Елена Фролова — «Моя Цветаева»

Нищенствую… Который месяц, который год уж. Последние лохмотья облетают и рассыпаются. Иссохло нутро. Обезвожено и обезжизнено. Держусь на последнем дыхании. Выдыхая — не вдыхая. Задыхаясь. Затихая. Что было вчера? Что будет завтра? Кто я? Устала нищенствовать. Хочу пить! Но не глотками — мало, мало, мало..! Устала глотками. Хочу нырнуть с головой, рассечь собою давящую и плотную водяную глубь. Всем телом утолить жажду. Хочу сама стать потоком, жилой, из которой хлещет! Дать хочу напиться собою… но ни любимому, ни детям — пустырь и горечь, тоска.

Светлана, спасибо Вам, за вечер слёз! Потоком смывшим, снёсшим, сорвавшим (с корнем вырвавшим!) из круговорота серых будней. За то, что в тот вечер улетела. За то, что смотрела на мир земной — с выси, не касаясь, не боясь. Заливая солёными ручьями, целовала душистые макушки моих «лебедят» — вместе слушали, друг другу в глаза смотрели.

Слушали Елену Фролову. Песни из цикла «Моя Цветаева».

Сразу скажу, что сама слушала не музыкантскими ушами. Не искала ни новизны звучания, ни стройности композиции, не требовала качества исполнения, не ждала от автора каких-то высоких вокальных данных. И даже не музыки хотела, как таковой. А соответствия (или нет) во мне звучащему внутреннему строю, стержню, моему ощущению звучания Марины. Один вопрос волновал: каким будет её понимание — созвучным моему пониманию и слышанию, или нет?

И первое — удар. Удар голоса — по чувствам. И даже не самого голоса (тембра), а его интонационно-эмоционального звучания. Немного грубоватого и жёсткого, отстранённого и простого, ровного и иногда улетающего, соскальзывающего ввысь. Ударила именно эта ровность — безнадёжная, не с губ сходящая, а откуда-то изнутри. Потому что губы от бессилия и сердечной боли не шевелятся уже. Ровность, рождённая тщетой и безысходностью (после пережитого) — с ума сводящими, принужденностью терпеть — и никуда от этого. Одиночеством — на пределе, запредельным, когда толпы тел и лиц вокруг не видишь и не чувствуешь. Когда, не двигая ни единой мышцей на лице — глаза застилает пелена слёз.

Потом слушала сама — ещё, ещё и ещё — как всегда долго. Нужно время, чтобы разобраться в своих впечатлениях. Точнее даже не в них, так как они сразу ясные и явные, а в их следственных причинах. И на следующее утро — ощущение протрезвления, пробуждения (дневной свет не дал обмануться). Не разочарование, так как изначально была готова услышать всё что угодно, а скорее странно-непонятное удивление. Сначала — лицом, внешностью. Потом — музыкой. Буря эмоций улеглась, стихи прожиты и прочувствованы, и вот только после этого включилась голова и мои музыкальные уши, музыкальное сознание. И чем больше слушала, тем больше понимала что не так и не то. Первое «не так и не то» — излишняя манерность, какая-то высокопарная небрежность произношения-пения. Этого слишком много — в каждой фразе, в каждой песне — настолько много, что граничит с пошлостью и вульгарностью. Это — однозначно к Марине отношения никакого не имеет. Это просто не про неё. Второе «не так и не то» — в отношении музыкального содержания. Не знаю, как должна звучать музыка на стихи Марины Цветаевой, какой она должна быть, но эта — сверх меры простая. Простецкая. Не просто простая, а скудно-простая, банально-простая, местами даже примитивная для таких самобытных, недосягаемо высоких, гениальных стихов. Где-то, иногда есть интонационное зерно, что-то за струнку задевающее, хорошо заданный тон, но только в начале. Из него ничего не вырастает, не развивается, оно ни к чему не приводит. Нет музыкального развития. Многократное повторение, каждый раз на тон выше — тоже метод конечно, но далеко не единственный. Теперь понимаю, почему мой муж и наша подруга (оба композиторы) морщась, еле-еле, с трудом дослушали до конца двухминутную песню.

Вот и замкнула круг. Начала с «не музыкального» прослушивания и вернулась к нему же, только вывернув всё наизнанку — с требованием интеллектуальной музыкальности. Не много ли для бардовской песни? Для Марины — точно нет. Высокому стиху — высокая музыка. Роскошному вечернему платью — изящные туфли на каблуках.

(Написала всё это и сама себя спрашиваю: вот что получилось? — было чувство, а я его на анализ, под микроскопом расковыряла — и всё разбила? Да и зачем мне эти музыкальные уши? Не было бы их, слушала бы спокойно и радовалась. Правильно говорят: «меньше знаешь, лучше спишь». Ведь мы с мужем тогда до четырёх утра говорили-спорили… Сплошные вопросы без ответов.)

Но замкну ещё один круг, который начала с ягод (бузина, рябина) и слёз. И, (наверное, уже в защиту автора и себя тоже) скажу, что то чувство (первое!) не ушло. Зная сейчас все плюсы и минусы, все за и против, слушая — всё равно сердце медленнее стучать начинает. Не знаю, как должна звучать такая музыка, но знаю, как звучат стихи — потому что сама читала их (вслух, на сцене), слушала, училась читать и слышать (низкий, до самой земли поклон Вам — Ольга Петровна за это!). И Цветаевское в той песне — услышала. С неё начался тот вечер, о ней пишу, и ей же заканчиваю: «Бузина».

Ваша Ольга Либенсон