Это интервью было взято в 1980 году при переписке и задумывалось Франком Бертраном как часть очень большого интервью о философии, фантастике, а также о произведениях писателя. Но задумка эта не осуществилась из-за возникших противоречий по поводу того, как следует продолжать интервьюирование — в переписке или по телефону. Но даже в этом кратком кусочке Дик очень информативен.
Ф. Бертран: Я хотел бы начать традиционным вопросом, но немного по-другому сформулированным. Как вы определяете научную фантастику? Задавая этот вопрос, я не хочу получить тот ответ, что я могу найти в толковом словаре. Скорее я хочу услышать, что конкретно есть такого в книге, читая которую, вы могли бы сказать — это научная фантастика?
Ф. Дик: Научная фантастика представляет собой необычный взгляд на наш мир и обычный взгляд на иной мир, альтернативный. Не любая книга, действие которой происходит в будущем или на другой планете есть научная фантастика (есть, например космические приключения), действие некоторых научно-фантастических произведений разворачивается в прошлом или в настоящем (например, сюжеты с путешествием во времени или альтернативной историей). Это не отражение нашего мира. Центральная идея НФ — есть идея динамики. События разворачиваются вокруг идеи какого-то допущения, существующего в обществе или существах, его населяющих. Эта идея должна быть новой, неким новшеством. Это главное в НФ, даже в плохой НФ. Эти события, соотносящиеся как-либо с научной правдой — то, что отличает НФ от фэнтези. Хорошая НФ рассказывает читателю что-то новое, чего он не знал о возможностях мира. Обе вещи — новый фактор и описание мира, основанного на действии этого фактора — это изобретение автора, а не простое описание. И в конце концов, НФ показывает то, что в противном случае было бы абстрактным допущением. Она делает это, описывая функционирование идеи на примере — во времени и пространстве, для этого необходимо выдумать это время и пространство. Персонажи не отличаются от персонажей нефантастических произведений, но они сталкиваются с чем-то, что отличается от того, с чем имеют дело нефантастические персонажи.
— Но почему научная фантастика существует? Почему ее пишут и читают? Что было бы с литературой, если бы ткого жанра никогда не существовало? Какую пустоту заполняет научная фантастика в литературе, для тех, кто пишет и тех, кто читает ее?
— НФ существует потому, что мозг человека нуждается в размышлениях, в стимуляции, а необычный взгляд на мир и заставляет его работать. Ее пишут, потому что человеческий разум нуждается в творчестве, и именно в творении необычных миров научной фантастики человеческое воображение занято в полную силу, потому НФ — это главный продукт человеческого разума для человеческого разума. Функция НФ психологическая — извлечь человека из его реального мира. НФ раскладывает время, пространство и реальность на составляющие. Для тех, кто ее читает… возможно, им трудно адаптироваться в своем мире, по некоторой причине. Они могут опережать свое время в своем восприятии и понимании, или они могут страдать нервными расстройствами, или у них просто богатое воображение. А по сути им нравится думать абстрактно. Им также ведомо ощущение магии науки: наука здесь не предмет повседневного обихода, а орудие исследования. У писателя-фантаста есть идеи, которых еще никто не рассказывал, его разум — это продолжение того объема материала, который уже был напечатан. Он — исследователь будущего, авангард. Между написание НФ и ее чтением не очень большая разница. И читателю и писателю нравится одно и тоже — новые идеи.
— Расскажите пожалуйста, как вы увлеклись философией? Какой была первая книга или идея, что заинтересовала вас. Или учитель?
— Впервые я заинтересовался философией в школе, когда понял, что космос всегда одного размера, но его материальные составляющие различаются. После этого ко мне пришло понимание того (которое я также нашел потом у Хьюма), что наше восприятие объектов не истинная информация, поступающая из реального мира, а зависит от воспринимающего. В колледже мне дали почитать Платона, и я обнаружил, что возможно еще один уровень существования — метафизический, располагающийся выше уровня ощущений. Я начал понимать, каким образом человеческий разум может создать мир, для которого физический мир был бы эфимерным. И в конце концов я понял, что физический мир не до конца реален, во всяком случае, не так реален, как мир архетипов за его пределами. С тех пор я разочаровался в достоверности мира эмпирического. Поэтому в каждом романе я пытаюсь исследовать природу реальности, которую ощущают органы чувств моих персонажей. Я стал пантеистом, десятилетия скептицизма сделали меня таким.
— Вы увлеклись философией, и как вы потом продолжали изучать ее? Какие книги вы читали сначала? Или может, вы где-то учились?
— Я вылетел из колледжа очень быстро и начал писать, продолжая изучать философию самостоятельно. Моим основным источником была поэзия, а не философские книги. Йатс, Уордсуорт, английские поэты-метафизики семнадцатого века, Гете, и уже потом — философы — Спиноза, Лейбниц и Плотин — последний на меня особенно повлиял. Сначала я прочитал Альфреда Уайтхеда и Бергсона, и познакомился с философией как процессом. Да, я ходил на лекции по введению в философию в Беркли, но меня выгнали оттуда, потому что я спросил, какова прагматическая ценность платонизма. Меня всегда увлекали досократики, особенно Протагор, Парменид, Гераклит и Эмпедокл. Я до сих пор воспринимаю Бога так, как его воспринимал Ксенофан. И постепенно мои интересы изменились. Я увлекся теологией. Я верю в парапсихологию, как древние греки. Из всех метафизических систем в философии я ощущаю духовное родство с идеей Спинозы (Бог — есть реальность — есть природа), для меня это подведение всех итогов. После многолетнего увлечения политеизмом я все-таки вернулся к монотеизму. Я признал даже Христианство и Иудаизм слишком дуалистичными религиями и потому неприемлимыми. Для меня правда была сказана, когда Ксенофан заявил: «Есть только один бог… и он не существует в виде смертного существа или в виде мысли. Все есть он, и он мыслит, и он слышит. Он никогда не двигается, а остается всегда в одном месте, негоже ему двигаться то туда, то сюда. Но, без усилий, он владеет каждой вещью с помощью силы разума». Я увлекся Пифагором, читая «Оду» Уордсуорта и потом я переключился на неоплатонизм и досократиков. На меня также повлияла немецкая поэзия, особенно Шиллер и его идеи о свободе. Я прочитал «Войну Дача Лоуландса» и трилогию «Валенстайна». Потом на меня повлияли взгляды Спинозы на демократию. Особенно я изучал Тридцатилетнюю войну и проблемы, связанные с протестантизмом. Когда мне было 21, я написал доклад, где превозносил правительственную систему США, поставив ее выше любой другой, когда-либо существовавшей — от античности до наших дней. Я отослал копию тогдашнему мэру калифорнии Эрлу Уоррену, на что он ответил: «Так приятно получить подобное выражение уважения нашей правительственной системой. Хотя может быть другие соотечественники ощущают такие же чувства, немногие из них могут так виртуозно облечь их в слова. Ваше письмо уникально, а я за эти годы получил множество различных писем». Это было в 1952 году, когда я опубликовал свои первые рассказы. таким образом, это совпадает с моими первым профессиональным опытом писателя-фантаста.
