Гений, которого ещё узнáют
Есть такое устаревшее книжное выражение «он бежал славы». Композитор Олег Каравайчук, которого давно уже не стесняются вслух называть гением, бежал от известности всегда — и притом на хорошей скорости. Видели бы вы, как виртуозно Олег Николаевич уворачивался от диктофона, раздраженно отмахиваясь от его дьявольски горящего красного глаза.
 |
| Олег Каравайчук Фото: karavaichuk.ru |
— Уберите, он меня сбивает с мысли!
— Но ведь тогда ничего не запишется…
— А у вас что, память плохая?..
Память у меня, к счастью, пока хорошая. До такой степени, что и через два десятилетия я не могу забыть одно приключение. Воспитанная в строгости девочка приехала из Таллинна поступать на филфак. При выходе из метро «Василеостровская» к ней подошел необычного вида человек, похожий на маленькую взъерошенную птичку, и (конечно же! знаем мы таких) предложил сниматься в кино. Про Леонида Красина! В роли дочки губернатора! А перед тем, как сунуть ей в портфель бумажку с телефоном, успел сообщить, что людей он вообще-то любит куда меньше, чем животных: они такие непосредственные. И на прощание очень похоже изобразил, как кричит обезьяна.
Умная девочка, разумеется, выбросила бумажку в урну. А через месяц увидела, как по ступенькам вожделенного Дома кино поднимается ее давешний знакомец — все в том же странном пальтеце и клочковатом шарфике. Продвинутая подруга толкнула девочку в бок:
— Смотри, это наш гений Олег Каравайчук! Дома он играет на маленьком органе…
— Помню, помню, — Каравайчук, наконец, сменил гнев на милость.
— Режиссер, почему-то захотел снимать меня в этом эпизоде, и я решил сам найти себе партнершу.
— Олег Николаевич, для скольких же фильмов вы написали музыку?
— Зачем мне помнить? На это есть критики. Спросите у Виталия Потемкина.
— Вы с ним дружите?
— Дружу. Хотя я мало с кем дружу. Я и в глаза не видел больше половины тех, кто сегодня называют меня своим другом.
— А ведь вы некогда работали с легендарными режиссерами и операторами — Месхиевым-старшим, Авербахом. Неужели творчество вас не сблизило?
— Вы думаете, режиссеры понимают, какая музыка им нужна? Мы бесконечно ругались…
Каравайчук без предупреждения вдруг берет мощный аккорд на раритетном «золотом» рояле, принадлежавшем Николаю II. Этот инструмент, стоящий теперь в одном из залов недавно «захваченного» Эрмитажем Главного штаба, словно дает композитору силы. Припадая к его пожелтевшим клавишам, как Икар — к земле, маленький человек без возраста словно обретает крылья и творит музыку, о которой хочется сказать «вечная». И понимаешь с горечью: он гармоничен и созвучен только одному — этой музыке да еще одиночеству, которое сам выбрал.
Он произносит слова легко — как в бреду, не желая сливаться ни с кем и ни с чем. Даже со здравым смыслом, если этот грубый смысл навязан толпой. Так его учила мама, которая в Киеве ходила в один класс с Володей Горовицем, будущим великим пианистом.
— Есть мухи, и есть осы. Они никогда не будут летать в одном рое. Мухи садятся на падаль и пачкают все, что чисто. А у ос есть прекрасное и острое, как благородный кавказский клинок, жало. Они не злые, просто созданы Богом, чтобы жалить… Вы понимаете, что я говорю сейчас о политике?
У музыки Каравайчука есть странное свойство — она идеально ложится на любой видеоряд, придавая ему новый смысл и иную глубину. Один и тот же вальс одинаково органично звучит и в ностальгической ленте Обуховича «Сонм белых княжон» и в новомодном фильме «Темная ночь» — стильной пародии Олега Ковалова на фильмы Фрица Ланга.
— Бывали годы, когда я писал музыку одновременно к 15-20 картинам. В этом году — только к четырем, Вообще, у меня странные отношения с кино. Помню, Таривердиев заболел, и Сеня Аранович, который снимал фильм «Люди земли и неба», обратился ко мне. Сразу после просмотра я ему напел музыку, но ее забраковали. Сказали, что хотят — как у Свиридова, а у меня реквием какой-то получился. А потом вставили в кино — и обалдели, как легла!
А как-то мне позвонил Иоселиани и говорит: «Чертовщина какая-то: на второй кнопке показывают „Монолог“ Авербаха, а на третьей идет „Моя бабушка“ Николадзе. И все под одну и ту же музыку!..»
Каравайчук уже написал семнадцать симфоний, а скоро закончит еще одну -симфонию для рогов. Звучит дико, но для исполнения этой музыки нужен спонсор: автору нечем заплатить музыкантам, которые владеют этим уникальным инструментом. Зато теперь у него есть «свой собственный» зал — все в том же Главном штабе. Каравайчуку его «подарил» Михаил Пиотровский, так что избранная публика скоро сможет услышать вдохновенное музицирование мастера. А если повезет — узрит и танцующего Каравайчука.
— Вы сами приглашаете публику на эти кулуарные концерты?
— Да они сами как-то узнают и приходят. Я их, собственно говоря, и не вижу. Потому что сижу к ним спиной. Он быстро надел три своих кофты и ушел, не прощаясь.
***
Начинал как вундеркинд, чью игру на рояле восторженно оценивал Генрих Нейгауз. Известен как композитор, сочинивший музыку к более, чем 200 фильмам и многочисленным спектаклям. С ним работали Юрский и Додин, Якобсон и Параджанов, Шукшин, Авербах, Кира Муратова. Он пишет музыку — мгновенно расписывая ее по партиям, сам дирижирует ею.
Главную же свою музыку — Мотеты и духовные кантаты, 15 симфоний он еще не услышал в живом исполнении. Хотя нет — ее не услышали еще мы, а он ее слышит все время — в чистом абсолютном звучании.
«Первый раз я сочинил музыку, когда арестовали моего папу. Мнетогда было два года. Потом, когда мне было уже четыре, его освободили, и он послушал меня. Я хорошо помню, как мы шли через пустырь у Смоленского кладбища, он сказал мне : „Знаешь — ты настоящий композитор“. Он был замечательный скрипач и очень не хотел, чтобы я становился профессиональным музыкантом, но я все-таки стал заниматься музыкой».
Музыка — это стихия, в которой человек должен чувствоватьсебя, как рыба в воде. Или, как саксаул в пустыне. Это не культура, не наше любование собой, благородными и красивыми чувствами. Это — вода.Или песок. Или огонь. В общем, начало без начал. Правы были древние китайцы — человек все время меняется, и с ним должна меняться его музыка. Что же произошло сегодня? Человек переродился — а в музыке произошел какой-то слом. Провал — и в него хлынуло что-то новое. Рок, например. А мы цепляемся за «классику», не понимая, что эта культура уже одряхлела«
Прямая речь
— Как влияет Петербург на Вашу деятельность?
— Петербург — это город над дырой. Петру говорили, что нельзя строить город здесь, где все время угрожает наводнение, а он понимал, что русским, с их квасной, с их капустной, окопной привычкой все обживать просто необходимо это — всегда знать, что равнина может в один прекрасный миг вздыбиться волной, как горная гряда. Он почувствовал, что России нужен этот город. Я думаю, что когда наводнения уничтожили, мы все что-то очень важное потеряли.
Я живу подолгу в разных местах, но только в Петербурге могу сочинять. Мне нужен он, этот израненный город.
Опубликовано
13.09.2006
