Сегодня никто уже не помнит этого замечательного марша: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…», запечатлевшего «правильную», утвержденную властью, версию войны. «Из сотен тысяч батарей за слезы наших матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь!» Огонь к концу превращается в салют в честь вождя.
Фото: Виталий Кавтарадзе, для «Новой»
Победа в войне 1941–1945 годов, по мнению россиян, — главное событие мировой истории. С уходом из жизни поколения фронтовиков и ветеранов, не понаслышке знающих, что такое война, мифология Победы приобретает с каждым годом все большее значение.
9 мая — опорный символ национальной идентичности в нынешней России, основа коллективной гордости и самоуважения, моральный капитал режима. Это наша Победа, мы не хотим делить ее ни с кем другим.
От 60 до 70% россиян убеждены, что «мы» (брежневское и последующие поколения!) победили бы фашистов и без помощи союзников.
В общественном сознании практически стерлась память о тяжести военных будней, крови, страхе, голоде, бездомности, грязи, каторжной работе мобилизованных, о миллионах пленных и покалеченных. Их вытеснило парадное славословие по праздникам и телевизионные картинки компьютерных сражений.
Если в конце 1980-х — начале 1990-х годов огромные цифры погибших, как военных, так и гражданского населения, не поддающиеся воображению и осмыслению (официально 27 миллионов, некоторые историки говорят о более чем 40 миллионах), общественное мнение связывало с неподготовленностью к войне, с репрессиями среди командования Красной армии, с тем, что жизнь солдат в глазах генералов мало что стоила, то, начиная с середины 2000-х годов, после празднования 60-летия Победы объяснения неудач первых лет войны и военных потерь вернулись к советским версиям: внезапности нападения Гитлера и жестокости фашистов.
Обезличенные, обесчеловеченные цифры потерь придают как бы особый, сакральный смысл цене победы в войне, возвышая принесенные народом жертвы.
В 1960–1970-е годы самыми важными вопросами в дискуссиях о войне были: какова цена войны, каковы ее причины, как связана война с природой тоталитаризма, какова мера ответственности советского руководства за ее развязывание и поражения первых лет? Сегодня большинству россиян (особенно молодым) это неинтересно.
В публичном пространстве эти темы табуированы, война превращена в священный символ величия Русской державы, не подлежащий сомнению и анализу.
Еще вчера бывший фронтовик мог с полным правом говорить «нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим», сегодня от этого осталось смутное понимание — «цена их не интересует, за ценой они не постоят».
Идущая милитаризация массового сознания не осознается российским обществом. Прошлая война перекрывает нынешние. Из 27 лет своей постсоветской истории 19 лет Россия вела и продолжает вести ограниченные войны: 3,5 года первой чеченской войны, 9 лет — второй, 3,5 года — в Сирии, 5 лет гибридной войны на Украине («мелкие» случаи использования войск вроде 1993 года или регулярных КТО не в счет). Заметного внутреннего сопротивления или критики такая политика не вызывает, как нет и чувства вины за десятки тысяч отнятых жизней.
Начиная с 2004 года русский патриотизм (национальная гордость) слился с представлениями о нашей военной мощи, обеспеченной обладанием ядерным оружием, способным уничтожить все живое. В общественном мнении утвердилось убеждение, что в мире «нас уважают, потому что боятся». Других оснований для авторитета России в мире не осталось. Победа и военная мощь превратились в важнейшие основания легитимности российского авторитаризма.
За это время изменился и сам смысл, который вкладывается в понятие «великая держава». Если в 90-е годы и даже в первой половине 2000-х годов россияне связывали с этим прежде всего представления о развитой экономике, о высоком уровне благосостояния населения, общепризнанных в мире достижениях науки и культуры, то к сегодняшнему дню от этого остались лишь «очень большая территория», «природные богатства» и «военная мощь», слава русского оружия. Космос, наука, русская литература, достижения социализма и многое другое, что очень высоко оценивалось в нашей истории, сегодня теряют свой символический вес. Значение «армии» в этом контексте год от года все растет. Парадокс заключается в том, что почти все войны, которые вела Россия в ХХ веке, большинством россиян признаются несправедливыми — и японская, и Первая мировая, Гражданская, финская, афганская, как и обе чеченские войны. Единственное — и абсолютно оправданное — исключение составляет Великая Отечественная война.
Назойливый официозный культ Победы вытеснил мазохистские переживания национальной неполноценности и исторической несостоятельности, возникшие после краха СССР.
Поднялась убежденность в том, что «русские — великий народ, имеющий особое значение в мировой истории»:
за 25 лет (с апреля 1992 до ноября 2017 года) число респондентов, разделяющих это мнение, выросло с 13 до 64%. Иное мнение — «русский народ такой же, как и другие» — напротив, снизилось с 80 до 32%.
