Лет десять назад в православных СМИ прозвучал патетический рассказ о священнике, по совместительству руководящем колхозом в российской глубинке. По его настоянию в местном селе на время Великого поста были запрещены развлекательные мероприятия (дискотеки, кино) и заблокированы некоторые телеканалы. Жители согласились на эти меры. Вот такая вырисовывается на первый взгляд провинциальная Женева. Но лишь на первый, поскольку ни священник до Кальвина не дотягивает, ни сельчане — до женевцев. Кальвин вдохновлял паству своими проповедями, ведь в XVI веке люди еще умели заражаться идеями. Российский же прецедент объясняется проще. «Православное» ведение хозяйства, опирающееся на трудолюбие и деловую сметку, принесло сельчанам определенные выгоды, породившие их энтузиазм на пути воздержания от удовольствий.
Преклонение перед смирением и дисциплиной тоже поспособствовало невнимательному отношению к духовным талантам мирян, вынужденных своими силами приобщаться к тем знаниям, которые они недополучили от священника или духовника. Когда-то я полностью разделял взгляды подвижников XX столетия, таких как архимандрит Софроний (Сахаров) или тот же Шмеман, предостерегавших против индивидуализированного восприятия молитвенного делания и духовного совершенствования. Но потом я понял, что в том состоянии, в каком пребывает межличностное общение (христиане тут, увы, не исключение), излишнее порицание индивидуализма расслабляет человека, особенно пастыря, делает его невосприимчивым к проявлениям образа Божия в конкретном человеке.
Вот и я, как многие у нас в Церкви, долго тешил себя иллюзией, что меня не только выслушивают, но и понимают, хотя сам не являл собой образец внимательности. Мою горделивость подпитывал идеологический настрой, о котором следует рассказать, прежде чем перейти к непосредственным впечатлениям от посещений православных храмов.
Поначалу я пребывал «охранителем» и яростно сражался с демократами, еретиками и модернистами. Однажды нашу школу посетил известный историк Дмитрий Владимирович Поспеловский, борец с тоталитаризмом в Церкви, и я с пеной у рта противостоял ему, отстаивая тезис о богодухновенности православной монархии. Отвечая мне, Поспеловский увлекся и, оставив «кесарево кесарю», вдруг обрушился с критикой на православное богослужение, упорно чурающееся реформ. Его громогласные сетования по поводу неправильности позы пастыря, повернувшегося спиной к «овцам», сильно напугали присутствующих, и я несколько дней после лекции ходил в героях. Как стыдно вспоминать теперь о своей несдержанности!
Мой тогдашний интерес к политическому устройству общества был обусловлен мизерными познаниями в христианском вероучении. Я охотно тратил время на ознакомление с трудами тех авторов, которые выражали лояльность к монархии и монархам и антипатию к иным общественным формам. Особенно восхищали меня труды покойного митрополита Иоанна (Снычева) или того, кто прикрывался этим уважаемым именем. Звучало громко — «Самодержавие духа»! Ныне я не устаю удивляться, до каких пределов может доходить насилие над историческими фактами, выстраиваемыми в угоду довлеющей идеологии. Куда там партийным историкам с их вечной борьбой классов до благодушия сторонников симфонии властей — светской и церковной!
Опасный соблазн в земном существовании Церкви, породивший массу уродливых явлений, под пером исследователя предстает благочестивой идиллией, омрачаемой лишь происками традиционных «врагов» православия — католицизма и либерализма. Да и как иначе, если Нилу Сорскому не о чем было спорить с Иосифом Волоцким, если Иван Грозный не убивал своего сына и мирно почившего святителя Филиппа (жития святых часто основаны на легендах и о многом молчат — таков их жанр — но никак не здесь) и вообще был паинькой, а его опричное воинство доблестно исполняло свою службу, если Федор Иоаннович был мудрейшим из государей, а Борис Годунов — невиннейшим (убийство царевича — дело рук ненавистников симфонии, поляков и католиков), если противостояние Алексея Михайловича и патриарха Никона — сплошное недоразумение, ведь оба так благочестивы?
Необходимо умолчать о жестокости Андрея Боголюбского, о произволе Дмитрия Донского, как рукавицы менявшего первосвятителей Московских, о властолюбии Ивана III и сластолюбии его сына Василия III. Важно отметить мудрость духовенства, благословившего наивного князя Владимира на казнь преступников, и решительность Ивана II, разоблачившего митрополита Исидора, а затем случайно за ним не уследившего — бежал мерзавец! Очень трогательны страницы, описывающие Смутное время и всенародное покаяние в грехе цареубийства, принятое бывшим патриархом Иовом. Не сказано только, что сам Иов тоже каялся — каялся в лжесвидетельстве по делу об убиении Димитрия, в укрывательстве преступления умершего царя.
Ну а затем надо опустить целую эпоху — эпоху петербургского абсолютизма и синодального «пленения» Церкви. Ведь Петр-то с птенцами никак в симфонию не вписываются, а царь должен быть почти непогрешим. Куда деваться с Анной Кровавой и Екатериной Целомудренной? Забудем о них и перейдем сразу к масонским проискам XX века.
Так ломается история. Так рождается миф. Так утоляется жажда сенсаций...
Я коснулся крайностей. Их, конечно, избегает большая часть православных историков (а богослова вообще не должна интересовать эта тема). И все-таки соблазн остается. Для больших умов — соблазн земного царства, неважно, прошлого или грядущего (столь разные Константин Леонтьев и Владимир Соловьев здесь сходятся), для умов поменьше — соблазн благополучного существования в настоящем, соблазн Великого инквизитора, заботящегося о пастве: трудно убедить «овцу», легче загнать ее в Церковь силой!
Один здравомыслящий священник однажды заметил, что в нынешних условиях невозможно всерьез надеяться на восстановление монархического образа правления. Но на будущее уповать христианину не возбраняется. Нельзя же закрывать глаза на то, что все святые отцы, рассуждавшие на эту тему, положительно, а иногда и с пафосом отзываются о монархии.
Этот аргумент тоже сомнителен. При каком именно строе проживали все святые отцы? При монархическом. По-христиански они к нему и относились, воздавая каждому свое. Думаю, при ином строе их отношение к властям не поменялось бы. Согласно монархисту Льву Тихомирову, следует отличать монархию от абсолютизма и диктатуры, а византийского василевса и русского царя от римского императора. В таком случае, чем руководствовались апостолы Петр и Павел в своих «верноподданнических» наставлениях? Кому рекомендовали повиноваться? Царю, что в тогдашних обстоятельствах значило — императору. Кесарь — он и есть кесарь, на все времена. А русско-византийский «помазанник Божий» есть порождение римского сакрального предания, на которое любили ссылаться прямодушные государи.
Ваш Александр Владимирович Волков
