норовит встать. Корова в сенях протяжно мычит. Но мы её не понимаем.
В этот момент появляется отец. Он говорит «язви вас», после чего смывает с вымени кровь, протирает соски и переносит телёнка в сени. Теленок встаёт на качающихся ножках и сосёт вымя, всё ещё подрагивая. Отец укрывает его тряпьём.
– Мы же городские, – оправдывается мама, наливая отцу стакан бражки.
– С новорождённым! – говорит отец.
Отец учит нас доить корову. Вымя у неё большое, телёнок не высасывает даже половину. У мамы получается не очень. Она боится, что корова лягнёт, а корова – вредина под стать Гнедку – чувствует, что её боятся. Меня отец учит не так настойчиво, как маму. Мне не по силам сжимать и тянуть соски, чтобы выпрыскивалось молоко.
Но и мама занимается дойкой только раз в день. Тётя Ната делает для нас сметану, творог, сливки. Она же и доит другой раз. Ей это не в тягость, даже выгодно. Часть молочных изделий из нашего молока она продаёт на рынке.
Что было тогда на столе? Ну, хлеб домашний от тёти Наты – это понятно. Подовый, испечённый без формы. В его особом вкусе и аромате особый смысл. Хлеб без ничего раньше ели в голодные годы. Ну и привычка: хлеб придаёт сытность любой еде. С хлебом ели даже пельмени.
Что ещё было? Картошка с подсолнечным маслом. Молоко и всё молочное. Каши. (Только не пшённая: отец называл её «блондинкой» и на дух не переносил, говорил, что в курсантские годы переел). Ну и, конечно, разная выпечка с разной начинкой.
Особое отношение к еде выражалось словами. Вместо «есть» говорили «питаться». То есть, мы не ели, а питались.
Еда занимает в жизни отца важное место. Мария Николаевна готовила без изысков, но вкусно, особенно гуся. Гуси у сибиряков в зимнее время – основная мясная пища. Коренная сибирячка, бабуся пекла обалденно вкусные пироги, особенно с рыбой. Поначалу маме трудно было тягаться со свекровью, но с годами она даже превзошла её.
Приготовлением еды люди выражают отношение друг к другу. Хорошо и красиво приготовлено – знак любви и уважения. Или уж, как минимум, желания понравиться, угодить.
Мама посвящала еде чуть ни не весь день. Похоже, ей хотелось показать отцу, что она права, когда говорит ему, что лучше неё он уже не встретит. Для полноценной любви требуется ещё и уважение. Мужчина может любить в женщине что угодно: фигуру, глаза, волосы, кожу… А уважает прежде всего за умение вести дом: кормить, проявлять заботу.
Остывшую картошку, сваренную в мундире, мы ели с терпким подсолнечным маслом, сейчас такого не продают. Другим было и сливочное масло, которое «выбрасывали» (продавали) не каждый день, и молоко, сайки. Булки, которые особенно вкусны были именно с молоком. И даже маринованная килька была другой, более пряной.
Чего ели мало, так это фруктов. Яблоко было одно в день на троих. Сначала съедалась кожица. Мама клала её в чай, потом каждому по дольке яблока. Маме нравилось слово «порция». Дольки и были порциями.
Порционным в доме был и сахар. Разрешалось класть в стакан только две ложки. В то время в ходу было слово «иждивенец» и «кормилец». Так делило людей государство. Так люди делились и в семьях. Отец у нас был кормилец, а мы с мамой (она не работала) – иждивенцы. Короче, отец считал, что двух ложек сахара достаточно. А мне двух ложек сахара было мало. У бабки я привык класть чуть ли не полстакана. Отец считал это баловством.
Во время праздничных застолий тётя Ната всегда у нас, помогает маме. Она любит выпить и петь грустные песни. Она странная. Ещё не старая, а живёт одна. И не в доме, а в какой-то избушке на курьих ножках. О ней говорят, что она бунтовщица. Отец однажды её расспрашивает. И она, махнув ещё рюмашку, рассказывает.
В 30-е годы местные большевички изгалялись над верующими, сбросили с церкви колокола. Силком тащили людей в колхоз имени Сталина. За берданы и мелкашки схватились десятки мужиков. Среди них и муж тёти Наты. Бунт охватил не только Муромцево, но и ещё несколько окрестных деревень. На что рассчитывали бунтари? На что обрекали свои семьи? Каратели усмирили смутьянов в считанные дни. Десятка два убитых. Под следствие пошло около тысячи. Семьи повстанцев выселили, но их дома не отдали правоверным коммунякам, а снесли, разобрали по брёвнышку.
Отец не задал тёте Нате ни одного вопроса. Молча встал и вышел из дома.
После этого разговора тётя Ната стала бывать у нас только в отсутствие отца.
Виталий Ерёмин
