В детстве профессия десантника казалась мне, как и, наверное, любому парню, романтичной и мужественной. Риск, сила духа, выносливость, рукопашный бой, стальные мускулы, оружие — всё это было мечтой, идеалом, к которому должен был стремиться каждый уважающий себя мужчина, а пафос, наивность и бравада фильмов о спецназе завораживали, казались тогда искренними и правдивыми. Но, поработав в военной структуре и познакомившись с военными поближе, я очень быстро спустился с небес на землю и понял, что военные — обычные люди, и среди них тоже встречаются как хорошие, так и плохие.
Что касается романтики в службе десантников, то здесь моё столкновение с прозой жизни произошло особенно быстро. Профессия всегда накладывает на человека определённый отпечаток: одни качества формируются и развиваются, другие же, напротив, — исчезают бесследно за ненадобностью. И профессия десантника не является исключением. Понятно, что необходимость рисковать жизнью и убивать людей, постоянное нервное напряжение и суровые бытовые условия отнюдь не способствуют появлению покладистости, сентиментальности, нежности и интеллигентности. В замкнутом мужском коллективе (особенно в условиях военных действий) жестокость, грубость, сквернословие и пошлость — закономерные явления, а употребление спиртных напитков является едва ли не единственным средством для снятия стресса. И, начав по долгу службы общаться с военными, я был поражён, насколько реальность отличается от сформированного в детстве идеала. Не хочу никого обидеть, но при личном общении многие десантники оказались абсолютно неуправляемым быдлом, на которое не действуют ни слова, ни уговоры, ни угрозы, а круг интересов ограничивается водкой и «бабами». Находясь в госпитале, доблестные зелёные береты пьют горькую беспробудно, напиваясь каждый вечер до поросячьего визга, избивая солдат-срочников и приводя проституток с улицы. На указания дежурного врача пьяные десантники в лучшем случае не реагируют, а в худшем… В худшем — мне приходилось зашивать рассечённую бровь своему коллеге после ночного дежурства, приходилось уклоняться от летящих в голову костылей и тарелок, приходилось штопать ладони медбрату после ударов ножом, приходилось со стойкой от капельницы в руках отбиваться от пьяных пациентов — доблестных защитников нашей необъятной. После ужасов и зверств войны для человека уже не остаётся ничего святого, и поэтому совсем не удивительно, что головорезы, нередко награждённые — причём совершенно заслуженно — медалями и орденами, не боятся ничего — ни командира, ни начальника медицинской части, ни служебных взысканий. После всего пережитого на войне возмущение мирных гражданских насекомых — не более чем просто суета.
Но особенно неприятно, когда солдаты хвастают перед молодыми сослуживцами своими победами, присваивая чужие подвиги и выдумывая героические небылицы. На днях, заходя в палату, я услышал, как один из десантников с гордостью рассказывал о том, как он «ехал на броне» и как их «колонну из засады обстреляли чеченцы». Молодые солдаты-срочники, разинув рты, внимали каждому слову. Но
При этом часто наблюдается закономерность: чем моложе солдат и чем меньше он совершил реальных подвигов, тем рьянее он демонстрирует своё презрение ко всем гражданским. Когда я недавно зашёл в палату к бойцам и отобрал у них бутылку водки, один из молодых десантников, с мутными красными глазами, прохрипел: «Какое ты имеешь право, док?! Хочу — пью! Отдай бутылку!!! Пока ты тут штаны протирал в своём госпитале, я за вас всех кровь проливал и под пулями ходил!». При этом, как выяснилось впоследствии, этот солдат успел прослужить в Чеченской Республике всего несколько дней, а в госпиталь попал в результате неосторожного обращения с оружием. То есть, попросту говоря, случайно прострелил себе руку, и ни о какой «встрече с врагом лицом к лицу» не было и речи.
Но обобщать тоже не стоит. Десантник десантнику рознь. Более опытные военные, действительно много повидавшие на своём веку, ведут себя скромно и никогда не бравируют. Вспоминаю одного старшину. Колоритный такой мужик: приземистый, плотный, с широченной грудью, нависающим через ремень животом, тяжёлым подбородком, массивной челюстью, бритой головой с тремя плотными складками на затылке. Ходил вразвалочку, говорил низким хриплым басом. Минно-взрывное ранение: контузия и культя правой руки до локтя. И он, будучи участником многих боевых операций и неоднократно награждённый, никогда не рассказывал о своих подвигах, а когда начинались расспросы о войне, становился замкнут и молчалив. У него были некоторые проблемы с психикой на почве контузии, и я вспоминаю, как он однажды подошёл ко мне и сказал тихо: «Вот я сейчас с Вами разговариваю, док, а в другое ухо мне
Общаясь с участниками боевых действий, постепенно начинаешь понимать природу пресловутого Чеченского синдрома. Точно так же, как и Афганского, и Вьетнамского. Начинаешь понимать, почему молодые ветераны современных войн звереют и злятся на весь мир. Во время Великой Отечественной войны людей погибло гораздо больше, и зверства были неописуемые, однако солдаты тогда не возвращались с войны такими озлобленными, потому что знали, что воевали и страдали не только они — воевала вся страна. Солдаты воевали на фронте, а старики, женщины и дети — в тылу, голодая, замерзая и работая до изнеможения. Досталось всем. И воевали тогда не ради интересов тех или иных политических группировок, не ради «нефтяных» денег, а защищая свою собственную Родину. Как ни банальны эти слова, но для человека, идущего на смерть, очень важно, за что он рискует своей жизнью. А в современных вооружённых конфликтах солдаты воюют ради абсолютно чуждых им целей и по возвращении домой сталкиваются с презрением и осуждением; видят, что их подвиги и ранения никому не нужны; видят, что пока они воевали, другие жили обычной мирной жизнью. Как мне
Ваш Ефим Сергеевич