Вместе с подъемом милитаризма меняются и массовые представления о заслугах президента Путина. В 2000-х годах основные достижения Путина, по мнению опрошенных, заключались в повышении уровня жизни населения, росте зарплат и пенсий, обеспечении экономического роста и оптимизма, уверенности россиян в будущем. В 2010-х годах (после кризиса 2008–2009 годов) на первое место выходят «укрепление международных позиций», «восстановлении Россией статуса великой державы» (в 2010 году так полагали 51%).
А с весны 2014 года — главной заслугой Путина люди начинают считать «укрепление боеспособности Вооруженных сил» (осенью 2018 года так считали 41% опрошенных; в списке его достижений «рост благосостояния населения» отходит на 11-е место, эту позицию назвали лишь 16% опрошенных).
Пики популярности и одобрения Путина приходятся именно на военные кампании: 2008 год — война с Грузией, 2014-й — присоединение Крыма.
Как показывают многолетние социологические опросы «Левада-центра», по мнению граждан, Путин в своей политике опирается в первую очередь на армию и спецслужбы, выражая и защищая интересы преимущественно этих институтов. Россияне верят, что Путин вернул России утраченный при Горбачеве и Ельцине авторитет, каким, по их мнению, обладал СССР.
Если в середине 1990-х годов менее трети россиян признавали Россию «великой державой», то после «Крымнаш» и конфронтации с Западом, в 2017–2018 годах, в этом были убеждены уже более 70% населения.
Фото: Влад Докшин / «Новая газета»
Апология армии, как и сам характер российского милитаризма, менялись во времени за последние 100 лет — от «врагу не сдается наш гордый «Варяг» до «мы мирные люди, но наш бронепоезд», от «Красная армия всех сильней» или «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин…» до «не смешите наши «Искандеры». Но смысл — защита действующей власти под прикрытием защиты страны и народа — оставался неизменным. Соединялись в одном ряду воины Александра Невского, Ивана Грозного, Суворова, Жукова, а в последнее время — и солдаты Первой мировой. Главное в этой картине мира — враг, ее функция — обеспечение единства народа с властью, позволяющее требовать от всех солидарности и полного подчинения, которое в другом языке выражается как «самоотверженный героизм» и «преданность Родине».
Отношение к армии россиян воспроизводит характерное двоемыслие, отражающее положение отдельного человека в его отношении к государству: точка зрения обывателя и человека государственного. В качестве частного лица наш человек старается уклониться от государевой службы, по мере возможности откосить сына от армии, требует увеличить расходы на медицину и помощь бедным, равнодушен к «политике». В качестве «народа» — он одобряет действия Кремля в Донбассе или в Сирии (при этом сам категорически не хочет туда отправляться или платить за неизбежные издержки такой политики). Он считает, что на оборону денег надо выделить столько, сколько требуется, даже если при этом придется пожертвовать чем-то другим. Соотношение этих установок меняется в зависимости от того, спокойная ли ситуация в стране, растут ли доходы населения или мы вступили в фазу «возбужденного состояния общества» (спровоцированного угрозами извне), патриотической гордости и мобилизации готовности к отпору. Периодические внутренние кризисы резко снижают значимость и эффективность милитаристской риторики, тогда как периоды процветания — в сочетании с антизападной пропагандой, вражеской угрозой — дают всплески патриотизма и доверия к армии.
Конец 1980-х годов отмечен параличом массовой призывной армии. Общество осознало непосильность для страны сохранения прежних военных расходов, процессы внутреннего разложения армии, утрату ею своего предназначения. Симптомом неблагополучия в армии было нетерпимое положение с дедовщиной, а показателем сильнейшего недовольства общества военной политикой — нарастающее (хотя открыто не артикулируемое) требование закончить афганскую войну, вывести советские войска из всех других стран, положить конец гипертрофированному влиянию военных, сократить военные расходы, прекратить практику безвозмездной военной помощи «дружественным» странам. Абсолютное большинство россиян тогда считало необходимым не просто сокращение численности армии, но и скорейший переход от призыва к контрактной, или, как тогда говорили, к профессиональной армии, обеспечивающей не только повышение ее эффективности, но и большую защиту прав самих военнослужащих.
В 1998 году 35% россиян были согласны с тем, что на армию и оборону надо тратить больше бюджетных средств, 52% — напротив, настаивали на сокращении военных расходов, перераспределении бюджета в пользу социальных нужд.
Фактическое поражение в первой чеченской войне, коррупционные скандалы в высшем военном руководстве, гибель «Курска» и постыдное поведение руководства и высших военных чинов в этой ситуации еще сильнее подорвали авторитет и доверие к армии.
Но после Крыма ситуация полностью перевернулась: уже в 2015 (кризисном!) году 52% поддержали бы «увеличение затрат на оборону, даже если бы это создало проблемы для нашего развития», 34% были не согласны с этим, 14% затруднились ответить.
