Две недели назад «Ленком» обрел главного режиссера. Им стал Алексей Франдетти, известный в основном постановками мюзиклов. Контракт с ним заключен на три года. Какова будет его художественная политика, какие спектакли он сохранит в репертуаре, а с какими простится? Наконец, как будет выстраивать отношения с директором Марком Варшавером, привыкшим без Марка Захарова к самостоятельности? Об этом и многом другом мы поговорили с Алексеем Франдетти.
— Алексей, насколько предложение Департамента культуры стать главным режиссером такого театра, как «Ленком», было для тебя неожиданным? Или все-таки с тобой велись переговоры?
— Это было неожиданно максимально, насколько это возможно. Я сидел на озере с детьми в Завидове, в Тверской области, мочил ноги в воде, смотрел на солнце, радовался жизни, и ничто, как говорится, не предвещало. Как вдруг из воды возникло предложение.
— В виде русалки из Депкультуры?
— Не в виде русалки, а в виде звонка, который оказался для меня судьбоносным.
— Взял паузу, чтобы подумать, или сразу согласился?
— Я взял паузу на… минуты полторы и согласился.
— Ты много ставишь в московских театрах, где тебя хорошо уже знают. Может быть, у тебя была идея войти в знакомый театр, а не в «Ленком», в котором ты никогда не работал?
— Я об этом никогда не задумывался, потому что театр — это люди и стены. А в «Ленкоме» — это замечательные люди и хорошо стоящие стены, в которых можно делать что-то новое и интересное. Я недавно тут прочитал интересную фразу артиста «Ленкома» Виктора Ракова про Марка Анатольевича. Когда его спросили: «А что, Марк Анатольевич, будет после вас?» — он ответил: «Будет какой-то другой театр». Мне невероятно близка его эстетика, поэтому я все равно буду смотреть в эту сторону, а дальше буду идти своей дорогой.
— Насколько ты хорошо знаешь «Ленком»?
— Мне кажется, я довольно неплохо знаю его спектакли: в свое время пересмотрел здесь абсолютно всё, и мой любимый спектакль, «Варвар и еретик», оказал на меня очень сильное влияние. И, безусловно, конечно, «Юнона». Я неплохо знаю работы великого художника Захарова — Олега Ароновича Шейнциса, понимаю, что это за эстетика, и она мне близка.
— Тебе близка эстетика Марка Захарова, но для него в спектаклях всегда главным были актуальная повестка дня, провокативность, а вокал и танцы — лишь инструмент. Твои мюзиклы далеки от какой бы то ни было политической повестки.
— Я считаю, что любой театр — это развлечение. Даже если это 24-часовой Фабр (Ян Фабр — бельгийский художник и режиссер-провокатор, чьи спектакли могли продолжаться сутки. — М.Р.). Это все равно развлечение. Мне скорее близка философия Олега Павловича Табакова: «Веселеньким делом занимаемся». Я не силен в политических высказываниях. Важно, чтобы зрителю, который даже в самое тяжелое время приходит в театр, было хорошо. Я тут недавно прочел цитату у Стругацких, она мне понравилась: «Очень много хирургов и костоломов в последнее время, а терапевтов мало». Вот я и хочу оказывать терапевтическую помощь зрителям.
— Ты получил назначение в конце сезона. Можешь сказать, сколько у тебя в портфеле будущих постановок — две-три, а может быть, ты меня удивишь и скажешь, что твой режиссерский портфель полный?
— На сегодняшний момент у меня есть три названия, но эти названия, как мы договорились с Марком Борисовичем Варшавером, я объявлю 2 сентября на сборе труппы. Поэтому пока буду держать интригу. Я беру сезон на то, чтобы со всеми познакомиться, понять, что происходит в театре, и где-то с февраля начну разминать оригинальный материал — его мы представим в конце сезона, а следующая моя постановка будет в сезон-2023/24. И та, и другая постановка имеют отношение, с одной стороны, к мюзиклу и музыкальным постановкам, а с другой — к русской классике. А мюзикл это или музыкальный спектакль — принципиальной разницы нет. Привези мы сегодня на Бродвей или Вест-Энд «Юнону» и «Авось», это назвали бы мюзиклом.
— Марк Анатольевич ставил в сезон один спектакль и практически не приглашал других режиссеров. Ты оставишь такую практику?
— Первое, что мы обсуждали с Марком Варшавером, — это кого из режиссеров будем приглашать на постановки. У меня пока остается одно название в сезон, я не хочу частить. Но есть группа режиссеров, которых хотелось бы видеть в «Ленкоме». С большей частью из них я уже переговорил.
— Тебе сказали «да» или послали?
— Мне редко отказывают.
— Ты успел познакомиться с театром или дальше директорского кабинета не ходил?
— Я уже сходил на сдачу спектакля «Последний поезд» и оказался на художественном совете, в котором принял участие. Я знаю кого-то из артистов, некоторые из них мои однокурсники, а кто-то был соседом по комнате в общежитии, но глобальное знакомство произойдет 2 сентября.
— Вновь назначенные худруки заявляют на будущий сезон много названий — берут числом, а у тебя одна постановка. Это твоя принципиальная позиция? Может быть, это связано с тем, что у тебя много постановок на стороне?
— Во-первых, у меня есть обязательства, и это не просто разговоры, а уже подписанные контракты, строящиеся декорации и так далее. У меня порядка семи спектаклей, которые я должен выпустить, и я это буду совмещать со своей основной работой в «Ленкоме». Но я, как человек, который всегда много работал, понимаю, что в данном случае важно сосредоточиться не на количестве, а на качестве. Рок-опер в России было написано немало, а в истории осталось две — «Юнона» и «Авось» и «Орфей и Эвридика». А уж «Юнона» — особая веха в истории драматического и музыкального театра. Так что не будем сейчас закидывать количеством названий зрителя, а это значит, что для новых названий придется снимать старые спектакли. По-моему, снимать спектакли Мастера неправильно. Если говорить о трендах, то я подумываю о режиссерской лаборатории, но тут важно понять, на каком материале, с кем и в какие сроки ее делать. Мне хочется, чтобы актеры пробовали говорить на разных языках.
— Я думаю, ты отдаешь себе отчет в том, что идешь в театр, где очень сильный директор — как управленец, как хозяйственник, и сильная личность, привыкшая за три сезона работать самостоятельно, без худрука. Ты обсуждал с Варшавером ситуацию, которая может возникнуть в связи с этим?
— Мы существуем в диалоге. И в диалоге, который есть на сегодняшний день по поводу материала, приглашаемых режиссеров, мы сходимся. Мы его выстраиваем, и, как мне кажется, у нас это неплохо получается. А для меня это, безусловно, колоссальный опыт, потому что я понимаю, что если уж учиться управлению, то Марк Борисович один из немногих, у кого можно и нужно учиться.
— В договоре, который с тобой заключил директор, прописано твое право снимать спектакли, которые выпустили совсем недавно? Тот же «Последний поезд» Антона Яковлева.
— Там такой список обязанностей в договоре, написанном еще при советской власти. Что-то мы корректируем, с чем-то соглашаемся, а с чем-то нет. Но я, конечно, имею отношение к репертуарной политике театра. Скажем, мы это сразу проговорили с Антоном Яковлевым и с Марком Борисовичем. Мы все согласились относительно замечаний, и сопротивления я не встретил ни у Антона, ни у Марка Борисовича. Ну а все остальные спектакли я буду смотреть только в новом сезоне.
Марина Райкина
