Став взрослым, я прочту у Паустовского: «В детстве смертельно интересен каждый человек». Точно. Не было для меня человека интереснее, чем отец. И он это чувствовал, видел. Вот и теперь, когда пишу эти воспоминания
(на сайте они будут размещены в пяти частях – прим. ред.), главным персонажем моего детства выступает отец.
п. Муромцево (Омская область)
О том, что скоро нас будет не трое, а четверо, я узнал ещё в Омске – перед дорогой в таёжное село Муромцево. Отец сказал однажды за семейным ужином, когда за столом сидели все Ерёмины: «Один сын – это не сын». Здесь он сделал паузу. Я замер: «Как это – я не сын?» «Два сына – это полсына», – продолжал отец и снова умолк, наблюдая за реакцией слушателей. «А вот три сына – это сын», – торжественно закончил отец.
И вот теперь полсына лежит в деревенской люльке и орёт, будто его истязают. «Лёгкие разрабатывает», – тоном специалиста объясняет тётя Ната.
На торжественном ужине после возвращения мамы из роддома решают, как назвать новорождённого. Присутствуют: тётя Ната, начальник отца и главный агроном с супругой. Та, что шла в вуали и перчатках, когда мы только въезжали в Муромцево.
По народной традиции, отец должен был назвать меня Яковом – в честь своего отца, а второго сына – Петром – в честь деда. И назывался бы я Яковом Аркадьевичем. И всю жизнь подозревался бы в сокрытии национальности. А ведь еврейские имена у сибиряков – всего лишь свидетельство отсутствия у них антисемитской мелочности.
Дискуссия по поводу наречения идёт в обстановке собрания. Второго сына называют в честь вождя мирового пролетариата. К тому же он большеголовый… Помимо имени он получает семейное прозвище – «муромцевский мужичок».
Вовочка на редкость горластый. Его голосом можно пытать. Тётя Ната удивляется: «И в кого он у вас такой?». «Виталик тоже орал, но не так», – соглашается мама.
Получив редкую возможность близко наблюдать Вову, Борю, Вадика, Юлю и Сашу с пелёнок, осмелюсь высказать предположение. Чем громче младенец заявляет о себе криком, тем больше в нём заложено амбиций. Иными словами, в сравнении с артистом Вовой, который вырос и стал актёром, я от природы всего лишь суфлёр.
Вовочка орёт и ночами, мама не спит. Ей надо прикорнуть днём, когда он молчит. Как не помочь? Скоро я всё умею: кормлю из бутылочки так, чтобы не захлебнулся и не срыгнул. Меняю пелёнки, пеленаю, пудрю между ног, чтобы не было опрелостей…
С появлением Вовочки в семью приходят моменты нежности. Отец доволен собой и доволен мамой. Угодила.
Приходит письмо от тётки Клары. Она едет в двухмесячный отпуск, сначала на юга, потом к сестре Тане в Москву, потом к сестре Кате в Омск, потом к нам. Отец любит Клару больше других сестёр мамы. Он пишет меню праздничного стола. Попутно считает расходы.
Клара приезжает с сюрпризом. Сюрприз – её сердечный друг Кособрюхов. Имени не помню. Мужик как мужик. Но скоро выясняется – выпивоха и скандалист. Отец подливает ему бражки, подмигивая мне, а сам отпивает по глоточку. Не иначе, как что-то задумал. Точно! Кособрюхов начинает куражиться. Отец как бы невзначай называет его Косопузовым. Вот и повод «выйти поговорить». Выходят. А во дворе лужи после дождя. Кособрюхов хочет ударить отца, но тот опережает. Бьёт по-народному, с размахом. Сюрприз Клары шмякается в лужу. Встаёт и пытается дать сдачи, но отец опять опережает. Эх, раззудись рука, разгуляйся силушка молодецкая! Кособрюхов уже весь грязи, когда появляется Клара. Бросается защищать друга сердечного.
Отмывает Кособрюхова, переодевает в сухое. И вот все снова за столом. Отец возглашает свой излюбленный афоризм: «Нас не трогай – мы не тронем. Но если тронут – спуску не дадим». Кособрюхов тянется к утешительному стакану с брагой. Клара ластится к нему: «Давай, мой мальчик, лучше чайку с клюковкой».