Никакой связи в общественном мнении между нарастающей экономической стагнацией, падением доходов населения и поддержкой милитаристской политики в массовом сознании не возникает или она полностью подавлена и стерилизована.
Гордость за военную мощь и уверенность большинства россиян в том, что наша армия в случае чего защитит страну (в 2005 году так считали 52%, в 2018-м — 88%), парадоксальным образом сочетается с крайне двусмысленной позицией в отношении собственного выбора: а если придется сражаться за родину, вы готовы добровольно пойти на фронт, как в 1941 году? Готовы добровольцами — 21% опрошенных, только по призыву — 22%, будут уклоняться — 31%, еще 26% заявили, что они не подлежат призыву.
Иначе говоря, нынешняя милитаристская пропаганда пробуждает чувство коллективной гордости, не переходящее, однако, в фанатизм и самопожертвование, как это было в прошлом. Но вместе с тем растет привычное для советского сознания «я — как все»: если в 2000 году лишь 30% считали необходимым сохранить всеобщую воинскую обязанность (63% были против), то в 2017 году, уже после Крыма, картина почти полностью поменялась: 58% — за, 37% — против.
Укрепление власти Путина и смена правящей элиты означали усиление влияния спецслужб и генералитета. Свобода СМИ им явно мешала во время первой чеченской кампании. Введение цензуры и зачистка политических партий позволили военным взять реванш. После войны с Грузией армия получила приоритетное финансирование, началась модернизация вооружения, растут доходы и привилегии высшего офицерского состава. Министерство обороны стало одним из ключевых игроков в продвижении идеологии государственного патриотизма, в борьбе с «чуждой» идеологией либерализма, демократии, прав человека, правового государства, всего, что идет под общей шапкой борьбы с «экспортом цветных революций».
Сегодня министр обороны и новый командующий военно-политическим воспитанием ВС обещают нам в ближайшие годы ввести в обязательном порядке отряды Юнармии в каждую школу. Общественное мнение обрабатывают многочисленные «военно-патриотические» каналы и пропагандистские передачи на телевидении («Звезда», «Полигон», «Территория заблуждения», «Военная тайна» и все прочие понемногу).
Ежедневная подача материалов о превосходстве нашего новейшего оружия, не имеющего, конечно, аналогов в мире, способного в считанные минуты уничтожить Нью-Йорк и Лондон, раз за разом вдалбливает в голову обывателя: мы всех сильнее, да, мы мирные люди, но нас хотят унизить, уничтожить, ослабить, нас не любят и презирают именно за то, что мы сильнее всех. Не мы нападаем, это нам вечно угрожают, мы лишь жертвы чужой агрессии. Сочетание нескольких мотивов — извечной «русофобии», морального права победителей фашизма и своего «особого пути» — вытесняет в сознании россиян вопрос: а почему нас так не любят?
Может быть, бессознательно ощущая свою ущербность и позорное раболепство, мы приписываем другим то, чего внутренне стыдимся?
Фото: Анна Жаворонкова / «Новая газета»
По мнению абсолютного большинства россиян, правительство в первую очередь должно быть обеспокоено проблемами падения уровня жизни населения, ростом цен, деградацией медицины и социального обеспечения, коррупцией и общей некомпетентностью администрации, угрожающим снижением качества образования, развитием социальной инфраструктуры, а вместо этого оно занято войной в Сирии, конфронтацией с Западом и Украиной. Да, реформы в армии важны, важна и модернизация вооружений, но пока следствием этой политики оказалась изоляция России и западные санкции, с течением времени становящиеся все более ощутимыми, снижение производства и падение доходов населения. После того как Путин подписал закон о пенсионной реформе, его рейтинг резко снизился, и в сентябре 2018 года уже армия оказалась на первой позиции в списке самых влиятельных институтов, пользующихся доверием населения.
В массе своей россияне готовы одобрить растущие расходы на «оборону», полагая, что усиливающаяся угроза со стороны Запада (а в том, что она реальна, сегодня не сомневаются 56% респондентов) требует определенных жертв. Но такое отношение не в последнюю очередь вызвано и тем, что никаких возможностей у людей влиять на распределение госбюджета, на то, чтобы власти учитывали их мнения и интересы, нет. Поэтому такие ответы в соцопросах означают не «горячее одобрение», а отсутствие возражений, пассивное принятие фактического положения дел, когда власть сама решает, на что тратить собранные налоги.
И это важнейший эффект милитаристской пропаганды и навязывания государственного патриотизма. На языке державного величия, памяти о героизме предков и жертвах, угроз со стороны враждебного Запада невозможно обсуждать проблемы повседневной жизни — инфляцию, теневую занятость, обеднение большей части населения, цинизм, алчность и коррупцию администрации и многое другое.
Лев Гудков
