С не меньшим энтузиазмом я отдавался изобличению еретиков. В то время их «штаб-квартирами» в Москве считались два храма — Успения в Печатниках и Космы и Дамиана в Столешниках. Успенский храм на улице Сретенка служил пристанищем кочетковцев — прихожан отца Георгия Кочеткова, прославившегося своими взглядами на богослужебную реформу.
Весьма актуальные и вполне законные в каноническом отношении вопросы реформирования православного богослужения активно поднимались в дореволюционной России многими известными пастырями, среди которых были и будущие новомученики. На Поместном соборе 1918 года эти вопросы были затронуты лишь частично, поскольку существовали более насущные, вызванные социальными катаклизмами, поэтому в
После краха обновленчества с ним стали ассоциироваться любые попытки даже заговорить о состоянии современного богослужения. В создании образа модерниста как врага Церкви сыграли свою роль и психологический настрой советской эпохи, и чрезмерное идеализирование прошлого. Отвращением к последнему, в свою очередь, объясняется нездоровый интерес к церковным переменам в интеллигентской среде. Таким образом, важная и сложная богословская проблема была вынесена на улицу и приобрела некий политический подтекст.
Нелюбками между «консерваторами» и «либералами» была вызвана и кочетковская история. Ошибка отца Георгия заключалась не в его начинаниях, как таковых, а в том, что внедрены (и настойчиво внедрены) они были в неподготовленной и церковно малограмотной среде. В результате об Успенском храме и его настоятеле протрубили на всю столицу, посыпались кляузы, доносы, взаимные обвинения, которые, в конце концов, разрешились очень неприятной историей с новым священником, избитым в алтаре отцом Георгием и его сторонниками. Кочетковцы хватили через край, возмутитесь вы. Безусловно, но многие ли знают, чем было вызвано их рвение? Дело в том, что воинствующий новичок позволил себе не много, не мало... переосвящать Святые Дары во время литургии. Вот и разберись, где тут подлинный модернизм!
Отец Георгий был запрещен в служении впредь до принесения покаяния, естественно, в административном проступке. Его община осиротела, но ненадолго. Через три года их духовный родитель был прощен и обосновался где-то в провинции, а затем — в Новодевичьем монастыре. Бойкого батюшку тихонько перевели в другой храм, а Успенскую церковь «привели в порядок», и теперь это обыкновенный московский приход. А в Свято-Тихоновском богословском институте организовали специальную комиссию по изобличению кочетковских «ересей».
Приход Космы и Дамиана в Столешниковом переулке также являлся объектом пристального внимания борцов за чистоту православия, критиковавших его за обновленчество, экуменизм, симпатии к католицизму, протестантству и сектантству (одновременно), а также за верность памяти покойного отца Александра Меня, преданного в кругах «охранителей» негласной анафеме. Помню, как начитавшись православных газет, я впервые заглянул туда, ожидая услышать русифицированную мессу и западных проповедников в пиджаках, общающихся и служащих с православными батюшками. Увы, ни тогда, ни в последующем мне не повезло, как газетным корреспондентам. Враг, подтачивающий православие изнутри, оказался скрытым, и я не смог его обнаружить.
Если же серьезно, приходская жизнь храма в Столешниках и вправду удовлетворяла чаяниям образованного слоя российского общества. Это и раздражало ревнителей, как огня боявшихся всякого рода интеллигентских умствований. Конечно, крайности везде существуют, а образованные Арий и Ориген когда-то явились творцами ересей и заблуждений, но не будем забывать, куда может заводить и элементарное невежество, в гораздо большей степени вредящее ныне русской Церкви. Не учит ли этому история наших родных сект (хлыстов, скопцов), наших обрядоверия и нездорового апокалиптизма, однажды уже приведших к расколу, наших суеверий, бросающих нас в объятия экстрасенсов и шарлатанов всех мастей, нашей непросвещенности, радующей сектантов, по-своему объясняющих приверженцам «веры предков», что есть такая книга — Библия? Расслоения и противопоставления типа «народ — интеллигенция», сопровождающиеся призывами к массовому покаянию в грехах перед Россией и царем (чаще, чем перед Богом), принесли огромный вред современному православию.
Признаться, мне больше по душе вековой полумрак и тишина какого-нибудь монастырского собора, чем бойкая суета церкви Космы и Дамиана. Но есть две важные вещи, которых не хватало тогда во многих московских и провинциальных храмах и которые в достатке имелись в Столешниках. Я имею в виду внимательное отношение к прихожанам, в частности, заботу об их катехизическом образовании, и активную благотворительную деятельность, которая сделала бы честь любому приходу, хотя меня, например, в ту пору ужасно раздражали бомжи, толкущиеся у дверей храма в ожидании бесплатного обеда и подержанного тряпья.
Мое отношение к приходу Космы и Дамиана менялось по мере знакомства с особенностями местного богослужения, действительно несвойственными большинству православных приходов. Служил там один священник с дьяконом, остальные батюшки (три или четыре человека) исповедовали. Не было пышных церемоний, столь любимых нашим клиром. Даже служащий священник урывками проводил исповедь.
Массовая исповедь служила прологом к столь же массовому причастию
Ряд особенностей должен был способствовать единению священника с прихожанами и более полному осознанию последними смысла литургии. Здесь играли роль произнесение вслух некоторых «тайных» молитв, непременная проповедь сразу после чтения Евангелия, «поцелуй мира» с участием не только клира, но и мирян, ответное «аминь» всех присутствующих в храме во время освящения даров (последние два обстоятельства мне не очень понравились). Важную функцию выполняли оригинальные царские врата иконостаса. Будучи и закрыты, они своей полупрозрачностью создавали иллюзию присутствия священника среди народа, видевшего и слышавшего почти все происходящее в алтаре.
Ваш Александр Владимирович Волков