Через пять минут все уже поют какую-нибудь народную песню. Видно, что отец знает не все слова, а иногда совсем их не знает, но всё равно подпевает, угадывая окончания.
Обычно я проваливаюсь в сон мгновенно и сплю, не просыпаясь до самого утра. А однажды… вижу сон, что мама и папа ругаются. Просыпаюсь и понимаю, что это не сон.
Голос отца: Заткнись, хватит меня пилить.
Голос мамы: Всю молодость мою угробил.
Голос отца: Вот холера!
Голос мамы: Это ты прекрати меня унижать. Мне нельзя волноваться.
Голос отца: Ничего с тобой не сделается.
Их война кончилась в 1949 году. Отец капитулировал, сохранив лицо. Через Тамару позвал маму. Мама переступила через самолюбие, пришла. Они закрылись в кабинете Геннадия, остальные ждали. Бабка хлопотала на кухне, готовая накрыть стол. Наконец, дверь открылась. У отца было на редкость светлое, хотя и напряжённое лицо. Мама была в слезах, но улыбалась.
– Ну вот, решили сойтись, – сказала она, хотя и без того было ясно.
Как можно было понять позже, она победила, но не простила. Победила, но должна была доказывать отцу, что не зря добилась своего. И что он не зря прекратил испытывать судьбу, ища кого-то ещё. Хотя, наверное, он сам понимал: искать дальше – только увеличивать число детей и размер алиментов. Ну, сколько можно?
Потом я много раз услышу от мамы, что сошлась она с отцом исключительно ради меня. Слышать это было тягостно. Получалось, что если бы не было меня, то они бы не сошлись. А если бы не сошлись, то – кто знает – может, каждый из них нашёл бы себе пару для жизни без постоянного выяснения отношений.
Ни разу не услышал я, что сошлись они не только из-за меня, но и потому, что их тянуло друг к другу. Можно было сказать, когда я повзрослел. Если любовь была, почему не сказать?
В Муромцево мы по той простой причине, что в Омске негде жить. Маме тяжело там, где шесть лет назад ей указали на дверь. Отцу тяжело с братом и сестрой. Ладит он только с Лидой. Деду Якову Петровичу требуется покой. Можно было, конечно, снять квартиру – но это лишние расходы.
За каждым ужином разговоры о вербовке. Вербовкой называется хорошо оплачиваемая работа. Выдаётся приличная сумма подъёмных на всех членов семьи, оплачивается проезд к месту работы, проезд к месту проведения отпуска. Ещё разные льготы. Только езжай к чёрту на рога и работай чёрт знает в каких условиях. Вот и тётка Клара на Колыме. Отец решает надеть погоны, получать ещё и за звездочки. Он посылает запрос и ждёт ответа. Как возвращается с работы, первый вопрос: «Почты нет?»
В сибирских сёлах много страшилок. В ближайшем большом пруду с валунами по берегам нельзя купаться. Нет, пожалуйста, если не боишься якобы утопленных там младенцев.
По другой легенде нельзя проехать по мосту через Тару в сторону тайги поздно вечером и тем более – ночью. Кони останавливаются и не хотят идти. То ли волков чуют, то ли пугает стоящая чёрной стеной тайга на фоне светлого неба.
У Гавриковых есть личный конь. Чёрный и очень высокий. Примерно на метр выше Гнедка. Просто огромный. Так его и зовут – Гигант. Но очень добродушный. Позволяет садиться на себя кому угодно. Я проехался на нём за пачку «Беломора». Если аккуратно вынимать из пачки у отца по одной папиросе в день, за месяц можно набрать.
У меня появляется мечта. Хочу проскочить на Гиганте по мосту на другой берег, и непременно вечером. Готовлюсь к этому. Пускаю Гиганта в галоп. Держусь не столько за узду, сколько за гриву. Но конь такой откормленный, такой широкий, такой гладкий. Скатываюсь с него в репейник, растущий по краям дороги.
Родители встречают меня, облепленного репейником, странно спокойно. Их что-то отвлекает. Мама объявляет с нескрываемой радостью: «Мы уезжаем».
Виталий Ерёмин
